Ведавший на этой лодке тросом японец Сюдзи был хоть и пьяница, но сердце у него было доброе и он нравился Нам Чху Чо больше, чем этот Тада — репатриант из Кореи.

Бросив сердитый взгляд на старшину, Нам Чху Чо ответила на привычном осакском диалекте:

— Я набрела там на труп.

— На кого?

— На мертвую кореянку. Эта бумага была при ней.

— Что ты говоришь? Там, на дне? — испуганно спросил Тада, переводя взгляд с намокших кусков бумаги на воду, окрашенную лучами заходящего солнца.

— Да, — ответила Нам Чху Чо, — но нам пора на берег. Море вон уже какое, красное, совсем как кровь.

И снова Нам Чху Чо вспомнился рассказ о страшной резне на острове Чечжудо, который она слышала от знакомого матери, нелегально прибывшего в Японию в годы диктатуры Ли Сын Мана. Это произошло на третий год после второй мировой войны. За каких-нибудь десять месяцев на острове было убито тридцать пять тысяч человек. Это были те, кто не хотел подчиниться господству Ли Сын Мана. Десять тысяч жилищ было сожжено. Некоторые селения полностью стерли с лица земли. Убивали всех, не щадили ни женщин, ни детей. Пожарища были усеяны черными от крови и пепла отрубленными головами, похожими на чудовищные ядовитые грибы, от которых поднималось зловоние. А всего до начала корейской войны на острове было убито семьдесят восемь тысяч человек. Говорили, что это составляло четвертую часть всего населения острова.

Нам Чху Чо помнит, что тогда они как раз собирались завтракать, но ее вдруг затошнило и она даже не притронулась к салату — стручки красного перца в еде показались ей сгустками человеческой крови. По словам знакомого матери, резня в Корее на этом не должна была кончиться. Надо было ждать еще более страшных дней. Вот он и решил бежать оттуда. С тех пор воды Корейского пролива всегда казались Нам Чху Чо окрашенными кровью.

— Что здесь написано? — косясь на ама, спросил Тада. Бумагу он по-прежнему держал в руке. Нет, он не думал, что на этом листке указывается местонахождение какого-нибудь клада, спрятанного на дне моря. Он просто Чувствовал что-то недоброе и не отдавал бумагу.

Грея руки у переносной печки, Нам Чху Чо стала про себя читать бумагу, которая свисала у Тада из рук, как разорванный надвое флажок. Нет, то не было запиской с указанием даты смерти и других сведений о покойнице. Текст был краткий, но фразы трудные и не очень понятные. Чем дальше Нам Чху Чо читала, тем напряженнее становилось ее лицо.

— Переводи сразу! — тоном приказа бросил Тада.

— «30 сентября все как один поднимемся на вооруженное восстание!..»

— На вооруженное восстание?

— «Товарищи патриоты! Возглавим борьбу рабочих крестьян, студентов, любящих свою родину! Свергнем власть военщины, готовой открыть двери нашей страны японскому империализму! Долой корейско-японские переговоры, затеянные по указке американцев! Долой диктатуру военных!..»

— Ого! Да тут страшные вещи написаны! — протянул Тада, сразу изменившись в лице. — Что значит восстание? Возьмут оружие, поднимут флаги, вот тебе и революция!

— Погоди, тут что-то еще напечатано — перебила его Нам Чху Чо. — Ага, «30 сентября все как один поднимемся на вооруженное восстание! Центральный комитет Единой народной партии Южной Кореи». Теперь все, — закончила она.

— Это же страшное дело! — повторил Тада.

— Чего же тут страшного! — сказала Нам Чху Чо. — Ты же в этих делах ничего не понимаешь!

Правда, Нам Чху Чо сама довольно слабо разбиралась в политических событиях, происходящих на ее родине, где все бурлило, как в кипящем котле. Но она хорошо помнила слова, сказанные ее покойным мужем Сан Ки незадолго до смерти. В то время в Южной Корее как раз произошел государственный переворот. К власти пришли военные. Они пересажали в тюрьмы одного за другим всех высших чиновников правительства Чан Мёна, всех политических деятелей и по очереди начали отправлять их на виселицу. Сан Ки тогда с горечью говорил: «От всей этой продажной шайки политиканов за версту всегда несло падалью. Ведь они думали только о себе, о своей выгоде. А теперь вот сами попали в беду. И поделом! Что посеешь, то и пожнешь».

