В это время раздался грохот в железную дверь, и тут же послышались звуки падающих предметов, которые, по-видимому, швыряли в ответ заключенные.

— Соратани-сан, Куросима-сан, ответьте! — громко кричали из-за двери.

Прогремел предупредительный выстрел. В третьей камере всполошились. Кольцо окружавших Куросиму черных тел разомкнулось, и ему освободили руки. Кое-кто сразу повыскакивал из камеры, остальные искали подходящее «оружие».

Нельзя было медлить ни секунды. Нельзя, чтобы охранники стали свидетелями того, что здесь происходит. Куросима всем телом навалился на Омуру, чтобы стащить его с Соратани.

Омура, точно подшившее дерево, повалился на пол. На шее у него были свежие синяки и багровые полосы — по-видимому, следы нового избиения, которому сегодня во время «допроса» подверг его Соратани. Чувствовалось, что и он совершенно обессилел.

Куросима поднял Соратани, просунул ему руки под мышки, взвалил себе на плечи. Соратани не мог произнести ни слова, тело обвисло и обмякло, как труп. Едва передвигая ноги, Куросима вышел в темный коридор. Все лампочки были разбиты, горела одна-единственная и почти не давала света.

— Стойте! — преградили Куросиме дорогу китайцы. — Ни шагу дальше.

Сзади подскочили еще трое. Среди них был и Чэнь. Вид у него был не очень решительный. Заметив это, Куросима резко сказал:

— Выпустите нас! Если не выпустите, вас всех перестреляют. Всех до единого!

— Придется заключить перемирие… — с тревогой в голосе проговорил Чэнь, делая знак товарищам. — Скажите, пожалуйста, чтобы не стреляли.

Куросима громко крикнул охранникам, которых не было видно за баррикадой:

— Не стреляйте! Все в порядке. Ждите нас…

— Есть! — донеслось из-за баррикады, и кружок света от карманного фонарика, проникший через дверную решетку, достиг глубины коридора.

Сразу же наступила тишина. С трудом волоча ноги, Куросима медленно, как на похоронах, пронес Соратани мимо китайцев, стоявших по обеим сторонам полутемного коридора.

— Пора прийти к какому-то выводу… — раздраженно говорил Итинари, собравший своих помощников в караульном помещении.

Прошло уже четыре часа с начала событий. Было около десяти вечера.

На совещании присутствовали срочно вызванный из дома поручик полиции Такума, отвечавший за группу европейцев и американцев, сержант Куросима, отвечавший за группу китайцев, и начальник караульной службы ефрейтор полиции Фуку» мори. Итинари и эти трое составляли руководящее ядро отделения охраны. Разговор шел начистоту.

Глаза у Итинари налились кровью, от него пахло вином. Он был в гостях у старого товарища по министерству иностранных дел. Его вызвали по телефону, и он лишь час назад вернулся из Токио.

— Короче говоря, — продолжал начальник отделения, — меры убеждения потерпели неудачу, не так ли?

— Совершенно верно, — вскинул тонкие брови Такума. — Остаются лишь меры принуждения. — Тон был запальчивый. Ему надоело сто раз повторять одно и то же.

— Что ж, можно и меры принуждения, — раздумчиво ответил Итинари. — К счастью, сегодня сильный дождь и ветер, и окрестные жители, наверное, ничего не услышат и не всполошатся. Было уже два предупредительных выстрела… А это первый случай за все десять лет лагеря. Ведь так и до жертв недалеко, верно?

Начальник отделения сидел на циновке, скрестив ноги, и его круглые, толстые колени, на которых чуть не лопались брюки, нервно подрагивали. Его редко видели в таком состоянии.

— Староста Дерек присоединился к ним, и ничего другого не остается… Подлец этот Дерек! Предоставили им самоуправление, максимальные свободы, а они все сами же растоптали. И этот прохвост с ними заодно! — Наибольшее возмущение у Такумы вызывал Дерек.

— А я против, — возразил Куросима. — Надо все равно действовать мерами убеждения.

— Ерунда, — перебил его Такума. — Обстановка будет только ухудшаться. Как вы тогда с ними справитесь?! Чем раньше вскрыть нарыв, тем лучше!

