— Что вы хотели? — устало спросила Анна, отрешенно смотревшая в маленький полукруг окна под потолком камеры, откуда на ее лицо падал единственный, но слабый лучик света.

— Все, что я хотела, я уже получила, — наконец, нарушила томительную тишину невольного противостояния Селестина.

— Тогда зачем вы пришли? — Анна отвела взгляд от окна и с вызовом повернулась к девушке лицом.

— Увидеть вас и ваше унижение! — с плохо скрываемой злостью ответила та.

— Вам нравится видеть страдания других людей? — удивилась Анна. — Вероятно, вам следует обратиться к врачу. Или поехать в Европу на воды — там, насколько мне известно, хорошо лечат душевные болезни.

— Больна не я, а вы, — голос Селестины предательски задрожал. — Вы — патологическая лгунья! Вы распространили вокруг себя столько лжи, что разобраться в ней уже невозможно. И лишь ваша смерть способна навести порядок в этом нагромождении лицемерия и обмана!

— Я вас не понимаю, — покачала головой Анна. — И прошу вас — оставьте меня в покое. Дни, а, быть может, и часы моей жизни сочтены, и у меня нет ни малейшего желания тратить их на препирательства с той, кому я обязана всем этим. Ведь это вы, я догадалась — это вы выдали «капитана Сида» и привели национальную гвардию вчера на набережную?

— Да! — Селестина призналась с гордостью и даже некоторой страстью. — И не скрываю этого.

— Но зачем? Почему? — Анна взглянула ей прямо в глаза, и та не выдержала — отвернулась. — Еще два дня назад вы приходили ко мне в гостиницу, просили о помощи. Вы открыли мне свою душу и рассказали о своих чувствах…

— А вы жестоко надругались над ними! — резко оборвала ее Селестина. — Я-то, наивная, искренне полагала, что нашла в вашем лице заступницу своей любви, друга, который сумеет подсказать и поддержать. А все это время со мною говорила хитрая змея, ловкая интриганка, давно затеявшая отнять у меня самое дорогое, что принадлежало мне — мою любовь! Вы не должны жить, вы не имеете права жить и наслаждаться своим триумфом над невинными душами!

— Да вы и в самом деле больны, — прошептала Анна, и в ее голосе было столько сочувствия, что Селестина опять взорвалась монологом негодования.

— Не смейте, слышите, не смейте обращаться со мною, как с маленькой и глупой девочкой! Довольно вы поглумились над моими чувствами! Но больше я не дам обмануть себя этим ангельским выражением лица, этими скорбными интонациями и благородным со страданием во взоре!

— Что же повергло вас в такой жар? — растерялась Анна.

Она действительно не понимала, что происходит. Ночные события на молу Форт-Рояля потрясли ее: еще минуту назад все казалось таким реальным, а мечта сбывшейся, что она бежала на встречу с Владимиром, не чувствуя под ногами земли. И оставалось совсем немного — взойти вместе с ним на утлое суденышко и плыть, плыть, подальше от берега, подальше от прошлого — домой, домой! Но в тот момент, когда Владимир показался из темноты и протянул ей руку, чтобы помочь сойти на палубу рыбацкого бота, их окружили неведомо откуда — тогда неведомо! — взявшиеся солдаты национальной гвардии и арестовали их.

Анну обвинили в пособничестве беглым арестантам, а Владимира назвали именем, которое знала, пожалуй, только одна Селестина, но тогда у Анны не было ни времени, ни сил осмыслить это. Все поплыло у нее перед глазами, а душа оцепенела. Дальнейшее просто казалось ей болезненным бредом: их, пока еще вместе, отвели под конвоем в городскую тюрьму, где разделили — Владимира, как особо опасного преступника, заковали в кандалы и, подталкивая прикладами в спину, бросили в ту самую камеру, где еще вчера сидели его друзья по побегу с «Массалии». Анну же доставили в дальнюю камеру-одиночку, куда почти не проникал воздух, и было невыносимо сыро.

