— Никита Воронов, — кивнула Сычиха, — управляющий в имении Корфов.

— А вам не кажется это странным, Екатерина Сергеевна. — Адвокат «барона» подошел к свидетельскому месту и заглянул Сычихе в глаза. — Ваш сын находит вас, и вы бросаетесь ему на шею, признавая и обласкав его, родное дитя, а потом к вам приезжает управляющий той, кто пытается отнять у него имя и часть наследства, и привозит с собой неизвестную вам женщину, утверждающую, что будто бы ваш ребенок умер, и вы возвращаетесь под их конвоем в Петербург, чтобы отказаться и от своих прежних показаний, и от своего сына. Как вы все это можете объяснить?

— Мой сын умер! — вскричала Сычиха, поднимаясь со своего места. — Я сама видела его могилу!

— И что там написано? — злорадно улыбнулся Кунцев. — Какое имя стоит на кресте?

— Иван Иванович… — прошептала Сычиха, теряя равновесие и невольно хватаясь обеими руками за поручень ограждения. — Иван Иванович… Фильшин-Берг.

— Я не ослышался? — развел руками Кунцев. — Не Иван Иванович Корф? Нет?

— Это фамилии его приемных родителей, — в отчаянии заломила руки Сычиха.

— И это тоже рассказала вам женщина, приехавшая с управляющим истицы? — усмехнулся Кунцев. — Но где доказательства того, что она действительно была той самой приемной матерью? Сохранились ли документы, подтверждающие ее слова?

— Но письмо… — лицо Сычихи вдруг осветилось. — Письмо, которое принес мне этот… тот, кто назвал себя моим сыном, оно тоже написано рукою Дарьи Фильшиной!

— А кто может подтвердить, что она не передала ребенка другим родителям, давшим ему новое имя и другую семью? Кто заверит высокий суд, что она не сделала этого, дабы избавить себя от лишних хлопот, и все это время обманывала барона Корфа, составляя те самые письма и таким образом продлевая свое право беспрепятственно пользоваться деньгами, которые он передавал на воспитание своего сына? — с вызовом спросил Кунцев.

— Не было этого! Мальчик умер! — закричала со своего места Фильшина, и зал загудел.

— Тишина! — воззвал к порядку судья и пригрозил. — Если шум будет продолжаться, я освобожу помещение от зрителей. А вам, сударыня, (кивнул он Фильшиной) советую помолчать, иначе в дальнейшем вы можете быть лишены слова и выведены из зала. Продолжайте, адвокат!

— Но мне кажется, все и так предельно ясно, — самодовольно произнес Кунцев. — И у меня больше нет к Екатерине Сергеевне никаких вопросов.

— Свидетельница может быть свободна, — судья стукнул молоточком по столу.

— Ваша честь! — тут же встал Саввинов. — Сторона истца просит о перерыве в заседании.

— Просьба удовлетворена, — кивнул судья, с сожалением взглянув на старого друга: он и сам бы голыми руками удавил этого выскочку Кунцева, но здесь мальчишка прав — налицо явное вмешательство истицы. Это она затеяла расследование и добилась у свидетельницы отказа от ее прежних показаний, и пока баронессе не удалось уверить его в том, что сделала она это из лучших побуждений…

— Полагаю, это последний раз, когда князь дает нам отсрочку. Мы не можем больше переносить заседание, — тоном, в котором настойчивость переплеталась с разочарованием, тихо сказал Анне адвокат Саввинов, когда они прошли в отведенную им в суде комнату. Сычиха с Дарьей Фильшиной остались сидеть на скамьях для зрителей, присоединившись к княжне Репниной, с ужасом взиравшей на все, что происходило в зале суда.

— Но мы так и не дождались Елизавету Петровну, — вздохнула Анна: тайно уехав, сестра оставила записку, в которой сообщала, что попытается разыскать жену Забалуева, но вот уже второй день от нее не было никаких известий. — И к тому же поиски здесь, в Петербурге, следов Забалуева или его семьи не увенчались успехом.

— Однако промедление грозит сыграть с нами злую шутку, — продолжал Викентий Арсеньевич, увещевая Анну принять, наконец, решение об изменении тактики ведения дела, — если самозванец почувствует вашу неуверенность, он ускользнет от правосудия. Ибо у нас нет доказательств, способных уличить его в участии в поджоге вашего имения в Двугорском и убийстве сыщика Каблукова.

