Никита был так счастлив, что Анну домой вез. Говорил всю дорогу без умолку да посмеивался: особняк на Итальянской весь гостями переполнился — князь Репнин от такого Содому к давнему приятелю в Александровку подался, сказал — поохотиться, только какая же летом охота? Понятное дело, что сбежал, а княгиня Зинаида Гавриловна все с Натальей Александровной споры ведут, кто в доме за главного. Но с княжной никому делиться не резон — любого переговорит и на свою сторону перетянет. Ох, и смелая же она, признал Никита, впрямь как ты, Аннушка, жаль только, что повод для ее энтузиазму невеселый. Но Наталья Александровна такую кипучую деятельность развила, что и мужик позавидует — о-го-го!

По словам Никиты, пока он в Северск да в Горы ездил, Наташа несчастную, что за Анну приняли, в больницу вернула. А встретивший ее врач страшно удивился — когда, мол, успели, ведь только утром мы ее пропажу обнаружили. Они там между собой решили, что сбежавшей другая сумасшедшая помогала, потому как нашли в комнате «Веры» княгиню Долгорукую — она совсем обеспамятела, потому как разбил ее паралич. Рядом с Марьей Алексеевной на полу ключ нашли от черного хода — наверное, она его потихоньку у санитара из кармана вытащила, да одна бежать побоялась, вот компаньонку себе и нашла, а дело до конца довести не успела — стукнуло ее, сильно стукнуло, врач сказал — окончательно. Наташа потом просила дозволения на княгиню посмотреть и ужаснулась: лицо у Марьи Алексеевны было жутко перекошено, глаза как и не видят вовсе — пустые, бесцветные и по-разному смотрят. И говорить княгиня уже не может, только икает или мычит грозно, словно пугает кого, но ее проклятий не разберешь — нераздельные слова у нее получаются. Врач, конечно, Наталье Александровне благодарность сказал за помощь, что больную вернула, но так, похоже, и не поверил, что у них все это время в палате другая женщина лежала. Говорит, привез ее человек уважаемый, у него здесь и сын лежал, но потом излечился и даже еще служить оставался — больным помогал. А с Верой этой у него и вовсе дружба была, неразлучными ходили.

Княжна, кивнул Никита, ободряюще поглядывавший время от времени на Анну, проверяя, не посмурнела ли от дороги и быстрой езды, не поленилась, все про того человека порасспросила, а когда Лизе дома пересказала, то ни у кого уже и сомнения не осталось — Забалуев это, окаянный Андрей Платонович собственной персоной и во всей своей «красе» злодейской. Так что теперь про него и самозванца уже нам все ясно, вот только Татьяна пока попусту на Литейном кофеи распивает — не удалось ей застать пока супостата, как сквозь землю провалился. Чует, поди, что облава на него вышла, вот затаился и прячется. Хотя, может, и сбежал уже — понял, что сорвалась его афера.

— Андрея Платоновича так просто на испуг не возьмешь, — промолвила Анна. — Тем более что о нашем главном козыре ему еще неизвестно. Он, наверное, думает — раз книгу приходскую уничтожил да копию у убиенного Каблукова отнял, значит, нет у нас других доказательств. А у него — и крестик от Сычихи, и письмо от приемных родителей.

— Чем же нам его пронять-то тогда? — растерялся Никита и с досадою взнуздал лошадок поводьями…

— Я так думаю — надо нам семью Забалуева разыскать, — сказала Анна, когда утихли первые восторги по поводу ее возвращения, и она, еще раз крепко обняв прослезившуюся Лизу, присела рядом с нею на край постели, в то время как сияющая от счастья Наташа устроилась в ногах сильно ослабевшей за эти дни Лизы, а Варвара с Татьяной — вокруг, как на часах. Никита же встал у двери, чтобы обеспечивать секретность их собрания. Молчаливая и смиренная Сычиха вместе с печальной Фильшиной сидели поодаль у окна и держались за руки, точно ища друг в друге поддержки.

В первые минуты после возвращения Анны Сычиха даже опускала глаза, боясь встретиться с нею взглядом, — она ожидала упреков и указаний: вот, не поверила, а я говорила тебе… Но Анна лишь трогательно обняла ее и тихо сказала: мы одолеем эту беду, обещаю вам. И теперь Сычиха, устранившись от любых разговоров на эту тему, терпеливо ожидала развязки: все последние слезы она выплакала на могиле сына, куда привела ее Дарья Фильшина, а в радость для нее могло быть только скорейшее восстановление справедливости, да и то пошло бы ей в зачет лишь как искупление греха гордыни, не позволившего Сычихе вовремя разглядеть и разгадать обман, затеянный Забалуевым.

