— Я разрываюсь между двух огней, — проговорила Анна.

И всколыхнула своей искренностью партер. Она не видела, но чувствовала — на нее направлены все взоры и лорнеты из лож и бельэтажа, и галерка замерла в предвкушении будущей овации, которая позволит ей осыпать цветами и здравицами ту, кто своей вдохновенной игрой переворачивает души и заставляет сердца биться неровно и пылко.

— Один — холодный и неукротимый, — Анна величественным жестом правой руки указала на высокую фигуру в черном плаще, стоявшую на авансцене спиной к зрительному залу. — Он манит пламенем, сверкающим в ночи, но свет сто подобен блеску звезд — не греет и не приближается с годами. Алмазное светило в вышине! — недостижимое по силе отдаленья и до утра сводящее с ума, пока Ярила золотой венец не заслонит его от утомленной девы.

Анна тяжело вздохнула, и зал затрепетал, с редким единодушием внимая ее монологу. И эта хрупкая, изящная девушка в неверном свете рампы сама казалась уникальным бриллиантом, превосходящим по красоте и чистоте тот, что сверкал на ее пальце, а слова были подобны алмазной россыпи в ожерелье на ее шее.

— Другой, — голос Анны потеплел и наполнился слезами, — живой и быстротечный. Он путнику тепло свое дает, но приближаться к пламени опасно. Как гибнет мотылек в его беспечном жаре, легко сгореть в костре такой любви. И после ничего не остается — лишь дым и пепел. Их развеет ветер.

Анна подняла левую ладонь, и сотни глаз устремились к другому краю сцены, где на обитой бархатом скамеечке сидел мужчина, укутанный в алый плащ.

— Что делать мне?! — патетически воскликнула Анна, раскидывая руки, точно на распятии. — Любить и умереть? Иль жить и затаиться мукой неразделенною со мной любви? Душа моя в смятении безмерном и перед выбором вся ужаса полна, ибо любая из дорог, увы! не к счастию ведет меня, а к бездне. И я стою у пропасти одна и к Небесам взываю — рассудите!..

Произнеся последние слова, Анна опустила голову и замерла в трагической позе скорбящей перед гробом. Зал в общем порыве вздохнул и через минуту, показавшуюся Анне вечностью, взорвался криками «Браво! Брависсимо!». С галерки засвистели, в ложах застучали веерами по бордюрам и спинкам кресел, партер поднялся аплодисментами.

Анна улыбнулась и медленно прижала руки к груди, всем своим существом выражая признательность публике. Цветы летели в нее со всех сторон, и от гула зрительного зала пряно кружилась голова. Анна несколько раз с благодарностью во взгляде кивнула своим почитателям и присела в поклоне. Потом она обратилась к партнерам по сцене и протянула к ним руки, призывая подойти ближе и разделить с ней радость успеха. Мужчина в красном плаще поднялся со своего места на скамеечке и направился к ней, мужчина в черном плаще обернулся, сделал шаг навстречу, и вдруг, разглядев их обоих, Анна вскрикнула.

С одной стороны сцены к ней приближался мрачный и демонический Владимир Корф, с другой — пылая негодованием и сверкая глазами, надвигался Репнин.

— Владимир! Миша! — прошептала Анна, растерянно переводя взгляд с одного на другого.

Она хотела продолжить, но слова не смогли вырваться из ее скованного ужасом горла.

Корф подошел к Анне первым. Он протянул руки к ее шее, как будто хотел задушить, и сорвал сверкавшее бриллиантами колье.

— Что вы делаете, Владимир?! — пыталась вымолвить Анна.

— Долой рабство! — без малейшего выражения на лице произнес Корф. — Отныне ты не станешь носить этот мерзкий ошейник — проклятое наследие Древнего Рима!

— Но это не ошейник, это подарок Ивана Ивановича, вашего отца! — Анна подставила руки под алмазный дождь, стремясь удержать рассыпавшиеся камни и сохранить дорогой для нее подарок. Но бриллианты разбежались и, точно капли воды, потекли между пальцами.

— Я обещал отцу, что ты станешь свободна. И я выполнил свое обещание. Прощай! — Корф гордо выпрямил спину и удалился, прямой и непреклонный, как статуя пушкинского Командора.

Анна разрыдалась, но тут же почувствовала еще одно прикосновение — Репнин взял ее руку в свою.

— Миша! Миша! — обратилась к нему Анна.