— Но Никита слышал его слова, и княгиня называла самозванца по имени… — начала было Анна.

— Вот именно — слышал! — Савинов поднял указательный палец вверх. — Слышал, находясь в нездоровом состоянии, ведь его ударили по голове! Вряд ли это может быть принято, как основание, достаточное для серьезного обвинения.

— А показания Долгорукой? — растерялась Анна. — Ведь она призналась.

— Да, но сейчас Мария Алексеевна недееспособна, она не может быть вызвана в суд, — развел руками адвокат, — и ее слова уже не могут быть приняты даже к сведению. Самое большее, в чем мы можем сейчас обвинить так называемого барона, — это попытка присвоения себе чужого имени по недомыслию. Так как доказать наличие сговора будет трудно — особенно в отсутствии того, кто придумал всю эту комбинацию. Но без признания настоящих родных, матери или других родственников, представивших доказательства происхождения «барона», судья вправе усомниться даже в том, что самозванец — тот, кем является в нашем изложении, а уж тем более — в умышленных действиях с его стороны.

— И что вы предлагаете делать? — расстроилась Анна.

— Оставить другие обвинения и сосредоточиться на безумии этого молодого человека, — кивнул Саввинов. — Мы потребуем для вас опеки над ним.

— Но это будет означать, что мы признаем его право носить имя семьи Корф! — возмутилась Анна.

— Вы и так уже частично сделали это, когда, не поговорив предварительно со мною, условились с ним о соглашении в Двугорском, — напомнил Анне адвокат.

— Но я сделала это ради освобождения Никиты! — воскликнула Анна. — Это вынужденное, временное отступление, необходимое для того, чтобы заставить самозванца выдать Долгорукую! Она должна была быть наказана за свое преступление, а ни в чем не виновный Никита — выйти на свободу!

— Однако своими действиями вы формально подтвердили согласие с тем, что молодой человек носит имя барона Корфа, — вздохнул Савинов, — и я, поддавшись на ваши уговоры, позволил вам поставить свою подпись рядом с его.

— Вы хотите сказать, что судья на основании этого признает законность права самозванца именоваться бароном Корфом? — вздрогнула Анна.

— Боюсь, нам для победы понадобится чудо, — покачал головою Савинов.

Время перерыва закончилось, — объявил заглянувший в комнату секретарь суда. — Вам пора возвращаться в зал…

— Значит, вы утверждаете, что сидящий на месте ответчика молодой человек, — прокурорским тоном, когда заседание продолжилось, спросил Кунцев, сверля Фильшину буравчиками карих, до черноты, глаз, — никак не может быть сыном барона Ивана Ивановича Корфа?

— Утверждаю, — твердо стояла на своем Дарья Христиановна. — Настоящий сын барона Корфа умер у меня на руках в возрасте 5 лет и был похоронен на сельском кладбище в Горах.

— А скажите мне, любезнейшая Дарья Христиановна, — ухмыльнулся Кунцев, — любите ли вы своего императора, верите ли ему и готовы подчиняться его решениям?

— Протестую! — в который раз поднял руку Саввинов. — В настоящем суде рассматривается семейное дело, а не вопрос о политической благонадежности.

— Объяснитесь, адвокат, — нахмурился судья, обращаясь к Кунцеву.

— Непременно, ваша честь, непременно. — Кунцев не уставал класть поклоны в сторону судейского подиума. — Я задал этот вопрос не случайно, ибо суть любого судебного процесса — положить на весы правосудия все факты, а потом позволить земному притяжению сделать свое дело, показав, чьи доказательства весомее. Итак, на одной стороне весов — ничем не подтвержденные слова госпожи Фильшиной, якобы выполнявшей поручение барона Корфа о воспитании его незаконнорожденного сына. А с другой… Что мы можем положить на вторую чашу весов?..

— Не пора ли уже вам перейти от риторики к конкретике, — недовольным тоном прервал Кунцева князь Лобановский.

— С удовольствием! — бодрым тоном воскликнул адвокат и взял со стола какой-то документ, снова театральным жестом поднимая его над своей головой. — Вот мое доказательство, и оно перевесит любые из сказанных прежде слов!.. Это копия Указа Его Императорского Величества о восстановлении в правах баронессы Анастасии Петровны Корф в связи с признанием ее живой.