И всё ведь ещё хуже: если в русском языке перед вами большая цифра, но она оканчивается на «один», «два», «три» или «четыре», то окончание опять будет такое же, как когда-то было у двойственного числа: «сто тридцать один дом», «сто тридцать два дома», «сто тридцать четыре дома», но «сто тридцать пять домов».

Нет, если бы я был «негром преклонных годов», я бы русский выучить не смог, даже зная, что «им разговаривал Ленин»! Ленину было хорошо, он ко всему этому привык в раннем детстве…

Какой вывод можно сделать на основании того, что русская грамматика такая разнообразная и запутанная? По мнению А.А. Мельниковой, вывод получается очень далекоидущий: в отличие от многих других языков, русский отражает такое национальное сознание, в соответствии с которым мир предстаёт неструктурированным, неорганизованным, непредсказуемым, в котором может случиться всё что угодно. Кардинальное отличие от рационального, тщательно структурированного сознания жителя Западной Европы.

Рассказывают, что, когда великий философ Иммануил Кант выходил на прогулку из своего дома в Кёнигсберге, бюргеры сверяли по нему часы: «О, герр Кант вышел из дома, значит, сейчас ровно полдень!» А вы так могли бы?

Именно вследствие русского самосознания мы и имеем дело с такими словами и выражениями, как «авось», «а вдруг», «на всякий случай», «мало ли что» и др. Ничего подобного нет у западноевропейских народов. А ведь двойственное число в языке когда-то существовало и у них.

К сожалению, грамматика национального языка редко становится предметом интереса для культурологов. Как видите, напрасно.

О РУССКОМ МАТЕ

Широко распространено мнение, что русские ругательства — самые сильные в мире, отчего их знают моряки и грузчики «от финских хладных скал до пламенной Колхиды» и даже «от потрясённого Кремля до стен недвижного Китая».

Мнение об особой «убойности» русского мата справедливо только отчасти. Прежде всего, есть брань куда хуже русской, такая, что привести её здесь в печатном виде нет никакой возможности, например венгерская.

Но самое главное: большая часть того, что мы называем русским матом, это всего лишь жалкие полустёршиеся остатки языческих проклятий, которые давно утратили свою взрывную силу.

Самые распространённые русские ругательства давно прекратились в грубые, вульгарные, но всё-таки простые восклицания, междометия. Смысла у них — никакого, они выражают только эмоции говорящего. Именно поэтому их употребляют так часто просто для придания речи большей выразительности.

Вот выдержка из челобитной нижегородских священников царю. Это 1636 год.

«Да ещё, государь, друг другу лаются позорной лаею, отца и матери блудным позором, в рот и в горло, бесстудною самою позорною нечистотою языки свои и души оскверняют».

А вот забавное описание происшествия на городском собрании Ярославля в 1756 году. Цитирует ярославский литератор, журналист и краевед XIX века Л. Трефолёв:

«И вот на оном собрании купец Матвей Броунов обругал Кириллу Фатьянова сквернословно и многократно; а третий купец, Григорий Лбовский, якобы во унимание оного Броунова, сквернословными же словами говорил ему, чтобы он перестал».

Но если вы думаете, что это самые старые свидетельства любви наших предков к крепким выражениям, вы глубоко заблуждаетесь. Приведённые цитаты относятся к прошлым векам, но нашему мату куда больше каких-то трёх с половиной столетий. Мат обнаружен даже в новгородских берестяных грамотах.

Иногда говорят, что наш мат принесли к нам монголо-татары, но это просто вздор. Даже унизительно: что мы, в самом деле, уж и послать куда надо не можем без посторонней помощи? И что мы делали до монголо-татарского ига? Разговаривали друг с другом только с помощью «спасибо» и «пожалуйста»? Кстати, оба эти слова значительно моложе мата.

Может быть, читателю будет интересно узнать, как наш мат выглядел в те незапамятные времена, когда он только начинал свой долгий и славный путь. Некоторые учёные полагают, что в самом начале мы обвиняли ругаемого в родстве с дьяволом, то есть утверждали, что якобы наш оппонент появился от нечестивого союза его матери с врагом рода человеческого. Позже дьявола заменил пёс: древние считали, что собака — нечистое животное и что дьявол может представать перед нами в виде пса. Тогда получалось, что мать нашего супротивника сожительствовала с псом, от какового союза и родился оппонент.

