— Не останавливайтесь.

Неплохое место для передачи денег. И неплохое для того, чтобы, спрятавшись среди деревьев, подождать курьера. На обратном пути в Браунскомб-Холл они спорили о том, можно ли Анжеле идти вместе с Даффи. Даффи эта идея категорически не нравилась, но Анжела, которой только вчера, казалось, было совершенно безразлично, что её шантажируют, теперь вдруг принялась настаивать, что это её деньги и она должна знать, куда они деваются. Даффи сдался.

В половине второго Даффи залёг в папоротнике в двадцати ярдах от зелёного ларя. Сказав, что не может присутствовать на обеде, он сгонял в паб, прихватил пару сэндвичей, спрятал в потайном месте фургон и, пройдя всю дорогу лесом, поместился в неудобном углублении в земле. От нечего делать он попробовал смастерить камуфляжную шапочку из папоротника, вроде той, что была на Джимми, когда он поймал Даффи у сарайчика мистера Хардкасла; но ему так и не удалось соединить листья вместе — не хватало скотча или чего-то в этом роде. Нет сомнения, это было какое-то особое искусство.

В половине третьего он услышал шаги, затем появилась одевшаяся явно не для прогулки по лесам Анжела. Она направилась прямо к ящику, бросила в него коричневый конверт, не стала оглядываться по сторонам (он сам её об этом проинструктировал), а сразу зашагала по дороге направо. Через пять минут послышался хруст сминаемого подлеска, возгласы «О, чёрт!» — и она оказалась рядом с ним.

— Никогда не любила деревню, — произнесла она, придирчиво приминая папоротник, перед тем, как сесть, — всё колется.

Даффи согласно хмыкнул, и они уставились на дорогу. Через пять минут она сказала:

— Как увлекательно, правда?

И состроила ему глазки.

— Шшш.

Держите язык за зубами, сказал он Джимми, и Джимми ответил: «Никогда не понимал, почему люди это говорят. Язык всегда за зубами». Анжела умолкла.

Они ждали; мимо проехали две машины и дом-фургон. Без шести минут три вдали показался велосипедист. Это был старомодный драндулет с высоким рулём и закреплённой впереди корзиной. Старомодно смотрелся и сам велосипедист, ехавший высоко вскидывая колени и растопырив локти. На голове у него была войлочная шляпа. Даффи подумал, что если этот парень имеет какое-то отношение к их делу, если он курьер или хотя бы просто наблюдатель, то это определённо дилетанты. Может, хотят поднакопить деньжат на новые велосипеды. Человек приближался, до зелёного ящика оставалось всего футов пятнадцать, как вдруг Анжела вскочила на ноги, замахала руками и закричала: «Генри! Генри!» Она бросилась вниз, к дороге. Не доехав до ларя пяти футов, велосипедист поднял голову, увидел её и остановился у обочины. Анжела бросилась его обнимать, что, принимая во внимание корявый руль, было нелегко.

Даффи выругался, встал, пнул свою неудавшуюся папоротниковую самоделку и трусцой начал спускаться к дороге.

— Что вы делаете в лесу с моей невестой? — возопил Генри и тут же захохотал, словно с самого начала не сомневался, что этому есть какое-нибудь безобидное объяснение. Даффи в ответ тоже захохотал и попытался придумать хоть одно. Он увидел, что Анжела уже открывает рот, и поспешил с ответом, чтобы она не порушила всё, что ещё не успела порушить.

— Вообще-то, мы искали труп Рики. А что случилось с вашей машиной? Сломалась, или как?

У Генри было две машины, и одна — у его матушки, так что при необходимости «Ленд-Ровер» всегда был под рукой.

— Захотелось поразмяться. Чудесный денёк. Оседлаю, думаю, своего коня и навещу свою девочку.

— Ты романтик, Генри, — сказала Анжела. Она взяла его за руку и повела его и велосипед к Браунскомб-Холлу. Романтик, проворчал Даффи себе под нос, следуя за ними по пятам. Романтик! И всего-то потому, что не хочет с тобой спать, ездит на нелепой развалюхе и носит дурацкую шляпу. Если это романтик, то для этого много ума не надо, а надо только быть пустомелей и растяпой.