Репнин смотрел на нее с обожанием, и Анна потянулась к нему. Она хотела броситься князю на грудь, но вдруг увидела — словно со стороны — как Репнин снимает с ее пальца старинное кольцо с большим бриллиантом в дорогой оправе.

— Миша! — ужаснулась Анна. — Что вы делаете?! — Отдай кольцо! — страшным голосом приказал Репнин. — Оно не твое. Помолвки не будет. И я не женюсь на тебе. Никогда!

— Но почему? Почему? — Анна задыхалась от слез и горя.

— Ты предала меня и нашу любовь!

Репнин с силой сорвал перстень с ее пальца и ушел, так же, как и Корф, растворившись в темноте закулисья. Анна беспомощно оглянулась — со всех сторон к ней тянулись руки восторженно ревущей толпы. Пальцы поклонников скользили по бархату платья, цеплялись за атлас туфель. Анна стала отбиваться от окружавших ее зрителей, ей казалось — еще минута, и толпа поглотит и раздавит ее.

— Боже, помоги мне! — из последних сил взмолилась Анна и потеряла сознание…

— Эко же тебя перекрутило, девонька, — всплакнула Варвара, утирая холодным полотенцем лоб своей любимицы.

Вот уже полдня Анна металась в бреду, и Варвара не отходила от нее, сбивая жар верными народными средствами. С тряпицы скапывала в рот целебный отвар, заботливо растирала холодные пальцы рук и ступни.

В таком состоянии Анну нашел в лесу Никита и на руках принес в поместье, прижимая девушку к груди, словно драгоценную ношу. Поначалу Варвара подумала, что Анна замерзла — та дрожала и часто впадала в забытье, но потом догадалась, что лихорадка эта совсем иного свойства.

В муфте Анны Никита нашел вольную, подписанную Владимиром Корфом, но в полусне девушка все время звала князя Репнина и без конца просила простить ее. И, поневоле вслушиваясь в ее горячечный бред, Варвара поняла, что поторопилась благословить свою девочку, когда вернувшийся с дуэли живым и невредимым молодой барон сообщил ей, что оставил Анну вместе с женихом — князем Репниным. Владимир выглядел опустошенным и растерянным, и сразу же ушел к себе, не показавшись к обеду и выгнав из кабинета сунувшуюся было к нему с чаем Полину.

На какое-то время в доме воцарилась тревожная тишина, и лишь возвращение Никиты всколыхнуло этот опасный своей непредсказуемостью покой.

Анну положили на кровать в ее комнате, и, глядя, как она стонала и бредила, Варвара ощущала безмерную жалость к той, кому всегда желала только счастья и за благополучие которой неустанно молилась. Пытаясь успокоить Анну, Варвара деревянным гребнем расчесывала ей волосы и, время от времени остужая чистое полотенце на льду в тазике, стоявшем на низком табурете рядом с кроватью, протирала им горячие от жара лицо и шею девушки.

— Владимир!.. Миша!.. — звала Анна, то отталкивая руку Варвары, то хватаясь за нее, как за спасительную соломинку.

— До чего же они тебя довели, ироды!.. — всплакнула Варвара и ласково погладила Анну по голове.

— Худо ей, Варя? — тихо с участием спросил Никита.

Все это время он, точно привязанный, ходил под дверью в комнату Анны. Когда Варвара принялась укладывать девушку в постель, она прогнала его. Но потом смилостивилась и позволила наведаться к больной, правда, с одним условием — слез не разводить, руками не размахивать и голос унимать. Никита побожился, что будет нем, как рыба, и невозмутим, как сфинкс, и теперь топтался у кровати Анны, со страдальческим выражением наблюдая душевные муки своей любимой.

Никита был влюблен в Анну с детства, но она не отвечала ему той взаимностью, которую ожидало, и к которой было готово его сердце. В ее заботах о себе Никита всегда видел ласку горячо любящей сестры и понимал, что все романтические надежды и желания Анны были устремлены не к нему. Никита обожал и оберегал Анну и в глубине души ревновал ее к тому сказочному принцу, к которому иногда — он видел и чувствовал это — мечтательно уносились мысли Анны. Никита и в актеры напросился, чтобы оказаться к ней поближе, а когда старый барон рассмотрел в нем драматический талант и природную музыкальность, со всем пылом окунулся в театральные страсти, ибо они единственно давали ему возможность любить и быть любимым Анной. Или ее героинями? Но какое это имело значение для влюбленного!