Под утро, когда она, совершенно продрогнув и сжавшись комочком, мерзла на каменной скамье, выдолбленной в стене и выполнявшей роль лежанки, Анна вдруг очнулась — почувствовала на себе чей-то взгляд. Это был один из охранников. Он сжалился над несчастной и принес ей набитый соломой тюфяк и истертое до дыр войлочное, армейское одеяло. Анна хотела поблагодарить его, но тот приложил указательный палец к губам, давая ей понять — молчите, не надо, чтобы нас слышали.

В какой-то момент Анне почудилось, что это добрый знак. Быть может, этот человек принес ей весточку от Владимира, который уже что-то придумал для их освобождения. Но, увы! — охранник, скорее всего, просто хотел ей помочь и остаться безымянным героем. Он всего лишь посочувствовал своей пленнице — без стремления к благодарности и без желания быть застигнутым начальством на проявлении сострадания к ней.

И, хотя усталость от напряжения была велика, Анна еще долго не могла погрузиться в спасительный сон, который, очевидно, позволил бы ей разобраться в случившемся. Но голова никак не хотела принимать это единственное доступное ей лекарство, и Анна долго ворочалась на пролежанном тюфяке и все думала, думала — как это могло произойти?

Конечно, она вспомнила свои подозрения — все время мелькавшую близ нее тень. Тогда Анна решила, что тень принадлежит Владимиру, беспокоившемуся за нее и таким образом охранявшему ее. Потом Анна отнесла их арест на счет Альбера — с той минуты, как они рассталась на набережной, она его больше не видела. И у него — Анна только сейчас вспомнила — остался ее узелок с документами и деньгами, предназначавшимися для выкупа Владимира и возвращения в Россию. Но, если бы все эти вещи оказались в руках тех, кто их задержал, Анну уже наверняка стали бы мучить допросами, а она по-прежнему находилась в полном одиночестве, как будто к ней потеряли всякий интерес, едва она переступила порог своей камеры.

Анна снова и снова возвращалась мысленно к Альберу — вспоминала их встречу, их поездку на Мартинику, их разговоры в последние дни. И, чем дольше она думала о нем, как о возможном кандидате в предатели, тем сильнее убеждалась в том, что в этой истории замешан еще кто-то. Еще какой-то человек…

Быть может, за нею следили с того, первого посещения тюрьмы, и, вероятно, доносчик находился среди заключенных… Или подозрения вызвал тот разговор, что состоялся между нею, Альбером и господами в кабинете барона де Танжери… А тень, которую она видела в парке и у дома, — филер, посланный будущим тестем Альбера, чтобы выведать правду… Неизвестный, которому случайно повезло: желая удостовериться в характере отношений мадам Жерар и жениха дочери уважаемого плантатора, этот человек обнаружил то, что не должен был знать никто. Никто, кроме Селестины. И вот теперь пелена неведения спала с глаз Анны.

— Если вы мечтали наказать невиновных, — промолвила Анна, с нескрываемым ужасом глядя на девушку, стоявшую перед нею с торжественным видом судьи, только что вынесшего суровый, но справедливый приговор, — если жаждали унизить того, кого любили, если хотели отплатить подлостью за добро, то вы вполне достигли своей цели. И вам больше не стоит терять здесь времени: каземат — плохое место для юной особы.

— Невиновных? — в который раз распалилась Селестина. — Да у вас нет ни чести, ни совести! Что, впрочем, объяснимо. Мне сказали, что вы — актриса. И всегда привыкли играть какую-то роль.

— Я не знаю, кто и что наговорил вам, — вздохнула Анна, — но, если вы не намерены объяснить мне происхождение всех тех ужасных обвинений, которые выдвинули против меня, то прошу вас немедленно уйти. Я не хочу тратить столь дорогое для меня время на такую бессердечную и коварную девицу, как вы.

— Ловко вы все перевернули! — воскликнула Селестина. — Так значит, это я лгала, что ищу мужа, погибшего от рук бандитов или без вести пропавшего при бунте на «Массалии»? Я строила из себя невинность, смеясь над рассказами о корсарах и втайне готовясь к побегу вместе с одним из них?

— Мой муж — не разбойник и не пират! — не выдержала Анна.

— Муж? — растерялась Селестина и широко открытыми глазами уставилась на Анну.