— Хм! Да ведь до Нового года еще целых три месяца! — перебил Цой дядю.

— Так-то оно так. Но во всяком случае, господин Им — один из немногих депутатов Национального собрания — членов бывшей Народно-прогрессивной партии, которым удалось избежать респрессий по закону о чистке политических организаций и остаться в живых…

Это была правда. И дело объяснялось тем, что, когда у власти стояло правительство Чан Мёна, он был членом правящей Народно-прогрессивной партии, однако принадлежал к «фракции молодых». Узнав об одной грязной международной афере, предпринятой компанией «Южнокорейский вольфрам», контролируемой правительством и подчиненной министру без портфеля, который принадлежал к «фракции стариков», господин Им выступил с разоблачениями. Это и спасло его. Правительство военных не имело оснований обвинить его по закону о политической чистке в разложении и коррупции.

Упомянутая международная афера состояла в следующем. Монопольным экспортером компании «Южнокорейский вольфрам» была американская компания «Ориенталь». Но контракт с ней был расторгнут. Вольфрам — важное стратегическое сырье, дающее огромную прибыль. Компания «Ориенталь» стала нажимать на все кнопки, добиваясь возобновления контракта. Но ее сумела обойти японская компания «Дайтокё сёдзи», входящая в концерн G. Она ловко повела дело через директора «Южнокорейского вольфрама», непосредственно связанного с министром без портфеля в правительстве Чан Мёна, и тому в виде «денежного дара на политическую деятельность» был вручен миллион долларов. Этот «снаряд» попал в цель. С японской фирмой был заключен предварительный контракт, по которому эта фирма не только получала монопольное право на экспорт южнокорейского вольфрама в количестве от пяти до семи тысяч тонн в год, но и становилась владелицей крупного пакета акций. Японские лоббисты должны были вот-вот получить миллион долларов залогового обеспечения, или в общей сложности семьсот двадцать миллионов иен, и рассчитывали вскоре вместо временного контракта заключить постоянный. Но тут разразился скандал: грязная махинация была разоблачена.

Дело приняло характер политического скандала, и «Дайтокё сёдзи», успев выгодно купить на торгах скопившуюся партию вольфрама, вынуждена была этим ограничиться. Положение становилось все более запутанным, а 16 мая произошел государственный переворот. К власти пришли военные, и контроль над «Южнокорейским вольфрамом» перешел к ним. Права «Дайтокё сёдзи» повисли в воздухе. Утверждали, что Им, ставя на карту свою политическую карьеру, с самого начала настаивал на том, чтобы аннулировать временный контракт с японцами. Он якобы предлагал передать право на монопольную продажу вольфрама на сумму десять миллионов долларов кому-либо из корейских коммерсантов-патриотов и вообще был сторонником проведения иной экономической политики.

— Что же касается реальных результатов в области внешней торговли, то пока ни одна отечественная фирма не может сравниться с нашей, — продолжал Пхиль Сон. — Так что напрасно ты беспокоишься. Яблочко созревает, и, как только власть снова перейдет к штатским, оно сразу упадет к нашим ногам. Господин Им заверил меня в этом.

— Какой же он все-таки размазня! — Цой досадливо прищелкнул языком. — Три месяца назад вы приезжали и говорили то же самое. Не так ли? Ну прямо как в докучливой басне.

— Погоди, я тебе еще не все сказал. Господин Им конфиденциально договорился обо всем с министром гражданской экономики господином Сон Соком, который является членом Высшего совета реконструкции государства. Но сразу это сделать невозможно.

— Он, наверное, еще утверждал, что они земляки и друзья детства, — усмехнулся Цой. — Допустим даже, что это так. Но все эти военные заправилы кончали японские офицерские школы. Какая есть гарантия, что их не опутает дзайбацу[5]?

