"Бабушка, – я осторожно нащупала пульс. – Ты принимала свои лекарства для сердца?"

"Не в подарок, – бабушка поспешила объяснить, говоря быстрее и больше, чем обычно. – Скажи ему, что мы заплатим. Но, Амелия, ты знаешь, если бы у нас было что-нибудь подобное в нашей больнице в Дженовии, мы бы ну… это было бы невероятное улучшение в медицинском обслуживании. Мы тогда сможем дать нашим гражданам такое невероятное лечение! Им не придётся ехать в Париж или Швейцарию для операции на сердце. Конечно, ты понимаешь, что…"

Я отдёрнула свою руку. Я вдруг поняла, что она не самая сумасшедшая. И не страдает от инсульта или сердечного приступа. Её пульс был сильным и равномерным.

"Боже мой! – я заплакала. – Бабушка!"

"Что? – бабушка с недоумением смотрела на мой порыв. – Что случилось? Я прошу тебя попросить Майкла одну из своих машин. Не подарить её. Я сказала, что мы готовы платить…"

"Но ты хочешь меня использовать мои отношения с ним, – плакала я, – потому что так папа сможет получить преимущество над Рене на выборах!"

Бабушки подняла нарисованные брови.

"Я не говорила ни слова о выборах! – заявила она своим властным голосом. – Но я подумала, Амелия, если бы ты пошла на это мероприятие в Колумбийском университете – завтра".

"Бабушка! – я вскочила с дивана. – Ты просто ужасна! Ты действительно думаешь, что народ Дженовии скорее проголосует за папу, потому что он сумел купить им кардиоруку, в отличие от Рене, который только смог пообещать им Эпплби?"

Бабушка посмотрела на меня.

"Ну, – начала она. – Да. Что бы ты предпочла? Доступную хирургию сердца или луковые палочки?"

"Палочки делает Outback, а не Эпплби! – едко ответила я ей. – И главное в демократии – то, что голоса никто не может купить!"

"О, Амелия! – коротко вздохнула бабушка. – Не будь наивной. Всех можно купить. И как бы ты себя чувствовала на моём месте, если на последнем визите к королевскему врачу он сказал мне, что состояние моего сердца очень серьёзно и возможно понадобится шунтирование?"

Я колебалась. Она выглядела совершенно искренней.

"П-правда?" – пробормотала я.

"Ну, – раздражилась бабушка, – пока нет. Но он сказал мне, что мне придется урезать до трех сайдкаров в неделю!"

Я должна была догадаться.

"Бабушка" – сказала я. "Прекрати. Сейчас же ".

Бабушка нахмурилась.

"Ты знаешь, Амелия – сказала она. – Если твой отец проиграет выборы, это убьет его. Я знаю, что он все равно Принц Дженовии и всё тому подобное, но он не будет править, и что тогда, барышня, это будет вина не его одного, а твоя собственная".

Я застонала, сорвавшись, и закричала: "Уйди!"

Что она и сделала, бормоча что-то Ларсу и портье, которые оба с удовольствием наблюдали за нашей беседой. Но если честно, я совсем не понимаю, что тут смешного.

Я думаю, что для бабушки использование экс-бойфренда, чтобы стать первым в списке ожидающих (если бы Майкл даже рассматривал такую возможность) и получить аппарат медицинского оборудования на миллион долларов – это совершенно обычная рутинная задача.

Но хотя у нас одни гены, во мне нет ничего от бабушки.

НИЧЕГО.

Пятница, 28 апреля, по дороге домой в лимузине из офиса доктора Нуца.

Доктор Н., как обычно, не сочувствовал моим проблемам. Казалось, он чувствует, что я несу их в себе.

Почему я не могу иметь приятного, нормального врача, который будет меня спрашивать: "А как вы к этому относитесь?" и прописывать мне лекарства от беспокойства, как все остальные с моей школы?

О, нет. Я должна иметь именно того единственного врача на всем Манхэттене, который не верит в психофармакологию. И который думает, что всё то кошмарное, что случается со мной (по крайней мере, в последнее время) – происходит по моей собственной вине из-за того, что я не честна сама с собой, со своими эмоциями.

