До Северной возвышенности доехали чуть более за день, заночевав на последней почтовой станции. Анна, утомленная дорогой, равнодушно пропустила извинения смотрителя, что комнаты у них тесные и убогие, и закрыла глаза, едва только коснувшись головою подушки, слабо пахнувшей слежалым пером и угольным утюгом. Маленькое окошко с застиранной занавесочкой почти не пропускало света, а тишина, нарушаемая разве что скрипом половиц в горнице за стенкой, располагали к здоровому отдыху. И Анна впервые за много дней заснула — не провалилась в глубокую пропасть, откуда приходили к ней тревожные образы и предощущения, а погрузилась в негу разноцветных и счастливых сновидений.

Ей привиделся высокий с пологим, зеленым склоном берег над простиравшейся на многие версты вперед солнечной рекой, спадающей к холодному, но далекому океану. Воздух вокруг был прозрачен и чист, он как будто струился, окружая своим течением Анну и стоявших рядом Ванечку и Катенъку, над которыми хороводом летали птахи и бабочки. А на другом берегу — Анна видела это ясно, как будто и не через реку совсем, — прогуливались вместе князь Долгорукий и барон Корф. Старые друзья о чем-то увлеченно разговаривали, и беседа их, судя по всему, была приятной и занимательной. Одеты они были по-парадному: в мундирах еще со времен Отечественной войны, с орденами и при оружии. Анна пыталась привлечь их внимание, но ни отец, ни опекун не замечали и не слышали ее. И когда Анна принялась было рассказывать детям об их дедушках, — в кои-то веки еще случится такое: оба — живые и здоровые стоят совсем рядом, только рукой дотянись! — она вдруг увидела плывущую по середине реки лодку. Странную такую, похожую на венецианскую гондолу, а сидел в ней какой-то человек в костюме, тоже незнакомом Анне, но похожим на охотничий. И, едва только Анна протянула руку, указывая детям на другой берег, как человек тот оглянулся, и Анна обомлела — это был Владимир. Но кто же тогда стоял рядом с нею и обнимал ее за плечи? Анна взглянула направо и узнала князя Репнина. Михаил был спокоен и приветлив, но как же это… — растерялась Анна и оглянулась: Лиза стояла поодаль, собирая цветы на краю склона, и, заметив, как Анна потянулась к ней, посмотрела на нее открыто и кивнула — без обиды или огорчения. Лиза выглядела счастливой и улыбалась… Все это было так странно, но тревоги Анна не ощутила, как будто все здесь жили в согласии. И потом еще к ней подбежали двойняшки — Константин и Александр — и стали звать мамою, а Лиза все махала им букетом от реки и довольно кивала головою. А потом откуда-то появилось кольцо, похожее на обручальное, но размером с колесо от кареты. И катилось оно вдоль склона, с каждым оборотом все более превращаясь в яркий, золотой круг.

«Солнце», — догадалась Анна и проснулась. День и вправду уже занялся, и она решила, что пора продолжать путь. Однако, когда едва из вежливости пригубив заботливо поданный ей женой станционного смотрителя чай с вареньем из прошлогодней черники, Анна собралась было подняться из-за стола, смотритель попросил ее не торопиться.

— Здесь вам, сударыня, с каретой ехать не резон, — сказал он. — Дальше тракт поворачивает, а дорога до обители — только для богомольцев, через лес, неезженая. Не пройдете вы в своих сапожках, разве только кучер вас на руках понесет.

— Что же мне делать? — смутилась Анна: она как-то не подумала, что есть еще в России места, которых не коснулась цивилизация.

— Вот и я хотел вам еще с вечера сказать, да вы больно устали, — кивнул смотритель, — я сейчас сына с вами отряжу, он дорогу покажет. Доедете до артели, что лес валит в верстах двадцати отсюда, а там со старостой договоритесь. Они вас по реке до самого монастыря доставят, и уж после монахи на другой берег переправят.

— А почему сразу нельзя до места доплыть? — удивилась Анна.

— Не положено, — покачал головой смотритель. — Переправу мужской монастырь держит, это у них вроде чина послушания. А женская обитель на другой стороне. Строго у них все, здесь у нас оба монастыря крепостями называют. Да вы и сами увидите — стены высокие, толстые, что в Кремле, башни сторожевые с колокольнями, точно замки сказочные — и красота невыразимая, и подступиться запросто боязно, такая в них вышина и величие!..