— Военные — это военные, но общественное мнение на нашей стороне. Ты знаешь, к нам прилетала японская экономическая миссия, но демонстранты заставили ее тут же, с аэродрома, вернуться восвояси. Другая группа японцев пожила несколько дней в Сеуле, съездила посмотреть на тридцать восьмую параллель и тоже ни с чем отбыла назад. И еще: тот самый полукоммерсант-полуполитик, бывший военный, который у вас сорганизовал так называемую «Компанию промышленного развития Кореи», добивался приема у председателя Верховного собрания под тем предлогом, что они с ним однокашники по офицерской школе, и получил от ворот поворот. Все это ведь о чем-то говорит, — заключил Пхиль Сон, самодовольно прищурив глаза.

— Допустим. Но как долго это будет продолжаться! — Цой сердито взглянул на дядю. — Ли Сын Ман хотел взыскать с Японии в возмещение убытков два миллиарда двести миллионов долларов, Чан Мён съехал на миллиард двести миллионов, а Пак Чжон Хи готов уже поладить и на шестистах миллионах. Если ждать еще, то там начнутся торжественные шествия с фонариками по случаю корейско-японских переговоров. Тогда мне не только вольфрама не видать как своих ушей, но еще придется стать компрадором Мицуи или Мицубиси[6]. Я подозреваю, что сейчас там, за кулисами, идет большая возня и японцы успешно делают свое дело.

— Конечно, сомневаться можно во всем… — начал было Пхиль Сон, но вдруг осекся. Словно вспугнутая птица, он неожиданно вытянул свою морщинистую шею по направлению к шоферу.

— Не беспокойтесь, дядя, — успокоил его Цой. — Этот японец ни слова не понимает по-корейски, а кроме того, он мой верный слуга.

— Если так, тогда другое дело, но…

— Или вы там в зеркальце что-нибудь увидели? Может, нас преследует машина секретной службы? — спросил Цой, посмеиваясь над трусостью дяди.

— Ну нет, — закачал головой старик. — Не думаю, чтобы такая вещь была сейчас здесь возможна. А ты, я вижу, не меняешься. Характер тот же. Весь в моего старшего брата.

— Отец мой был старьевщиком, когда послал меня в университет. Разъезжая на велосипеде с прицепной тележкой, он скупал всякий хлам и этим перебивался. Помню, как он пил неочищенный сакэ и у него слезы катились из глаз. Все надежды он возлагал на меня. Поэтому я и не хочу остаться в дураках. Не хочу возвращаться к тому, с чего начинал отец!

— Я тебя понимаю. Но что бы ни происходило за кулисами, жребий брошен. Теперь нужно идти только вперед. Если свернуть с пути, то все, над чем мы трудились десять лет, может пойти прахом.

— Да, все может пойти прахом, — задумчиво повторил Цой и затем возбужденно добавил: — Поэтому-то я и делаю здесь все, что только могу. Я ведь вам об этом говорил.

— Господина Има больше всего сейчас беспокоит положение группы Чон Су Капа. Военные ввели строгую цензуру, и господин Им жалуется, что лишен возможности вести переписку с нашими политическими эмигрантами в Японии…

— Чон Су Кап и его группа стоят на более радикальных позициях, чем господин Им. Они ясно заявляют, что для них на первом месте стоит вопрос о переходе власти в руки гражданских лиц, а вопрос о корейско-японских переговорах пока их мало трогает.

— Да, у них взгляды не во всем совпадают. Но это люди, которые нужны будущей Корее. Без них не обойтись. К тому же Чон Су Кап — зять Има, он женат на его дочери.

— Вот именно. Поэтому я и забочусь о том, чтобы у него здесь были средства на жизнь. Это одно из условий нашей сделки с господином Имом: он там старается для меня, а я здесь для него. И на деятельность… — Цой поперхнулся, словно у него кость в горле застряла, — …и на деятельность этой группы я тоже деньги даю.

Пхиль Сон решил поддеть племянника, который постоянно говорил ему колкости. Пряча ироническую усмешку, он сказал:

— Конечно, ты делаешь это не только из корыстных побуждений. Ведь ты унаследовал от отца и патриотические чувства, не правда ли?

— Разумеется, — горделиво ответил Цой, не то не заметив, не то сделав вид, что не замечает насмешки.

— К счастью, военные расправились с японскими лоббистами, теперь бы суметь столкнуть их самих лбами… — мечтательно проговорил Пхиль Сон и облизнулся, как кот.