— Прежде ласки мои вам ни к чему были, вы все больше о приданом заботились.

— Я передумал. Вот увидел вас сегодня в церкви — такая вы были красивая, аж дух зашелся. Вот как повезло мне с женушкой, — плотоядно облизнулся Забалуев.

— Вон отсюда, — с холодной решимостью велела ему Лиза.

— Да вы никак запамятовали, Лизавета Петровна, я муж ваш, а вы мне супружница, — Забалуев сделал попытку приблизиться. Лиза бросилась к двери и распахнула ее.

— Не смейте и надеяться. Если это моя спальня, то вам здесь не бывать. Никогда!

— И где же, по-вашему, должно быть место вашего мужа?

— Вы не на мне, вы на имении женились. Вот и выбирайте — хоть конюшню, хоть диван в гостиной.

— А если я здесь остаться хочу?

— Андрей Платонович, я вас предупреждаю, я такое устрою, вас даже дворовые на смех поднимут, опозорю — не отмоетесь.

— Хорошо, — подумав, примирительно сказал Забалуев. — Я сегодня и в самом деле устал, могу и подождать. Но и вы мне, Лизавета Петровна, впредь грозить не пробуйте — пожалеете. А вздумаете кому сказать, что я эту ночь не у вас провел — не обессудьте, накажу примерно. Вы меня уже знаете.

— Вон! — воскликнула Лиза.

Забалуев высокомерно окинул ее взглядом, от которого Лизе сделалось противно, и вышел из спальни. Лиза тут же метнулась к двери и заперла ее изнутри на ключ, торчавший в замочной скважине. Потом, чтобы успокоиться, походила по комнате и вдруг почувствовала, что замерзает. Ложиться в эту постель, которую только что приминали Забалуев и маменька, оскверняя место, где умирал добрейший Иван Иванович, — нет!

Лиза еще немного походила по комнате, но усталость и переживания брали свое, она буквально валилась с ног. И Лиза решилась — прилегла на край кровати, натянула на себя верхнее покрывало и, свернувшись под ним в клубочек, скоро заснула.

А Забалуев вынужден был устраиваться на ночь в библиотеке. От злости весь хмель прошел, но вернулась способность рассуждать здраво и плодотворно. Конечно, ссориться с мерзкой девчонкой не имело смысла, и впрямь, чего доброго, драться начнет. Забалуев был уверен, что сумел бы с ней справиться, но завтра явится с ответным визитом братец ее, начнет требовать удовлетворения. Хорошо, что сейчас он боится огласки его романа с крепостной, а вдруг… Вдруг, скажем, упрячет куда Татьяну с глаз подальше или, паче чаяния, передумает жениться — тогда все, больше ничем князька не припугнешь. И тогда уже точно за каждую пощечину, за каждый синяк его разлюбезной сестрички отвечать придется. Нет, перекрестился Забалуев, я и без брачной ночи смогу ею управлять. А лучше так ее матушкой. Вот женщина, так женщина, что тебе плечи, что тебе ручки. И, похоже, сама не против…

Забалуев растянулся было на диванчике в библиотеке, как в дверь постучали. «Ну, кто еще там — недовольно подумал Забалуев и крикнул — войди, человек!» Человек оказался весьма смазливой и видной девкой.

— Ты кто? — жадно оглядывая ее, поинтересовался Забалуев.

— Полина. Я здесь в услужении.

— Крепостная?

— А как же.

— И ты знаешь, кто у вас новый хозяин? — сладострастно улыбнулся Забалуев.

— Знаю — вы. Потому и пришла познакомиться. Спросить — не надо ли чего.

— Надо, Полина, надо, — Забалуев поманил Полину к себе. — Иди-ка сюда, ты в доме живешь? (Полина кивнула.) А я как раз хотел дом осмотреть — каково оно, приданое моей женушки, пока она там к брачной ночи готовится. Не желаешь дом показать?

— Отчего не показать, — улыбнулась понятливая Полина. — Затем и пришла, чтобы новому барину угодить.

— А старому часто угождала?

— Старый больно стар был, а молодой и похозяйничать не успел, как новый объявился.

— Ну, тогда пойдем, проводишь меня, — Забалуев от души шлепнул Полину ниже талии. Она не обиделась и быстрее вперед пошла.