Репнина-старшая в том не участвовала — она еще с утра отправилась внука присмотреть. Суета в доме, так напоминавшая ей ажиотаж военного лагеря (Зинаида Гавриловна как-то по молодости приезжала навещать супруга в полк, стоявший близ Царского Села летним лагерем, и тем визитом осталась недовольна — много шуму, много беготни и все какие-то совещания, совещания!), княгиню смущала, а в последние дни — даже стала раздражать. Но дочь умолила ее запастись терпением еще на несколько дней, и Зинаида Гавриловна сдалась — как, впрочем, это вынужденно сделал бы любой, попавший под руку деятельной Репниной-младшей.

— Для чего? — удивилась Лиза. — Мне кажется, нам не стоит привлекать к себе лишнего внимания.

— А вот мне кажется, я догадалась, чего вы хотите, Анастасия, — не без иронии улыбнулась Наташа. — Вы думаете, там Забалуев прячет доказательства, которые помогут нам окончательно разоблачить его и этого «барона»?

— Главное и единственно неотразимое и неоспоримое доказательство — сам «барон», — покачала головою Анна. — Но, боюсь, этот несчастный молодой человек настолько сильно поверил в то, что является внебрачным сыном Ивана Ивановича, что нам вряд ли легко удастся заставить его разувериться в этом.

— Но, если он действительно болен, — тут же предложила Наташа, — нам будет достаточно доказать его невменяемость. Из того, что рассказал мне врач из «тихого дома» и отец девушки, которую Забалуев хотел выдать за Анастасию, понятно — именно он и есть тот загадочный жених Митя, который и сам был пациентом в Песчанке. Полагаю, мы можем привлечь в качестве свидетелей и врача, и того старика-чиновника.

— Однако Аня права, — задумчиво возразила ей Лиза, — обвинения в безумии еще не доказывают того, что самозванец — не сын барона Корфа. Андрей Платонович и здесь все продумал: любой адвокат скажет вам, что молодой человек просто не знал своего настоящего имени, равно как не знали его и возможная невеста, и лечившие его врачи.

— Где же тогда выход? — почти рассердилась горячая на эмоции Репнина.

— Там, где я уже сказала, — надо найти семью Забалуева, а точнее — его жену, мать нашего самозванца, — промолвила Анна, и все немедленно воззрились на нее. — Да, да! Что-то подсказывает мне: никакая мать, если, конечно, она не холодная и расчетливая интриганка, не позволит вот так отнять у себя сына, выдав его за чужого дитя, к тому же давно почившего в бозе.

— Ты думаешь, — недоверчиво прищурилась Наташа, — эта женщина ничего не знает о проделках своего мужа?

— Скорее всего, дело именно так и обстоит, — задумчиво промолвила Лиза. — Если мне не изменяет память, то Андрей Платонович и прежде держал свою настоящую супругу в совершенном неведении относительно своих дел. Еще до того, как я увидела ее и познакомилась с нею, то была полна решимости устроить ей громкое и публичное разоблачение. Однако, пообщавшись с этой милой и глубоко несчастной женщиной, я поняла, что она не имеет никакого отношения к гнусным интригам своего мерзкого супруга. Все ее печали и заботы были о детях — как их прокормить и воспитать. И я тогда искренне пожалела эту женщину и не сказала ничего, что могло бы расстроить или унизить ее. Она этого не заслужила.

— В отличие от своего муженька, — хмыкнула Наташа. — Но можем ли мы знать, жива она еще и где находится сейчас?

— Думаю, мы должны использовать в этом случае тактику самого Забалуева, — сказала Анна. — Мы продолжим следить за домом у кофейни, где его видели, и за «бароном» — если он после того, что я открыла ему, не бросится к своему, как убедил его Забалуев, «опекуну» за объяснениями и не приведет нас таким образом к нему, то, возможно, «барон» захочет узнать правду у женщины, которую от рождения считал своей матерью и о ком Забалуев зародил в нем сомнение в праве называться таковой…