Смотритель не обманул, и, когда маковки куполов мужского монастыря первыми показались из-за поворота излучины реки, Анна выдохнула — действительно красота! А артельщики, на мгновение весла побросав, перекрестились наскоро и к берегу погребли. Мужики они были спокойные, затаенные. Староста сказал — все вольные, сам ездил за Урал сплавщиков нанимал. Эту вырубку управляющий князя Лобанова держал, а лес в Европу шел по морю: в порту его уже пилили и на кораблях доставляли. Староста был словоохочивый и, по всему видно, образованный, а потому с радостью с дамой поговорил — и сам душу отвел, и ее просветил.

До артели Анну на подводе довез старший сын смотрителя, мальчонка лет двенадцати, а Василий, кучер Репниных, остался на станции. Он, конечно, переживал, что барыня велела ему ждать и все просился в провожатые, но Анна отказалась: места здесь хотя и дикие, но безопасные. И потом, если что, так ее артельщики защитят, мужики все они были здоровые и по обличью суровые. Так что, если и было от чего взволноваться, так только от благолепия храмов и красоты природы.

Игуменья встретила Анну с любезностью и свидание с сестрой Феодосией, такое имя приняла в монастыре Сычиха, разрешила. Одна из сестер провела Анну в комнату для посещений, и вскоре туда явилась и Сычиха. Она вошла, не поднимая глаз, и, присев к столу, стоявшему посреди комнаты, за которым с противоположной стороны уже сидела Анна, промолвила тихим, бесцветным голосом:

— Кто здесь просит меня о помощи?

— Екатерина Сергеевна! — воскликнула Анна и вздрогнула, невольно пугаясь гулкого эха своих слишком эмоционально сказанных слов. — Посмотрите на меня, разве вы не узнаете, это я — Анна, Анастасия Долгорукая, жена вашего племянника Владимира Корфа.

— Настенька? — удивилась Сычиха и, взглянув на Анну, перекрестилась. — Господи Боже! Ты услышал мои молитвы! Вы живы, дети мои? Как давно вы вернулись? И что привело вас сюда?

— Я приехала одна, — сказала Анна. — Муж мой погиб на службе, а причины, побудившие меня искать вас, вам, Екатерина Сергеевна, должны быть и без меня хорошо известны.

— Я не понимаю тебя, — покачала головой Сычиха, едва заметно вздыхая и снова осеняя себя крестным знамением. — Я уже давно отошла от мира светского и живу теперь душевными заботами о Господе нашем.

— Разумеется, — не очень вежливо парировала Анна, — вы можете себе это позволить, после того, как поручили все состояние семьи Корфов какому-то самозванцу…

— Опомнись! — не без гнева оборвала ее Сычиха и на минуту замолчала, по-видимому пытаясь подавить вспыхнувшее, греховное раздражение. — Ты не смеешь, никто не смеет покрывать недоверием право моего ребенка быть признанным тем, кем он является от рождения. Мальчик и так настрадался за все те годы, что был лишен своих настоящих родителей.

— Но откуда вы можете знать, — Анна умоляюще взглянула на Сычиху, — что человек, пришедший к вам и назвавшийся его именем, действительно тот, за кого он себя выдает? Ведь бумаги могут быть подделаны, а свидетельства куплены!

— Не богохульствуй в святом доме, Настенька, — нахмурилась Сычиха. — Мне бумаги не указ. Сердце материнское не обманешь — так лишь сын может смотреть на мать. Сын, которого она бросила, но который не забыл, не проклял ее и сохранил как самую дорогую память крестик нательный, что я велела барону повесить ребенку нашему на шею после рождения.

— А еще какие приметы есть для того? — спросила Анна.

— Да какие могут быть приметы, если я сына после рождения даже не видела, — вздохнула Сычиха. — Всем сказалась, что еду заграницу на воды, а сама в Заозерном скрывалась, где у моей матушки свое имение было, да давно заброшенным стояло. Мне во всем и при родах одна повитуха помогала, ее Петенька нанял. Он же и мальчика с собой забрал, а мне сказал, что отвез его к старым знакомым, у кого детей не было, и они рады стали такому нечаянному прибавлению. И сына он на их имя записал, но обещал мне, что, как только тот вырастет, разыщет его и все ему откроет. А пока все время деньги пересылал, чтобы ни приемные родители его, ни он сам ни в чем не нуждались. А мне даже слова не сказал, кто они и где, — все боялся, что я разыскивать мальчика стану: и ему жизнь порушу, и Володе. Он ведь еще маленький был, мог озлобиться, если бы узнал про нас с ним…