Им было велено оставаться в пределах досягаемости от дома и ждать указаний сержанта Вайна. Отвергнув предложение Дамиана сыграть в снукер с завязанными глазами, Даффи отправился в сад, смутно надеясь найти там Лукрецию. Но единственным, кого он нашёл, был Таффи: он сидел на скамейке с толстенным фолиантом. Подходя к нему, Даффи кашлянул: он знал, что жулики — даже бывшие, даже жулики, которые стали совсем другими людьми, и уже не будут красть перхоть у вас с воротника — не любят быть застигнутыми врасплох. От этого у них появляется сильная раскованность в движениях, и эта раскованность может выйти вам боком.

Таффи поднял глаза от книги, словно оксфордский мэтр, потревоженный мойщиком окон. Эй, подумал Даффи, не пытайся тыуказывать мне моё место. По этой лесенке так скоро не подняться. Он подчёркнуто многозначительно уселся на скамью, и так же многозначительно Таффи продолжал читать свою книгу. Даффи покосился на заглавие. Таффи читал «Теорию социального бунта». При этом он не шевелил губами, и его указательный палец не ёрзал по строчкам, словно пронырливая саламандра.

— Хорошая книга, верно? — спросил он, тактично дождавшись, пока Таффи доберётся до конца главы.

— Да, но чересчур всё упрощает. Не похоже, что он знаком с трудами Ланга.

[10]

— Удивительно, какие у некоторых людей бывают пробелы в образовании. Вот, например, богомолка с большими сиськами.

— Что? — Таффи впервые повернулся к нему, при этом он двигал своими огромными плечами. Голова на их фоне смотрелась до смешного маленькой, но неподвижный, спокойный взгляд отбивал охоту смеяться.

— Лукреция сказала, вы любите рассказывать об этом за стаканчиком портвейна.

— Похоже, она над вами подшутила, — Таффи вновь принялся разворачивать свой торс к книге, словно он мог читать только навалившись грудью на страницу.

— Продолжаете поддерживать форму? — Таффи замедлил разворот. — Я сам поднимаю тяжести, — продолжал Даффи, вспомнив валявшиеся у него в шкафу пыльные гантели. — Но от этого сильно устаёшь, правда?

— Нет, если вы привыкли. Надо только преодолеть болевой барьер.

— Думаю, этого я никогда не смогу. Сам-то я голкипер.

— Вы низковаты для голкипера.

Даффи трещал без умолку. Он расставлял всё новые и новые ловушки, но толку не добивался.

— Думаю, если б я был побогаче, я больше внимания уделял бы физическим упражнениям. Снукер, например, в тонусе не поддерживает. Даже если играть так, как играют Дамиан и Салли. — Таффи молчал. — Вы видели, как они играют?

— Нет.

— Она снимает трусики, садится на угловую лузу, и он пытается закатить шар, сами знаете куда.

— Что ж, кому от этого плохо? — и Таффи вновь вернулся к «Теории социального бунта». Даффи подумал, какие надо приложить усилия, чтобы вывести его из себя. Должно быть, немалые. Вот ещё одна характерная черта бывших заключённых. Проведя за решёткой несколько лет, они выходили оттуда либо готовыми завестись с пол-оборота — и тогда скоро снова туда попадали, — либо научившись плотно держать крышку парового котла. Таффи держал крышку так надёжно, что из-под неё не выбивалось даже облачка пара. Для этого необходима серьёзная подготовка. Даффи представлял его в «Мейдстоуне»: каждый день отжимания от пола камеры, продуманные посещения часовни и библиотеки, новоявленная вежливость в обращении с охранниками — всё для того, чтобы убедить комиссию по досрочному освобождению, что он и в самом деле остепенился и избавился от склонности ко злу, словно выдавил гнойник. Бывали, конечно, и случаи настоящего исправления, но чаще всего арестанты просто подделывали вновь обретённую незамутнённость.

