— Сейчас будет благословлять… — шепчет Куницки, с трудом сдерживая смех.

Ласак поднимает вверх икону, совсем как крестьянка во время крестного хода. Поднимает торжественно, демонстративно. Наше общее изумление ее абсолютно не трогает.

— Герман, ты это искал?

Пани Ласак начинает вынимать из-за рамки иконы какие-то бумажки, образочки святых, грязные и пожелтевшие. Складывает весь этот архив на стол перед немцем, который испуганно смотрит на старуху.

До сих пор она всегда делала вид, что его просто не замечает. Никогда не обращалась к нему по имени, а за глаза называла «наш немец».

И Герман Фрич не видит, так и не может увидеть коричневатого прямоугольного листка плотной бумаги, на котором острые угловатые буквы кажутся лишь немногим темнее фона. Слово «гех» выведено крупно, отчетливо и не может не броситься в глаза. «Sigismundus Augustus Rex…» Только три эти слова удается расшифровать. Остальное — россыпь готических букв, составляющих неразборчивый латинский текст.

— Да, это как раз то, пани Ласак, — говорит доктор Бакула. — А откуда оно у вас?

— Всегда там было. На этой иконе, что висела в комнате для прислуги. Наверное, было там очень давно. Икона уже висела, когда я сюда пришла. Я даже рассердилась, когда ее здесь увидела, и подумала себе: откуда наша польская Ченстоховская божья матерь в этом вонючем немецком доме? Небось украли у нас, как и много чего еще…

Бакула берет в руки икону. Осторожно, кончиками пальцев пытается стереть вековой нйлет с изображения. Но оно не становится ни светлее, ни отчетливее. Он поворачивает образ лицом к нам. Черный лик смотрит прямо на нас, а доктор Бакула внимательно вглядывается в обратную сторону полотна. Подходит к окну. Его губы беззвучно шевелятся. Он кладет икону на стол, ликом вниз, берет руку пани Ласак, медленно склоняет свою красивую голову и целует руку старой женщины. На потемневшем полотне обратной стороны образа мы можем ясно прочесть крупную надпись:

Долго стоит полная тишина, которую наконец решается нарушить Куницки:

— Вот и кончилась ваша история, пан доктор Бакула. Жаль мне, чертовски жаль, что более тесный контакт с современностью начинается у вас с суда.

Мы выходим из комнаты, а они четверо остаются сидеть за огромным столом, на котором шесть приборов и старая икона, которая появилась слишком поздно, но была здесь всегда.

Фильтрационный лагерь для иммигрантов в Камосаки. Сержант иммиграционной полиции Куросима только что проводил своего подследственного в помещение на втором этаже первого корпуса.

Лагерный надзиратель Соратани, лязгнув замком, запер железную решетчатую дверь и похлопал Куросиму по плечу. Потом сдвинул на затылок фуражку и, поигрывая ключами, насмешливо спросил:

— Ну как, все без толку?

Куросима не ответил. Он вслушивался в унылые шаги — словно какой-то зверь брел в свою конуру. Шаркающие звуки, удаляясь по коридору, вдоль которого тянулись камеры, становились все тише и вдруг смолкли, будто утонув в послеполуденнном зное.

— Поручил бы его мне, у меня бы он в два счета раскололся, — сдавленно засмеялся Соратани. — Я-то вижу, что это за птица…

Два года назад они с Куросимой окончили курсы усовершенствования полицейских и начали работать тут, в лагере. Куросима за это время успел стать сержантом полиции, ему поручалась следственная работа и разбор жалоб лагерных заключенных. А Соратани дальше надзирателя в чине ефрейтора так и не пошел. Поэтому он не просто завидовал Куросиме и соперничал с ним, но люто его ненавидел.

— Видишь, говоришь? — переспросил Куросима.

— Вижу.

Соратани удалился в вахтерскую будку и вернулся оттуда с карточкой. Щелкнув по ней пальцем, он протянул ее Куросиме.

