ПАРИЖ, МУЗЕЙ ЧЕЛОВЕКА, 1984

В своем педантично обустроенном кабинете профессор Ив Коппенс — один из самых светлых умов, работающих в области ископаемых останков древнего человека, — выстроил в целую шеренгу ряд таких «эндокастов»; и в тот миг, когда он перешел от австралопитека к человеку, у меня появилось ощущение чего-то поразительного и нового.

Мозг не только увеличивается в размерах (почти в полтора раза), но и меняет форму. Теменные и височные зоны — это они отвечают за сообразительность и способность к обучению — трансформируются и заметно усложняются. Впервые появляется околообонятельное поле Брока — участок, как известно, неотделимый от речевой деятельности. Мембраны утолщаются. Синапсы умножаются, как и вены и артерии, снабжающие мозг кровью.

Во рту тоже происходят важные перестройки — особенно в альвеолярной зоне, где язык касается нёба. А поскольку человек — по определению Говорящее Животное, то трудно понять, для чего еще могли совершаться все эти перемены, если не для развития речи и языка.

Последующие стадии человеческой эволюции — от Homo erectus до Н. sapiens — по мнению Коппенса, еще не означают, что из старых видов развился новый. Скорее, ему кажется, что они являли собой трансформацию исходного образца: Homo habilis.

«В течение длительного времени исследуя Homo habilis, — пишет он в своей книге „Le Singe, LAfrique et L'Homme“ ^[59], — я пришел к выводу, что именно ему нужно адресовать вопросы: Кто мы? Откуда мы произошли? Куда мы движемся? Его неожиданный триумф представляется столь блистательным, столь необычным и столь новым, что, стремясь определить истоки человеческой памяти и языка, я охотно указал бы этот вид и эту часть света».

— Я понимаю, может, это покажется несколько притянутым за уши, — сказал я Элизабет Врбе, — но если бы меня спросили: «Для чего существует большой мозг?» — у меня бы было искушение ответить: «Чтобы, распевая песни, не заблудиться в пустыне».

Она немного удивилась. Потом, выдвинув ящик стола, вынула оттуда рисунок акварелью. Художник изобразил семью Первых Людей с детьми, бредущую гуськом по пустынному пейзажу.

Она улыбнулась и сказала:

— Я тоже думаю, что гоминиды мигрировали.

Так кто же был пещерным убийцей?

Леопарды предпочитают пожирать свою добычу в самых темных укрытиях. На раннем этапе своего расследования Брейн считал, что именно они учиняли кровавые трапезы; и отчасти это действительно могло быть так.

Среди ископаемых, собранных в Красной Комнате, он показал мне дефектный свод черепа молодого самца Homo habilis. Ближе к лобной части черепа были видны следы опухоли мозга: значит, это был «идиот в семье». У основания виднелись две аккуратные дырочки, примерно в дюйме одна от другой. Затем Брейн взял ископаемый череп леопарда, найденный в том же слое, и продемонстрировал, что два нижних клыка в точности проходят в те два отверстия. Леопард тащит свою жертву, захватив череп челюстями, — как кошка несет мышь.

Отверстия находились как раз в нужном месте.

БХИМТАЛ, КУМАОН, ИНДИЯ

Однажды я отправился повидать садху-шиваита, жившего в отшельническом жилище на холме напротив. Этот очень праведный человек принял мое приношение — несколько рупий, — и благоговейно завернул их в край своих оранжевых одеяний. Он сидел, скрестив ноги, на леопардовой шкуре. Его борода спускалась до самых колен, и, пока он кипятил воду для чая, тараканы сновали по ней вверх-вниз. Под его жилищем находилась пещера леопарда. В лунные ночи леопард приходил к нему в сад, и они с садху глядели друг другу в глаза.

Однако старожилы деревни помнили ужасные времена «людоедов», когда никто не чувствовал себя в безопасности даже за запертыми дверями.

В Рудрапраяге, к северу отсюда, людоед сожрал больше 125 человек, пока его не пристрелил Джим Корбетт. Однажды зверь сбил дверь с овчарни; прополз по телам сорока живых коз (или под ними), не тронув ни одной; и, наконец, схватил молодого пастуха, который спал в одиночестве в дальнем конце загона.

