Даффи нахмурился. Пять, шесть, семь лет назад он — молодой и ретивый полицейский — околачивался на Джерард-стрит, в китайском квартале Сохо. Он, бывало, рисовал в своем воображении похожих на иссохшую мумию старых китайцев, блаженно дымящих набитыми опиумом трубками, и лишь ретивость юного Даффи, колотящего в дверь жезлом и язвительно вопрошающего: «Что, опять мак-„Ротманз“ [9]покуриваем, а?», могла вывести их из нирваны. Эти картинки, конечно, льстили его воображению — по крайней мере, поначалу. Порой он расхаживал по Джерард-стрит среди пряных ароматов китайской кухни и думал: вот где место настоящему мужчине. Пару лет спустя от этих мыслей не осталось и следа.

— Мертвые младенцы, — резко проговорил Уиллет. Даффи поднял взгляд и не узнал своего балагура-приятеля. Перед ним сидел суровый офицер таможенной службы.

— Мертвые младенцы, — повторил он, — понимаю, о чем ты думаешь, Даффи, у меня и у самого бывали такие мысли. Ты думаешь, что никогда бы не стал там смотреть. Это и есть их замысел: эти ищейки вынуждают нас идти на крайности — они их получат. Иногда я думаю об этом, и мне приходится одергивать себя, чтобы не зайти по этому пути слишком далеко, — он глотнул кофе, — помнишь, что героин частенько перевозят через границу Малайзии с Таиландом? Так вот, несколько лет назад у них появился новый метод. Они покупают младенцев. Иногда они их похищают, но чаще просто покупают: говорят родителям, что одна богатая бездетная женщина из Сингапура хочет усыновить ребенка. Зачем бедной крестьянке отказываться от этого предложения, ведь у нее самой детей до хрена и больше. И она с радостью продает одного — такая хорошая возможность, все равно, что послать сына в колледж. Но дети никогда не добираются до призрачной богатой дамы из Бангкока. Наркоторговцы умерщвляют их, вынимают внутренности и набивают трупики героином. Затем они передают ребенка «мамочке», она их типа укачивает и так перевозит через границу. Проще простого.

Даффи почувствовал тошноту, но Уиллет еще не закончил.

— Конечно, все должно выглядеть естественно, и они покупают детей, которым нет еще двух лет, иначе то, что они все время спят, будет выглядеть подозрительно. И еще кое-что: помни — я-то всегда об этом помню, — младенцев надо перевезти в течение двенадцати часов с того момента, как они были убиты, иначе цвет лица у них изменится, и от них уже не будет никакой пользы.

Даффи не нужны были подробности — совсем не нужны — но он понимал, что знать о них ему не помешает, как бы его от этого ни тошнило. Уиллет знал, как заставить его слушать. Поэтому все, что он сказал, было:

— Спасибо.

Когда на следующий день Даффи пришел на работу, единственное, что отвлекало его от грустных размышлений — это обдумывание деталей предстоящей операции. Среди клиентов, регулярно приезжающих забрать свой товар, он наметил жертву: парочку жуликоватых торговцев аудиоаппаратурой «под хай-фай» — из тех, что продавали дешево, а покупали еще дешевле. Они звенели браслетами, по-приятельски хлопали всех и каждого по плечу, попадись им в руки что-то по ошибке — они присвоили бы это, не моргнув глазом. По мнению Даффи, они считали, что честность — это овощ и растет на грядке.

Полки, куда складывалась их аппаратура, были совсем рядом с углом, где стоял Даффи, и до сих пор именно ему поручали загружать их фургон. В течение рабочего дня, делая вроде бы лишь то, что ему велели делать, Даффи умудрился перекинуть небольшой ящик с японскими зажигалками в секцию, смежную с секцией аудиотехники.

Об их приезде становилось известно сразу всем работникам «Грузоперевозок»: они подъезжали с открытой раздвижной дверью, врубив на полную мощь «Капитал-радио». [10]На фоне будничной погрузки и разгрузки это казалось настоящим событием. Если за рулем был тот, что расфуфыренней, он всегда выискивал на асфальте масляные лужицы и пытался сделать разворот ударом по тормозам.