Куросима отвечал за второй этаж, где помещались азиаты, главным образом китайцы, и наизусть знал содержание карточек, заведенных на каждого из его подопечных. Текст он составил сам. На карточке, которую подал ему Соратани, значилось: «Фамилия, имя — Омура Фукуо. Подданство — неизвестно. Возраст, место рождения, прочие биографические данные — не установлены».

Затем следовал пункт о нарушении закона. «Такого-то числа такого-то месяца нелегально пробрался на голландский пароход «Марена» в Бангкоке. Такого-то числа того же месяца нелегально высадился в порту Иокогама. Согласно устным показаниям членов команды «Марены» ко времени их отплытия из Бангкока туда нахлынуло много пострадавших от войны беженцев из глубинных пунктов бассейна реки Меконг. Можно предполагать, что данное лицо является одним из этих беженцев. Все остальное неизвестно».

Куросима лишь мельком глянул на карточку и не стал читать.

— Подходит под все пункты двадцать четвертой статьи приказа Главного управления по делам въезда и выезда из страны, — презрительно усмехнулся Соратани.

— Статьей предусмотрено, что без наличия действительного заграничного паспорта либо удостоверения личности члена судовой команды или экипажа самолета иностранец не имеет права въезда в нашу страну, и лицо, нарушившее этот закон, конечно…

— Э, — перебил Соратани, — ты ссылаешься на первый пункт? Его каждый школьник знает. По этому пункту нарушитель может быть выдворен из страны в административном порядке, не так ли? Но ведь этот тип не имеет подданства. Куда ты его вышлешь? А он хочет иммигрировать к нам. Он решил во что бы то ни стало проникнуть в Японию.

— Какой же вывод?

— А вот какой. В четвертом пункте двадцать четвертой статьи имеется параграф в отношении лиц, замышляющих или добивающихся ликвидации японской конституции или свержения правительства, созданного на основе этой конституции, а также лиц, которые участвуют в политических партиях и других организациях, добивающихся осуществления указанных подрывных целей. Ты что, забыл?

Куросима вытаращил глаза:

— Да, но где же доказательства?

— Доказательств пока нет. Но хоть и нет доказательств… В четвертом пункте двадцать четвертой статьи также сказано: лица, которых министр юстиции считает виновными в действиях, наносящих ущерб общественному спокойствию или государственным интересам Японии…

— И ты думаешь, что Омура…

— Китайский коммунистический шпион, — Соратани понизил голос до угрожающего шепота.

— Не торопись с выводами, — сказал Куросима и поглядел через проволочную сетку на заросший бурьяном внутренний двор, где была площадка для прогулок заключенных. — Не забудь, что мы дипломаты переднего края обороны. Передать в юридические инстанции дело по подозрению в шпионаже не так-то просто.

— Значит, ты себя мнишь дипломатом переднего края? Ишь, куда махнул! Что ж, шпионам такое только на руку.

Соратани круто повернулся, показав спину, усыпанную перхотью, и широким шагом направился в будку. Провожая его взглядом, Куросима ощутил неотвязное смутное беспокойство.

Четвертый пункт двадцать четвертой статьи, несомненно, касается иностранцев, нелегально проживающих в стране. Что же до лиц, незаконно прибывающих в страну, то к ним могут быть применены меры, предусмотренные только пунктом первым. Ну, а когда у человека нет подданства и его некуда выдворить?.. Да, возможно, Соратани прав. Кто его знает, может, с ним и поступят так, как предполагает Соратани…

И выдворить его некуда, и разрешить ему въезд в страну нет сейчас никаких оснований. Правда, по существующим правилам, можно возложить ответственность на голландскую пароходную компанию, которой принадлежит «Марена». Пусть компания за свой счет вывозит его куда-нибудь за пределы Японии. Только бы нашлась страна, которая согласится его принять. А если такой страны не найдется? Что тогда?..