Конечно, она сделала это нарочно. Она видела приближающегося Генри и не могла вынести мысли, что вот, может быть, он сейчас заглянет в зелёный ларь. Она предпочитала выйти замуж за того, кто, может статься, шантажировал её, чем вовсе не выйти, зная наверняка, что этот человек её шантажировал. Она и в самом деле заплутала, думал Даффи, вся в вечном напряжении, в вечном страхе. Он думал о том, знает ли Генри закоулки души этой женщины, которая говорила ему столько нежностей всякий раз, как его видела.

Это должен быть Генри, верно? Это явно было дело рук дилетанта и такого, кто бы прекрасно знал Анжелу или мог бы о ней разузнать; это должен был быть кто-то из местных, и Генри показался у западни всего за шесть минут до назначенного часа. И что бы всё это значило?

Даффи не знал, зачем идёт за ними назад, в дом. Он не знал, зачем сидит с ними в общей комнате, обирая с брюк кусочки папоротника. Может быть, он ждал, что Анжела извинится, может быть, надеялся, что Генри сознается. Прошли тягостные, неловкие полчаса. Анжела подчёркнуто игнорировала Даффи, словно хотела сказать, вы, чёрт бы вас побрал, подозреваете Генри, вы смеете его подозревать, да идите вы в задницу! Даффи в ответ не обращал внимания на Анжелу, словно говорил, вы знали, верно, вы подозревали, держу пари, вы узнали его голос, может даже, не было никакого иностранного акцента, и поэтому вы так хотели пойти со мной и поломали к чертям всю засаду, вы с самого начала догадывались, верно? Генри вежливо беседовал с ними обоими, но меж бровей у него залегла едва заметная складка, словно он недоумевал, что эти двое среди бела дня делали в папоротниках, и если они в самом деле искали дохлую собаку, то почему при них не было палки, чтобы раздвигать плети ежевики?

— Пойду гляну на свой фургон, — сказал Даффи и ушёл; никто с ним не попрощался. Он пошёл по гравию и подъездной дорожке, миновал искусственно состаренную саламандру, карабкавшуюся на искусственно состаренный шар. Впервые он был так зол, что не обращал внимания на здешние опасные запахи. Он подошёл к зелёному ящику и рывком открыл его, чтобы вытащить конверт, но в ящике для песка не было ничего, кроме песка. «Хрен мне в глотку», — сказал Даффи.

Четверть часа ушло на то, чтобы добраться до фургона. Даффи это настроение не улучшило. Возвращаясь в Браунскомб-Холл, он вёл машину невнимательно, и когда повернул к воротам, ему пришлось вырулить на обочину, чтобы не сбить Генри, ехавшего прямо по середине дороги — спина прямая, колени вывернуты в стороны, как у лягушки.

— Простите, — сказал Даффи, хотя случись что, Генри был бы признан виновным наравне с ним.

— Может, вы и впрямь положили глаз на мою невесту, — весело проговорил Генри и, повернувшись на сиденье (не потеряв при этом равновесия), добавил, — не забудьте: ваш урок.

— Не забуду.

Когда Даффи вошёл в общую комнату, Анжела даже не дала ему присесть:

— Вы, чёрт вас возьми, подозреваете его, вы, злобный, заурядный человечишка. Вы думаете, что это он, так ведь, так?

— Если вы были так уверены, что это не он, так чего же вы побежали? Ещё десяток ярдов, и всё было бы ясно.

— Так вы всё-таки подозреваете его, низкий вы человечишка, — Даффи молчал. — А я просто обрадовалась, когда его увидела. Я же его невеста, — добавила она не без самодовольства.

Даффи был рад, что ему не придётся сносить эти перепады настроения чаще, чем того требует дело. Только что она собиралась плохо кончить и не желала, чтобы её вручали или перепоручали жениху, и вот уже милый Генри и всякое там «Вот идет невеста». Что это — от таблеток, или она всегда такая? Или, может, без таблеток она была бы ещё хуже?

— Генри пробыл недолго, — сказал он так безразлично, как только мог.

— А вам какое до этого дело? — повисло враждебное молчание. — Если хотите знать, у него на велосипеде нет фонаря.

До сумерек оставалось добрых два часа, а дорога до Уинтертон-Хауса не могла занять у Генри больше сорока минут, но Даффи не стал этого говорить.

— Думаю, вы могли бы дать ему проехать ещё десять ярдов, — сказал он. — Видите ли, я возвращался и проверил ящик. Конверт исчез. Так что это был не Генри.