ТРАНСВААЛЬСКИЙ МУЗЕЙ

Леопард становится «людоедом» обычно — хотя не всегда — в результате случайности, например, из-за отсутствия клыка. Но если уж зверю полюбился вкус человечины, он позабудет о другой пище.

Когда Брейн подсчитал процентное содержание ископаемых приматов — то есть останков бабуинов и гоминидов, как на уровне robustus'а в Сварткрансе, так и на уровне africanus'a. в Стеркфонтейне, он, к своему удивлению, обнаружил, что кости приматов составляли 52,9 % от общего числа съеденных жертв в первом случае и 69,8 % во втором. Остальными жертвами были антилопы и другие млекопитающие. Какой бы зверь (или звери) ни использовал пещеры в качестве склепов, он явно отдавал предпочтение человечине.

Брейн играл с мыслью о том, что здесь потрудились леопарды-«людоеды»; однако этой гипотезе противоречат несколько соображений:

Статистика из африканских национальных парков показывает, что бабуины составляют не более 2 % рациона нормального леопарда.

В верхних слоях Сварткранса, когда обитателями пещеры явно были именно леопарды, оставлено множество объедков их обычной добычи — газелей, тогда как доля бабуинов снижается до 3 %.

Возможно ли, что леопарды прошли через «ненормальную», людоедскую, стадию — а потом вернулись к прежним привычкам?

Кроме того, Элизабет Врба занялась анализом костей полорогих жвачных животных из пещер и обнаружила, что среди них преобладают кости чересчур массивных животных — например, гигантского бубала (коровьей антилопы): леопарду с ними было не справиться.

Возможных «кандидатов» трое: все трое вымерли, и все трое оставили свои окаменелые останки в Стеркфонтейнской долине:

а. Длинноногие гиены-охотницы, Hyenictis и Euryboas,

б. Махиродонты, или саблезубые кошки,

в. Род Dinofelis — «ложные саблезубые».

У саблезубых кошек были огромные шейные мышцы, они были могучими прыгунами; а в их верхних челюстях имелись серпообразные клыки с зазубренными остриями. Нисходящим ударом звери вонзали их в шею жертвы, смыкая челюсти. Особенно такое орудие подходило для нападения на крупных травоядных. Их плотоядные зубы служили для перемалывания мяса гораздо лучше, чем зубы всех остальных хищников. Однако нижние челюсти у них были слабыми — настолько слабыми, что им не удавалось справиться со скелетом.

Когда-то Грифф Юйер предположил, что коренные зубы гиены, приспособленные для перемалывания костей, возникли как реакция на избыток недоеденных туш, остававшихся после трапез саблезубых.

Очевидно, что в пещерах Стеркфонтейнской долины обитали в течение очень длительного времени разные хищники.

Брейн догадался, что часть костей, особенно принадлежавших крупным антилопам, могли притаскивать туда саблезубые кошки и гиены, «работавшие» в тандеме. Вполне возможно, что некоторых гоминидов приносили туда гиены-охотницы.

Но давайте перейдем к третьему варианту.

Dinofelis был менее проворной кошкой, чем леопард или гепард, зато имел гораздо более могучее телосложение. У него были прямые кинжалообразньге зубы, по форме представлявшие собой нечто среднее между зубами саблезубых кошек и, скажем, современного тигра; ими он умерщвлял жертву. Его нижняя челюсть могла захлопываться; а поскольку телосложение у него было несколько неуклюжее, охотился он, вероятно, из укрытия и, вполне вероятно, по ночам. Возможно, этот зверь был пятнистым. Возможно, он был полосатым. А может быть, как пантера, он был черным.

Его кости находили повсюду от Трансвааля до Эфиопии — в местах первоначального обитания человека.

Только что, в Красной Комнате, я держал в руках ископаемый череп динофелиса — великолепный образец с патиной цвета коричневатой патоки. Я нарочно соединил шарнирами нижнюю челюсть с верхней и, смыкая их, внимательно смотрел на клыки.