И одной из вещей, которые им в этом помогали, был особый табачок. Каждый раз, когда под рукой не оказывается королевской свадьбы или словоохотливого экс-любовника какой-нибудь знаменитости, чтобы было из чего состряпать первую страницу, таблоиды выкапывали старую историю о потреблении наркотиков в тюрьмах Её Величества; как это ужасно, что преступники, даже будучи в заключении, продолжают совершать преступление, как героическая полицейская ищейка Фредди (см. фото) обнаружила в заднице особо опасного преступника миллиграмм зелья, и если в тюрьмах Её Величества не существует закона и порядка, то на что же надеяться обществу, и, кстати, если вы уже устали читать, то просто переверните страницу и найдёте преемницу Белинды Бест, нацелившую на вас свои сиськи. Каждое такое сообщение заканчивалось суровым заверением министерства внутренних дел, что использование запрещённых препаратов в британских тюрьмах будет вытравлено калёным железом. Но как было известно Даффи, — и как было известно министерству внутренних дел, если оно не состояло из одних только непроходимых тупиц — поиски наркотиков в тюрьмах Её Величества зачастую проходили чуточку поверхностно. Охранники отлично знали, что если их подопечный курит симпатичную толстенькую самокрутку, то шансы, что он слезет со своей койки и выдерет оттуда железный прут, невелики. Прежде они, бывало, подсыпали заключённым в чай успокоительные порошки, если же теперь заключённые предпочитают сами подсыпать себе порошки в чай — или, скажем, в курево — запрещать им это, значит наживать лишние неприятности. Распространённости этой привычки — учитывая тюремную тесноту и скуку — удивляться не приходилось. Охранники понимали и то, что если они притворятся, что не замечают, что табак пахнет несколько необычно, и заключённые поймут, что они всё замечают, но ничего не предпринимают, это может превратиться в дополнительное средство контроля. Я раскусил твою маленькую хитрость, сынок, но Большой Босс ни о чём не узнает, если ты не станешь доставлять мне лишних хлопот. Но стоит мне заметить малейшее непослушание, ты и глазом моргнуть не успеешь, как здесь появится полицейская ищейка Фредди и залезет тебе в задницу, так что снаружи останется только кончик хвоста. Ты понял меня, сынок?

— Так тебя освободили досрочно? — негромко спросил Даффи.

Таффи закрыл «Теорию социального бунта» и повернулся к нему.

— Знаешь, хоть ты и водишь этот свой трухлявый фургон и устанавливаешь сигнализацию, которая ни к чёрту не годится, от тебя всё равно разит коппером.

— Ведь это же естественно, — сказал Даффи, вставая, — а почему ты думаешь, что я не могу учуять в тебе мошенника?

Сержант Барри Вайн, которого ни капельки не заботило, разит от него полицейским или нет, не собирался возвращаться в Браунскомб-Холл до вечера, но не возражал сделать это и пораньше. По крайней мере, это хоть на какое-то время отвлечёт его от бесплодного корпения над делом Джимми Бекфорда. В деле этом почти всё вроде бы никаких затруднений не вызывало — но вот именно, что «почти». В лесу — это его лагерь. Да, и все вещи там тоже его. Да, он в течение некоторого времени был знаком с потерпевшей. Да, он испытывал к ней чувство. Нет, это чувство не было взаимным. Будет ли преувеличением, сэр, если я, скажем, предположу, что вы были влюблены в эту женщину, а она не обращала на вас внимания? Нет, сэр, это не будет особым преувеличением. Вот только он этого не делал. Где он был между обедом и ужином? Что ж, он бродил по окрестностям, но в лагерь не заглядывал, он был в лесу с другой стороны дома. Он представлял, что он в армии. Понимаю, сэр, но во время того, как вы представляли, что вы в армии, вы никого не видели? О да, он видел Таффи, и Вика, и Белинду, и Лукрецию. Так, значит, они могут подтвердить, что встретили вас? О нет, они меня не встретили. Это я их видел. А они вас нет? Ну да, он ведь представлял, что он в армии. Соответственно, действовал скрытно и осторожно. Послушайте, сэр, будь вы на моём месте, вы бы поверили тому, что вы мне тут сейчас рассказываете? Джимми Бекфорд, заключённый под стражу, но пока ещё без предъявленного обвинения, думал над этим вопросом довольно долго, и его ответ произвёл впечатление на сержанта Вайна. Если бы вы знали, как я любил Анжелу, сказал он, вы бы поняли, что я не мог этого сделать. Барри Вайн был человек семейный и при этом полицейский, но слова Джимми его на удивление тронули.