Что же касается мордобоя и грабежа, то здесь вполне могла быть связь, могло и не быть связи. Иногда вы бьете людей, чтобы ограбить, иногда грабите и бьете, чтобы успеть удрать. Но есть очень много людей, которые бьют других, просто чтобы бить. Просто потому, что им это нравится. Им от этого хорошо. И люди, которые прежде им досаждали, схлопотав по морде, уже больше не будут им досаждать. Даффи это понимал. Если ты малаец, но вырос в Англии, практически себя малайцем и не считаешь — и при этом постоянно выглядишь как самый настоящий малаец, то после нескольких лет в английской школе ты сыт по горло тем, как все ребята вокруг строят тебе «узенькие глазки» и разговаривают тоненькими-претоненькими голосами, и показывают тебе приемы кун-фу — а так ведь недолго и в самом деле ногой в живот заехать, — и самое-то главное, они постоянно дают понять, что таких, как они, много, а таких, как ты, мало, и так будет всегда, и какая у тебя классная ручка, китаеза, мне пригодится. Разве тебе не захочется после этого оставить кое-кому из них на память пару шрамов? И если захочется, и ты и впрямь так поступишь, не значит же это, что десять лет спустя ты начнешь красть итальянские темные очки.

Хм. Даффи мог понять Хендрика, но все же это была слюнявая, сентиментальная теория. Тут могло сработать и то, что после того, как Тан порезал кого-нибудь в школе, ребята наверняка стали относиться к нему по-другому. Не связывайся с чокнутым китаезой: узенькие глазки и кун-фу остались в прошлом. Дети уважают жестокость и психов — конечно, не тихонь-шизофреников, а отчаянных, безбашенных, прущих на рожон. Можно не сомневаться, что эпизод с поножовщиной сильно облегчил положение Тана в школе. И можно не сомневаться, что для него был очевиден вывод, что совершенное преступление — пусть и косвенным образом — себя оправдывает. Это была простейшая логика, ничего больше. И если продолжать рассуждать логически, нетрудно было прийти к выводу: это оправдывает себя еще больше, если не попадаться. Даффи знал, как надо читать криминальное досье подследственного. Он поступал, как поступают все полицейские: считал все оправдательные приговоры за обвинительные, общее число умножал на два, все «чистосердечные признания» рассматривал с той точки зрения, что они были сделаны для того, чтобы получить обвинение по более легкой статье — и видел за рапортами о раскрытых преступлениях множество других, нераскрытых.

Испытывая острую нехватку фактов, Даффи позволил себе строить какие угодно гипотезы. Приходилось оперировать тем немногим, что у него было. Можно было, конечно, навестить в больнице МакКея, но это было бы слишком рискованно, слишком многие могли об этом узнать. Вместо этого он позвонил Кэрол и попросил ее поискать в полицейском компьютере полдюжины имен. Он хотел проверить те сведения, которые дал ему Хендрик. Поразмыслив, он прибавил еще одно имя — самого Хендрика. Чем черт не шутит.

Кэрол не хотела этого делать. Ей не нравилось, что Даффи использовал ее — как будто это входило в услуги, предлагаемые им клиентам. И это противоречило полицейским правилам. Ее могли за это уволить. Даффи преувеличил важность проверки, и она нехотя согласилась. В конце концов, это не так уж рискованно. А ему и впрямь это необходимо, и ведь они с ним, в конечном итоге, делают одно общее дело.

Еще он спросил, не одолжит ли она ему машину на вечер, но она отказалась. Он может взять ее завтра вечером, но не сегодня. Даффи не стал спорить, повесил трубку и представил ее на дискотеке с Джоном Траволтой, у которого ее в перерыве между танцами уводит Роберт Редфорд, чтобы сопроводить на опереточный ужин при свечах (и почему она до сих пор не сняла униформу?), а потом к себе домой, и там она постанывала и что-то шептала ему от радости и восторга. Между тем, Кэрол думала: в принципе, я могла бы разок не поехать к тете, но с мужчинами нужно проявлять твердость, а тем более с такими, как Даффи.

