- Такие чувства делают вам обоим честь, - сказал доктор, растроганный волнением доброй женщины. - Но я попрошу вас, друзья мои, рассказать мне всю историю этого ребенка. Я специально к вам пришел, чтобы узнать ее и, поверьте мне, желаю ему самого лучшего. Почесывая за ухом, рыбак, казалось, колебался, но видя, что доктор с нетерпением ожидает его рассказа, наконец решился и приступил к делу: - Всё так и есть, как вам говорили, и ребенок действительно не наш сын, сказал он как бы с сожалением. - Вот уже скоро двенадцать лет с того памятного дня, как я отправился рыбачить по ту сторону острова, который прикрывает выход из фьорда в открытое море. Вы же знаете, за этим островком тянется песчаная отмель и треска там водится в изобилии. После хорошего улова я снимал свои последние снасти и собирался поднять парус, когда мое внимание привлек плывущий по волнам какой-то белый предмет, освещенный лучами заходящего солнца. Море было спокойно, и я не торопился домой. Вместо того, чтобы повернуть лодку к Нороэ, я направил ее из любопытства на этот белый предмет. Минут через десять я поравнялся с ним. Оказалось, что с наступающим приливом к берегу приближалась маленькая колыбель из ивовых прутьев, покрытая муслиновой накидкой и крепко привязанная к спасательному кругу. Я приблизился к нему с большим волнением. Схватив круг, я вытянул его из воды и заметил тогда в колыбели несчастного младенца семи - восьми месяцев. Малютка спал крепким сном. Он был бледненький и посинел от холода, но, казалось, не слишком пострадал от такого необычного и опасного путешествия. Об этом можно было судить, когда он начал кричать во весь голос, почувствовав, что волны больше его не укачивают. У нас уже в это время был Отто, и я умел обращаться с такими малышами. Я поспешил сделать соску из тряпки, обмакнул ее в водку, разведенную водой, и сунул ему в рот. Он тотчас же замолчал и, казалось, принял это подкрепляющее средство с большим удовольствием. Но я знал, что надолго ему этого не хватит, и быстро вернулся в Нороэ. Разумеется, люльку я отвязал и поставил в лодку у своих ног. Не выпуская из рук шкот12 от паруса, я смотрел на этого младенца и спрашивал себя, - откуда он взялся? Без сомнения, он мог попасть сюда с корабля, потерпевшего крушение. Ночью море было неспокойное, свирепствовал ураган. Но какое стечение обстоятельств помешало ребенку избежать участи его родных? Кому пришло в голову привязать его к спасательному кругу? Много ли часов провел он на волнах? Что сталось с его отцом, матерью и со всеми, кому он был дорог? Сколько вопросов должны были навсегда остаться без ответа, - ведь бедный малютка ничего не мог объяснить. Коротко говоря, не прошло и получаса, как я был дома и вручил мою находку Катрине. Тогда мы держали корову, которая и стала кормилицей малыша. Напившись вволю молока и обогревшись у огня, он стал таким хорошеньким, розовеньким и так мило улыбался, что, честное слово, мы его сразу же полюбили, как своего собственного сына. Вот и весь рассказ! Мы его выходили, оставили у себя и никогда не делаем различия между ним и нашими двумя детьми. Не правда ли, жена? - добавил маастер Герсебом, оборачиваясь к Катрине. - Ну, конечно, бедный малютка! - ответила хозяйка, смахивая слезы, навернувшиеся при этих воспоминаниях. - И ведь это в самом деле наше дитя, раз мы его усыновили. Я даже не знаю, зачем господину Маляриусу понадобилось говорить, что он нам не родной. И славная женщина, глубоко возмущенная этим, принялась в сердцах вертеть свое веретено. - Правильно, - подтвердил Герсебом, - разве это касается кого-нибудь, кроме нас? - Вы правы, - миролюбиво сказал доктор, - но незачем обвинять Маляриуса в болтливости. Во всем виноват я один. Это я попросил его рассказать мне по секрету историю ребенка, так поразившего меня. Маля-риус не скрыл, что Эрик считает себя вашим сыном и что в Нороэ давно уже все забыли, откуда он взялся. Вы же видите, что я вел этот разговор в отсутствии мальчика и попросил отправить его спать вместе с Отто и Вандой... Вы говорите, что ему могло быть семь или восемь месяцев в то время, когда вы его нашли? - Около того. У него было уже четыре зуба, у этого разбойника, и я уверяю вас, что он довольно быстро их пустил в ход, - сказал, смеясь, Герсебом. - О, это был замечательный ребенок, - живо подхватила Катрина, - такой беленький, упитанный крепыш! А какие ручки и ножки - стоило на них поглядеть! - А как он был одет? - спросил доктор Швариенкрона. Герсебом ничего не ответил, но жена его оказалась менее сдержанной, - Как маленький принц! - воскликнула она. - Представьте себе, господин доктор, пикейное платьице, обшитое кружевами, шубка на шелковой подкладке - не хуже, чем у настоящего королевского сына, плиссерованный капор и белый бархатный конверт. Все самое красивое! Впрочем, вы в этом сами можете убедиться: я сберегла его вещицы в.