— Хороша, — сказал сам себе Забалуев. — Хороша. Что же, пойдем, посмотрим, а как там все остальное…

В это же время Долгорукая продолжала инспектировать дом. Она вошла на кухню в тот момент, когда Шуллер воевал там с Варварой, — вернувшись, как и обещал Репнину через час, он не застал в комнате Анны ни ее самой и ее вещей, ни Никиты и понял, что его опять провели. На всякий случай он обежал двор и конюшню, но беглецов — а в том, что Анна и Никита сбежали, управляющий уже не сомневался — нигде не было. Тогда он бросился к Варваре и учинил ей допрос с пристрастием. Варвара отбивалась от него половником и кричала: «Не подходи, убью!» А Шуллер бегал вокруг стола и ругался что есть силы по-немецки.

— А вот этого безобразия я в своем доме не допущу, — грозно сказала Долгорукая, испепеляя взглядом парочку, замершую при ее появлении. — Это, смею вам напомнить, кухня. Наказывать строптивых крепостных следует на конюшне, господин управляющий.

— Простите, Мария Алексеевна, не сразу вас и заметил, — испугался он.

— Вы, я вижу, не только меня не замечаете. Тоже мне управляющий! Это не дом, а помойка какая-то. Сплошное запустение, все старое, не модное. Вот и на кухне беспорядок, в шкафах пусто. Пряностей раз-два и обчелся.

— Барон не любил, — пояснила Варвара.

— А я люблю, и потому — чтоб запасы были! — прикрикнула на нее Долгорукая.

— Как скажете, барыня, так и будет, — равнодушно кивнула Варвара.

— По всему видно — нет женской руки ни в чем. А что Анна, — княгиня обернулась к Шуллеру, перестав шарить по полкам, — воспитанница барона? Куда она смотрела? Как могла до такого довести? Впрочем, она все актеркой стать хотела, ей не до домашних дел. Сейчас, наверное, ушла с Корфом? Стоит ей посочувствовать, он о себе-то позаботиться не может, куда ему такая обуза.

— А при чем здесь Анна, — пожал плечами Карл Модестович. — Она и не хозяйка в доме была, а так, как и все, — крепостная.

— Что ты сказал? — в миг побелела Долгорукая. — Да ты в своем уме? Она воспитывалась на моих глазах. С детьми моими играла!

— Барин ее и воспитывал, как собственное дитя! — воскликнула Варвара, пытаясь защитить Анну.

— Ах, он старый мерзавец! Ах, мошенник! Крепостную девку за дворянку выдавал! Благородные люди ее принимали, ручки целовали! Ах, лжец! Без обмана жить не мог! Ненавижу! — накричавшись, княгиня обратила взгляд на управляющего. — А ты все знал, чертово отродье! Все это время знал и молчал?!

— Да у нас, почитай, все знали, — с довольным видом сказал Варвара, понимая, что Модестовичу сейчас же и достанется.

— Барон клятву взял, — бросился объяснять управляющий. — Крепостным грозил — кто проболтается, того сразу продадут. Говорят, даже сына заставил поклясться. О себе уж молчу, тотчас же и вылетел бы со службы.

— Ах, он хитрый лис! — задыхалась от возмущения Долгорукая. — Как посмел!

— В любовницы Анну себе держал, говорил — пусть только кто прикоснется, — продолжал он мутить воду.

— А вот это ты хватил, — вмиг остыла Долгорукая. — Нет-нет, так трепетно относятся лишь к родным детям или крестникам своим. А кем ему была Анна?

— Сирота она, — кивнула Варвара, видя, что вопрос этот к ней. — В младенчестве без родителей осталась, вот барон и пожалел ее.

— И родных, значит, у нее нет, и вольную старый дурак ей дать не успел. Славно, однако! — улыбнулась Долгорукая. — Так, стало быть, Анна теперь моя крепостная? Я хочу ее видеть! Карл Модестович! Веди ее живо ко мне!

— Да где же я теперь Анну найду — ушла она, — залепетал управляющий.

— Где хочешь, ищи — всю округу переверни, под каждый куст загляни, но чтоб была она здесь передо мной, — кипятилась Долгорукая. — Вот уж потешусь, душу отведу. Вспомнят меня еще Корфы не раз — будут помнить!

От новости такой княгиня пришла в столь большое возбуждение, что никак не могла успокоиться и направилась в библиотеку — там у Корфа всегда стояли графинчики с вином и коньячком. Но, как оказалось, не одна она в этот час пробавлялась баронскими припасами.

— Андрей Платонович, вы-то что здесь делаете? Или в брачную ночь заняться нечем?

— А я одно дело уже сделал, — нагло ответил ей Забалуев. — И решил отметить свой успех. А почему вы бодрствуете?