А ещё позже уже исчезла необходимость упоминать пса — про него и так всё знали, — и люди стали бранить друг друга как бы от имени пса: «Я сделал то-то и то-то с твоей матерью!» То есть в этот момент они как бы перевоплощались в пса и «лаяли». Мы и сейчас говорим что-нибудь вроде: «Он меня ни за что облаял». Мат так и назывался: «Матерная лая».

Ну и, наконец, наступил последний этап, когда пса так долго не упоминали, что начисто про него забыли. И получилась речь как бы от самого ругателя: не пёс, а именно я, ругающий, совершил неблаговидный поступок.

Кстати, последнее время матом стали называть всякую грязную ругань, совсем не обязательно с упоминанием матери, зато с упоминанием интимных частей тела. И это, пожалуй, правильно, если вспомнить выражение «Кричать благим матом». Здесь «мат» просто громкий крик, и мать тут ни при чём.

В своём сегодняшнем виде мат главным образом употребляется для выражения сильных эмоций. Завзятому русскому матерщиннику просто не хватает слов для выражения обуревающих его чувств. Словарь у него крошечный, а эмоций через край. Вот он и вставляет в свою бедную речь все эти бранные вопли. Учёные называют их «детонирующими запятыми».

Характерно, что, как правило, в запасе у ругающегося всего пара-тройка таких слов, которые он бесконечно варьирует, Виртуозные сквернословы у нас как-то повывелись, остались такие вот скучные и глупые ругатели. У них получается что-то вроде: «Иду я, блин, по улице и вдруг, блин, вижу, что идёт Серёга. Вот, блин, думаю, и встреча…» Попробуйте все эти «блины» убрать, и вы увидите, что речь сразу стала скучной и рассказывать-то, собственно, не о чем. А так получилась целая красочная история… По крайней мере, так думает сам рассказчик.

Такие собеседники, собственно говоря, даже и не ругатели, потому что они, как сами говорят, матом не ругаются, они на нём разговаривают. Ведь у русского мата есть замечательное качество: в силу особенностей русского языка матерным корнем можно заменить едва ли не любое слово и при этом добиться, что тебя поймут.

Вот только два примера, где из соображений приличия непристойности заменены или искажены.

Первый пример. Сельский житель, впервые увидевший фейерверк, описывает его односельчанам, возбуждённо размахивая руками:

— Сперва т-а-а-ак твою мать! А потом опять ни фига!

Второй пример, тоже рассказ очевидца. Употребим тут замену, придуманную Солженицыным:

«Стоит там такая фуевина, подошёл один фуй, покрутил какую-то фуяцию, а она фуяк! фуяк! — и улетела оттуда на фуй».

Бранные слова и обороты могут служить в русском употреблении как своеобразные «шиболеты», как пароль, по которому можно узнать «своих».

Из военных воспоминаний:

«И тут нас выручил один пожилой солдат, который спустился к самому берегу реки и принялся крыть часового отборными словечками. Только тогда часовой по-настоящему понял, что на другом берегу свои».

«Они разложили маленький огонь от комаров, вывалили на газету разваренную рыбу. По кругу гулял родимый гранёный. Говорили они, употребляя в десятках вариантов одно и то же слово. Меня они застеснялись, но я употребил ещё один вариант того же слова и стал как бы свой» (В. Крупин).

Бессмысленность русской брани, собственно говоря, и послужила тому, что русский мат получил широчайшее распространение по всему миру: иностранец знает, что есть такая русская брань, слышал, что она очень грубая, может даже худо-бедно её воспроизвести, а что она в самом деле означает, ему неведомо. Мне рассказали, что один израильтянин, не знающий русского языка, употребил брань, которая звучала примерно как «Lekh k ibena mat!», где lekh означает «иди». И он очень удивился, когда ему перевели то, что он сказал.