— Подожди, Такума, — остановил его начальник отделения, — дай досказать Куросиме.

— Мы называем их бунтовщиками, — продолжал Куросима, — но это ведь просто голодовка. Посмотрим, что будет утром. Или еще лучше: выждать весь завтрашний день. Меры и тогда не поздно принять.

— Весь завтрашний день? — повысил голос Итинари. — Шутишь ты, что ли! Нет, братец, надо решать сейчас же. Если мы отложим на завтра, на нас ополчатся все иностранные консульства.

— Если, паче чаяния, это случится, то мы, конечно, вынуждены будем… Но тогда и решим… Я настаиваю на том, чтобы уничтожить всякую разницу в положении заключенных западных и восточных стран.

— Что за вздор! — криво усмехнулся поручик Такума. — Я полагаю, что это не входит в компетенцию работников охраны.

— А усмирять недовольных приходится мне! — горячо возразил Куросима.

— Ну, ну… Не ссорьтесь хотя бы между собой, — остановил их начальник, желая вернуться к существу вопроса. — Однако, Куросима-кун[10], ты уверен в том, что меры убеждения в отношении обитателей второго этажа окажутся эффективными? Ведь мы их считали вполне надежными, а даже такая мирная овечка, как Фукуо Омура, вдруг показала волчьи клыки.

— Да, загадка… Но я считаю, что дело тут не в забастовке.

— Не в забастовке? — недоверчиво покачал головой Итинари. Хмель у него уже прошел, и он был только чуть бледен. — На втором этаже могут быть и красные, верно? Забастовка как будто такая же, но с европейцами и американцами все просто и ясно. А вот о китайцах этого не скажешь. Тут есть что-то странное.

— Вы считаете Омуру красным?.. — опешил Куросима. По спине пробежали мурашки.

— Я это к примеру, — наклоняясь вперед, ответил Итинари, и у него перестали дрожать колени. — Допустим, например, что в среду китайцев затесался тайный агент, ловкий шпион, и он искусно маскируется. А выждав удобный случай, подстрекает к недовольству, провоцирует мятеж. Возможно? Возможно. И любые меры убеждения тут. бессмысленны, верно?

— Да, такое подозрение питает и один из охранников. Но это лишь плод его воображения, — ответил Куросима. — Я со всей ответственностью заявляю, что Омура никакого отношения к этой забастовке не имеет.

— И ты можешь это доказать?

— Когда будет установлена личность Омуры, все станет ясно. Тогда я вам доложу и некоторые подробности. — Куросима пристально посмотрел на начальника. Очевидно, Соратани ему что-то рассказал. Он мог это сделать в тот момент, когда начальник вызывал к себе надзирателя, избитого заключенными первого этажа, и Соратаии, над которым учинили расправу китайцы. Желание дать отпор начальнику усилилось у Куросимы, и он решительно заявил: — Я придерживаюсь определенной линии и веду следствие, отказавшись от всякого предубеждения. Надеюсь, господин начальник, что вы не предлагаете мне изменить эту линию?

— Нет, нет, я вовсе не имел это в виду, — замахал руками Итинари. — Я говорил только к примеру. Придерживайся, конечно, своей линии. — Но, не желая ронять авторитет, он тут же насмешливо глянул на Куросиму: — Но нужно установить срок. Если в течение недели мы не придем к окончательному заключению, придется пойти по новому пути.

— По новому пути? — переспросил Куросима. — Вы о чем?

— После, после, мы и так уже отклонились в сторону… — Начальник резко выпрямился, прекращая разговор о Фукуо Омуре.

— Господин начальник, — почти выкрикнул поручик Такума, — собранные по тревоге охранники ждут приказа. Надо действовать!

— Но мы еще не выслушали мнения начальника караульной службы, — ответил Итинари, поворачиваясь к ефрейтору Фукумори. — Что скажете, ефрейтор?

Фукумори, который все время сидел чинно, неподвижно и молчал, сейчас растерялся и по-детски замотал головой.

— У меня… у меня никакого мнения нет. Как вы прикажете, так и будем действовать.

— Что ж, ладно, — произнес Итинари и после паузы продолжал: — Итак, точки зрения расходятся. Применить ли силу или продолжать действовать убеждением — единого мнения нет.