В понедельник предстояла непростая задача. Глисон. Даффи надеялся, что сумеет поставить себя, как надо. Предстояло взять верную ноту. Не выкладывать все сразу — пусть немного подергается, что там случилось, но и не тянуть, чтоб они не решили, что не случилось ровным счетом ничего. Часть дня Даффи провел, соображая, нужны ли малайцу в английском климате солнечные очки, и наконец, когда было уже хорошо за полдень, решил, что пора уже что-то делать. Он заметил Глисона с блокнотом в руках — тот проверял ящики — и не торопясь, направился к нему.

— Не поможешь мне с машиной?

Глисон, не глядя на него, продолжал сверяться со своим списком.

— Она стоит не там, где положено.

Глисон не обращал на него внимания.

— Она стоит не там, где положено.

По-прежнему ноль внимания. Глисон поджал губы, и его бачки встопорщились.

— Она стоит не там, где положено.

— Пошел к черту, Даффи, — негромко и почти дружелюбно проговорил Глисон.

Если он не может заставить его раскрыть карты, придется ему сказать все самому. Или сделать хотя бы что-то, чтобы только у него отпала охота посылать тебя к черту. Понизив голос, Даффи произнес:

— Как я понимаю, ты был в перчатках, Глисон, потому что я-то уж точно был.

И он не торопясь пошел прочь, через двойные двери и на парковку. Спустя минуту они оба стояли, уставившись в раскрытый капот принадлежащего Даффи фургона. Одно присутствие Глисона сказало Даффи, что он не был в перчатках.

— Ну, так что насчет пятницы?

— Какой пятницы?

— Вещи в моей машине.

— Какие вещи?

— Калькуляторы.

— Какие калькуляторы?

Бог ты мой, это было похоже на английский для иностранцев: повторяй за мной, но только преобразуй утверждение в вопрос.

— В пятницу в моей машине были калькуляторы.

— Так ты воруешь калькуляторы, приятель? Лучше тебе надеяться, что я об этом не доложу.

— Ты положил в мою машину шесть калькуляторов.

— Зачем бы мне это делать? У тебя что, день рождения?

— И чисто случайно меня тормознули на проходной.

— Хорошая здесь у нас охрана. Мухи не пропустят.

— Ты брал у меня в пятницу ключи от машины.

— Да неужто, приятель? Я, наверное, хотел ее переставить на другое место.

— Ты ее не переставлял.

— Тогда зачем бы я стал их брать? Ты что-то путаешь, приятель.

Даффи чувствовал, что пока ведет диалог неблестяще.

— А зачем ты пришел сюда, когда я сказал про перчатки?

— А ты что-то сказал про перчатки? Я слышал, ты что-то бормочешь. Я думал, ты хочешь, чтоб я помог тебе с машиной. Поэтому я пришел. А ты рассказываешь мне про то, что ты воруешь калькуляторы. Может, ты малость перетрудился, Даффи?

Глисон дружелюбно улыбнулся; он умел это делать, притом, что дружелюбия у него не было и в помине. Даффи решил, что пора менять тактику.

— Хорошо, начнем сначала. Притворимся, что все так, как ты сказал. Притворимся, что в пятницу ты просто переставил машину на другое место. Притворимся, что я не находил пакет, на котором, может быть, остались — а может, и не остались — чьи-то отпечатки пальцев. (Что, конечно, ничего не доказывало, и Даффи это понимал). Притворимся, что меня не обыскивали на выезде, и даже если обыскивали, то это просто случайность. Идет?

— Похоже, ты малость перетрудился.

Даффи упрямо продолжал.

— Посмотрим на это с другой стороны. Мне нужна эта работа, Глисон. Она нравится мне не больше, чем любая другая, но она мне нужна. Сейчас такое время — без работы не проживешь. Я не против, что ты загружаешь меня всяким дерьмом и заставляешь тягать ящики, про которые мы оба знаем, что их тягать не нужно. Я не против, что ты определил меня в этот поганый угол. Я не хочу играть в твои игры, потому что это не по мне. Я даже не хочу знать, почему ты не хочешь, чтобы я здесь работал, это дело твое. Все, что я хочу тебе сказать, это что я здесь работаю и буду работать, а тебе — тебе придется с этим смириться. И если ты будешь устраивать мне подлянки, я могу обещать, что и я устрою тебе такое, что мало не покажется.