Это был ее последний разговор на эту тему с мужем, который обычно не любил говорить о политике. Значит, теперь эта шайка снова действует в подполье, печатает вон какие подстрекательские листовки и собирается снова забраться наверх. И не боятся! Но ведь и безрассудству есть мера… Впрочем, может, она не права. Муж ведь вот еще что говорил: «Но вспомни прежнюю Японию! Если отдать власть военщине, тогда совсем конец».

— Гм! Ты что ж, за дурачка меня принимаешь? — перебил ее мысли Тада. — Тут все ясно! Эта бабенка пробиралась в Японию, чтобы связаться со своими дружками, которые здесь проживают. И в пути померла. Видать, опасная была бабочка!

— А тебе-то что! — презрительно усмехнулась Нам Чху Чо. — Тебя это не касается.

— Касается или не касается, а слава богу, что эта бумажка не попала к бунтовщикам, которые у нас укрываются. А не было ли при ней еще каких-нибудь важных документов? Надо поскорее сообщить кому следует.

— Кому же? — спросила Нам Чху Чо.

— Полиции, конечно!

На секунду Нам Чху Чо застыла в нерешительности, а потом не помня себя вцепилась в Тада.

— Дурак! Отдай! Отдай бумагу!

Водолаз, опустившийся на дно с полицейского катера, так и не смог обнаружить труп. Конечно, могло случиться, что за это время силой подводного течения груз, державший труп, оторвало, тело всплыло и его унесло. Поэтому было решено обратиться за помощью в отделение морской охраны в Хитакацу. Небольшое дозорное судно, имевшееся в охране, избороздило все окрестное пространство, но нигде ничего не обнаружило. Просигнализировав об этом флажками, дозорное судно подошло к полицейскому катеру. Поиски продолжались уже целых три часа.

— Видно, тут что-то не так, — сказал, нахмурившись, помощник полицейского инспектора Камати и недовольно посмотрел на Тада.

— Как не так? — запинаясь ответил побледневший Тада. — Ведь и листовка вот…

— Тогда, значит, ты местом ошибся?

— Не может этого быть. Правда, ама, которая нашла труп, захворала и не смогла вас сопровождать. Но я тут много лет работаю старшим и знаю эту бухту как свои пять пальцев, — решительно заявил Тада.

В это время Камати окликнул командир дозорного судна, стоявшего теперь борт о борт с полицейским катером. Тада знал его в лицо. Командир судна слышал разговор Камати с Тада и, видимо, хотел высказать свое мнение.

— Конечно, все зависит от тяжести груза, который был привязан к трупу, — сказал он. — В этих местах рифы довольно крутые, и возле них есть виры. Поэтому не исключено, что сильное течение подхватило труп… Ежели так, то течение, максимальная скорость которого во время большого прилива достигает четырех километров в час, должно было унести его на северо-запад.

— На северо-запад? — быстро переспросил Камати и невольно подался вперед. Маленький полицейский катер дал сильный крен. Командир дозорного судна вытянул вперед руки, чтобы поддержать Камати, и, улыбнувшись, сказал:

— Минутку! Да, сначала на северо-запад. Но затем в открытом море у Мицудзимы течение превышает уже четыре километра. Если труп попал в это течение, то его наверняка затащило в бездну. Там ведь в десять раз глубже, чем здесь. Местами глубина там встречается до двухсот метров. Если же считать, что труп всплыл на поверхность, то и в этом случае он уже далеко, за пограничной линией.

— Значит, нарушитель границы, прибывший из Кореи, мог проделать обратный путь? — спросил Камати.

— Не исключено.

На дозорном судне весело загудел дизель, и, описав дугу возле самого носа полицейского катера, судно направилось в сторону Хитакацу.

— Ладно. Поиски прекращаем! — крикнул вдогонку Камати.

Но, судя по его наморщенному лбу и крепко сжатым челюстям, он вовсе не собирался махнуть рукой на это дело, а лишь думал, что же предпринять дальше.