Ближе к концу дня прикатила их громыхающая и скрежещущая колымага, встала раком к платформе возле их секции, они выключили мотор, но радио так и осталось орать. Крикнув Даффи: «Эй, придурок, поторапливайся», они отправились обольщать (насколько это было возможно) миссис Бозли и обмениваться с ней расписками. Даффи загрузил в фургон шесть коробок с магнитофонами, шесть коробок с проигрывателями, шесть коробок с радиоприемниками, шесть коробок с усилителями и один маленький ящик с японскими зажигалками, с которого предварительно содрал ярлык: зачем обрекать людей на угрызения совести (хоть это и сомнительно). Он задвинул зажигалки между проигрывателями и стенкой фургона, чтобы Глисон, когда будет сверяться со списком, их не заметил.

Торгаши выбрались из офиса миссис Бозли, Глисон прошелся с блокнотом и проверил погрузку, водитель заорал: «Эй, придурок, не забыл копченую лососину?», Даффи в ответ крикнул: «Она под сиденьем», и громыхающий фургон тронулся с места.

Даффи не знал, что будет с зажигалками, когда они станут разгружать свой фургон, но, скорее всего, они не будут делать это сами. Наверняка у них есть для этого какой-нибудь немощный старик-рабочий. Хозяева зажигалок должны были приехать за ними завтра, и за секцию, где они хранились, отвечал Кейси, так что Даффи не нужно было об этом беспокоиться. Зажигалки могли позаботиться о себе сами.

Успешно осуществив свой план, и не имея особенной работы, Даффи снова приуныл. Он то и дело ловил себя на том, что высматривает в стеклянной будке белокурую макушку миссис Бозли, и в голову ему лезли дикие, праздные мысли, которые до сих пор не было никакой возможности проверить. И все оттого, что мистер Далби перед тем, как трахнуть своих девиц, нюхает кокаин, и оттого, что Уиллет рассказал ему несколько неприятных истин.

Даффи всегда был прагматиком. Три года в полиции только упрочили эту сторону его натуры, и меняться он не собирался. Он не идеализировал законы и не возводил в абсолют их соблюдение. Он знал, что такое «ты мне — я тебе», умел посмотреть на какие-то вещи сквозь пальцы и при случае позволял задержанному отделаться нотацией. Он не думал, что цель оправдывает средства — хотя иногда, конечно, она-таки ее оправдывала. Он не считал все преступления одинаково преступными; чему-то он просто мог не дать ход. Но несмотря на весь его прагматизм, существовали преступления, к которым он был беспощаден. Таким было убийство: с этим были согласны все. Такой была продажность в полиции, но когда Даффи на собственном опыте узнал, что это такое, он стал относиться к этому еще более серьезно. Таким было изнасилование: Даффи не любил копперов, которые считали изнасилование чем-то вроде небольшого мошенничества, приправленного капелькой эротики. И таким был героин…

Семь лет назад при слове «героин» он представлял себе стариков-китайцев, погруженных в маковые грезы; но сейчас он больше так не думал. Уиллету можно было и не стращать его мертвыми младенцами — Даффи и так имел представление о том, что это такое, — со времен Лесли. Он смеялся над пакистанцами в нашпигованных наркотой ботинках, но он самолично оторвал бы им ноги, будь у него такая возможность. Ему были известны цветистые китайские фразы — оседлать огненного дракона, играть на губной гармонике, дать залп из зенитных орудий — они не завораживали Даффи, только не после случая с Лесли.

Она была красивая девушка с удлиненным, спокойным лицом, темными волосами и большими глазами, она жила в том же доме, что и он — вскоре после того, как его вышибли из полиции. Она нравилась ему, но дальше этого дело не шло, потому что тогда он был в отчаянье из-за того, что у него разладилось с Кэрол, и все, на что он был способен — это раз за разом ездить в клуб «Карамель», напиваться, цеплять всякого обормота, который на это согласится, и исполнять все, что он только от него захочет. Он тоже ей нравился, но дальше этого дело не шло, потому что она была наркоманкой.