"Как мог мой парень не пригласить меня на выпускной по моей вине из-за того, что я не честна перед своими чувствами?" – спросила я его.

"Когда он пригласит тебя, – сказал доктор Нуц, отвечая вопросом на вопрос, в классическом стиле психотерапевта – ты собираешься сказать "да"?"

"Ну, – замялась я, чувствуя себя неловко. (Да! Я достаточно честна с собой, чтобы признать, что я почувствовала себя неловко, пытаясь ответить на этот вопрос!) – Я действительно не хочу идти на выпускной".

"Я думаю, что ты ответила на свой вопрос" – сказал он, самодовольно поглядывая через блестящие стекла очков.

И что это должно значить? Как это мне поможет?

Я вам скажу: это не так.

И знаете что еще? Я просто хочу сказать:

Лечение больше не помогает.

О, не поймите меня неправильно. Был момент, когда это помогало, когда длинные бессвязные рассказы доктора Нуца о лошадях, которые у него были, действительно помогли мне выйти из моей депрессии, а как это поможет теперь, в этих проблемах с моим отцом и Дженовией и слухами о нем и нашей семье, после того как все узнали о декларации принцессы Амелии и всего этого вместе, не говоря уже о вопросе с колледжем и потере Майкла и Лилли и всем этим.

Может быть, потому что я больше не в депрессии и давление идёт извне (несколько), и он детский психолог, а я действительно не ребёнок больше – или не буду им после понедельника – я просто готова прервать всё это сейчас. Именно поэтому наша последний сеанс лечения – на следующей неделе.

По-любому.

Я пыталась спросить его, как я должна выбрать колледж, о воспитании бабушки, о том, как попросить Майкла продать одну из своих кардиорук для Дженовии до папиных выборов, и что было бы, если бы я просто рассказала людям правду об "Искуплении Моего Сердца".

Вместо того, чтобы предлагать конструктивные советы, Доктор Нуц начал рассказывать мне эту длинную историю о породистой лошади, которую он купил у диллера и назвал Сахарок, и каждому говорил, какая эта удивительная лошадь и он тоже знал, что это была удивительная лошадь. По документам.

Хотя на бумаге Сахарок была фантастической лошадкой, доктор Нуц просто не мог найти себе место в седле, и их поездки были совершенно неудобные, и в конечном счёте он был вынужден продать ее, поскольку она была настолько далека от Сахарка, что он начал избегать её и кататься вместо этого на других лошадях.

Серьёзно. Какое отношение имеет эта история ко мне?

Плюс, меня настолько бесят эти истории о лошадях, что я могу закричать.

И я до сих пор не знаю, в какой колледж я собираюсь идти, что я собираюсь делать с Джеем Пи (или Майклом), и как я собираюсь перестать врать каждому.

Может быть, мне следует просто сказать людям, что я хочу быть писательницей любовных романов. Я имею в виду, что я знаю: каждый смеётся над тем, кто пишет любовные романы (до тех пор, пока не прочитает романы). Но о чём я беспокоюсь? Каждый смеётся и над принцессами тоже. Я к этому уже почти привыкла.

Но…что если люди читают мою книгу и думают, что это обо… Я не знаю. Мне?

Потому что это не так. Я даже не знаю, как стрелять из лука и пускать стрелы (несмотря на неправдивые фильмы о моей жизни).

Кто бы назвал лошадь Сахарок? Это маленькое cliche, правда?

8 апреля, пятница, 19:00, мансарда.

Уважаемая миссис Делакруа!

Спасибо Вам за заявку. После тщательного рассмотрения оказалось, что "Искупление моего сердца" на данный момент нам не подходит.

С почтением, издательство Пембрук.

Опять отказ!

Серьёзно, неужели мир треснул? Как это никто не хочет опубликовать мой роман? Конечно, это не "Война и мир", но ведь есть книги и похуже. По крайней мере, в моей книге нет сексуальных роботов, шлёпающих друг друга. Возможно, если бы я вставила этих сексуальных роботов, кто-нибудь захотел бы издать мою книгу. Но я не могу вставить в сюжет сексуальных роботов. Слишком поздно, к тому же, это было бы не совсем исторически точно.