целости и сохранности. Вы же понимаете, что мы не стали во все это наряжать малютку. Я отдала ему платьица, из которых вырос Отто, а потом они перешли к Ванде. Приданое малыша здесь, и я вам его сейчас покажу. Говоря это, честная женщина опустилась на колени перед большим дубовым сундуком со старинным запором, подняла крышку и стала в нем усердно рыться. Один за другим она извлекла оттуда все названные предметы и с гордостью развернула их перед доктором. Там были также тончайшие батистовые пеленки, роскошный кружевной чепчик, маленькое шелковое одеяльце и белые шерстяные носочки. Доктор тотчас же заметил, что все эти вещицы были помечены изящно вышитыми инициалами Э. Д. - Э. Д. Потому-то вы и назвали мальчугана Эриком? - спросил он. - Вы угадали, - ответила Катрина, у которой от этого занятия повеселело лицо, между тем как у ее мужа оно, напротив, помрачнело. - А вот это самая красивая вещица. Она была у него на шее, - добавила Катрина, вытаскивая из тайника золотое колечко для зубов. Оно было украшено кораллами и висело на тонкой цепочке. На нем были выгравированы те же самые инициалы Э.Д., обрамленные латинским изречением: Semper idem. - Мы подумали было, что это имя ребенка, - заметила она, видя старания доктора разобрать надпись, - но господин Маляриус нам объяснил, что здесь написано: "Всегда такой же". Не так ли? - Господин Маляриус сказал вам правду, - ответил доктор на этот далеко не бесхитростный вопрос. - Ясно, что ребенок родился в богатой и знатной семье... - добавил он, в то время как Катрина убирала приданое в сундук. А вы не задумывались над его происхождением? - А как узнаешь об этом, если я нашел его в море? - ответил Герсебом. - Да, но вы сказали сами, что колыбель была привязана к спасательному кругу. А по морскому обычаю на круге всегда указывают название корабля, которому он принадлежит, - возразил доктор, пристально взглянув рыбаку прямо в глаза. - Разумеется, - ответил тот, опустив голову. - Ну, так какое же название было на этом спасательном круге? - Ах, господи, сударь, да я же не ученый! Я немного умею читать на моем родном языке, но на чужих языках, - увольте. Да и к тому же это было так давно. - Тем не менее вы должны хоть приблизительно вспомнить. Ведь вы, конечно, показывали этот круг, как и все остальное, господину Маляриусу? Ну же, маастер Герсебом, подумайте. Не "Цинтия" ли было написано на этом круге? - Мне кажется, что там было что-то вроде этого, - уклончиво ответил рыбак. - Это иностранное название. Но какой страны, как по-вашему, маастер Герсебом? - Да почем я знаю? И откуда мне знать все эти дьявольские страны. Ведь я никогда и не выходил за пределы Бергена и Нороэ, если не считать одного или двух раз, когда я рыбачил у берегов Исландии и Гренландии, - ответил он недовольным тоном. - Я бы охотно предположил, что это английское или немецкое название, сказал доктор, как бы намеренно не замечая тона своего собеседника. - Я мог бы это легко определить по форме букв, если бы увидел круг. Вы не сохранили его? - Нет, черт возьми, он уже давным-давно сожжен! - не без ехидства воскликнул Герсебом. - Маляриус запомнил, что буквы были латинские, - произнес доктор, как бы размышляя вслух, - и на белье тоже латинские; значит, можно допустить, что "Цинтия" не немецкое судно13. Я склонен думать, что это был английский корабль. А вы как думаете, маастер Герсебом? - Меня это мало трогает, - ответил рыбак. - Будь он английским, русским или патагонским, это не моя забота. Не мало времени прошло с тех пор, как этот корабль поделился своей тайной с океаном на трех- или четырехкилометровой глубине. Можно было подумать, маастера Герсебома даже радовало, что тайна судна погребена на дне морском. - Но вы, конечно, пытались отыскать семью ребенка? - спросил доктор, и сквозь стекла его очков, казалось, блеснуло лукавство. - Вы, наверное, обращались к мэру Бергена, просили напечатать объявления в газетах? Не так ли? - Я? - воскликнул рыбак. - Ничего подобного я не делал. Одному богу известно, откуда взялся этот ребенок и кто о нем печалился. Да и мог ли я швырять деньги на ветер и разыскивать людей, которые так мало о нем тревожились? Представьте себя на моем месте, доктор. Кто-кто, а я-то уж далеко не миллионер! Нечего и сомневаться, если бы даже мы и потратили все, что имели, то все равно не добились бы толку! Мы сделали, что могли: воспитали мальчика, как своего родного сына, любили его, лелеяли... - Даже больше, чем родных детей, если только это возможно, - перебила его Катрина, утирая слезы концом передника. - Уж если мы и можем себя в чем-нибудь упрекнуть, то только в том, что давали ему слишком много ласки. - Черт возьми, Герсебом, вы меня просто обидите, если подумаете, что ваше доброе и хорошее отношение к бедному приемышу вызвало во мне какое-либо иное чувство, кроме глубокого восхищения! Нет, вы'не должны думать ничего подобного! Но если вы хотите, чтобы я говорил с вами начистоту, то я думаю, что именно любовь к Эрику и заставила вас забыть о вашем долге. А долг состоял в том, чтобы найти семью ребенка, приложив к этому все усилия! Воцарилось глубокое молчание. - Возможно! - произнес наконец маастер Герсебом, потупив голову от этих упреков. - Но что сделано, того не воротишь. Теперь Эрик уже действительно наш, и я не намерен рассказывать ему об этой старой истории. - Успокойтесь! Разумеется, я.не употреблю во зло ваше доверие. - сказал, доктор, вставая. - Уже поздно, и я должен покинуть вас, мои добрые друзья. Желаю вам спокойной ночи и - без всяких угрызений совести, - добавил он многозначительно. Затем, надев свою меховую шубу, он отклонил предложение рыбака проводить его, сердечно пожал руки хозяевам и направился в сторону фабрики. Герсебом задержался на несколько секунд у порога, глядя на его удаляющуюся фигуру, освещенную лунным светом. - Ну и дьявол! - пробормотал он сквозь зубы, решив, наконец, закрыть дверь.