Эткуру жаль вороного. Он мрачен и зол.

— Что за война на верблюдах! Унылые уроды…

— Пустыни ты не видел, брат, — возражает Анну. — Там тебе верблюд — как родной, а жеребец предаст.

— Никогда не видал верблюдов, — говорит Юу. — Тем более, не ездил. Интересно.

— Завтра посмотрите, дорогой мой, — говорит Ар-Нель, улыбаясь. — Вероятно, они потешные.

— Оэ, они уморительные, — говорит Ви-Э, сооружает из пальцев и рукава подобие верблюжьей головы с обвислым носом и крохотными ушами, издаёт гортанный звериный вопль и смеётся. — Миленький, на лошадях мир клином не сошёлся, — говорит она Эткуру, трётся щекой о его ладонь и строит комическую гримаску ужаса. — А твой вороной кусается. Он на меня смотрит, как на сухарь — я его боюсь.

Эткуру невольно улыбается.

Ри-Ё сидит рядом со мной, опираясь спиной на моё плечо. Потихоньку привлекает к себе внимание — ему неспокойно:

— В последние дни вы всё молчите, Учитель… задумываетесь… Беспокоитесь?

— Немного. Просто — наблюдаю и делаю выводы. Мы с тобой — дипломаты Государя, малыш, наше дело — смотреть, а не встревать затычкой к каждой дырке. Ты ведь тоже больше слушаешь, чем болтаешь…

Ри-Ё кивает.

— Конечно. Смотреть, слушать и не соваться… пока не настанет момент, когда выхода не будет.

Ар-Нель расстилает на коленях шёлковый платок и задумчиво его рассматривает.

— Хочешь лицо закрыть? — смеётся Анну. — Ты, Ар-Нель, ты боишься сгореть на солнце, не иначе!

— Не столько лицо, сколько волосы, — говорит Ар-Нель с еле заметной улыбкой. — Мне кажется, я своей языческой косой сильно смущаю правоверных. Это может помешать нашему делу.

Анну качает головой:

— Всё-таки ты — гуо. Ты когда-нибудь перестаёшь думать о языческих кознях?

Ар-Нель воздевает очи:

— Ждёшь признаний, что иногда я думаю о тебе и забываю всё остальное? Это не так: чтобы скрестить с тобой клинки, мне нужна наша общая победа в Лянчине… Убери руки от моей косы и никогда больше так не делай, Анну.

Выдёргивает кончик косы из рук Анну и прячет волосы под платок, повязав его, как лянчинскую «бандану». Юу фыркает:

— Вы по-прежнему не похожи на правоверного по лянчинским меркам, Уважаемый Господин Ча!

— Встречают по одежде, — парирует Ар-Нель невозмутимо.

На следующий день с рассвета, когда наш отряд направляется на хундунский базар, Ар-Нель — в платке, который, впрочем, действительно не делает его похожим на лянчинца: бледное лицо Ча только чуть-чуть тронуто загаром. Ри-Ё смотрит на него и спрашивает меня:

— Может, мне тоже так, Учитель? Южане и на меня глазеют.

— Как хочешь, — говорю я рассеянно. Я готовлюсь делать подробные записи.

— Мне что-то неспокойно, Учитель, — шепчет Ри-Ё, тронув меня за локоть.

— Всё хорошо, — говорю я. — Мы просто ещё ни разу не были в лянчинском городе и на южном базаре.

— Там продают не только скот и всё такое, но и рабов, — говорит Ри-Ё. — Может, наших.

— Вряд ли, — говорю я. — Официальной войны с Кши-На уже давно не было, а те, с кем случилась беда во время пограничных стычек, вряд ли попали на невольничий рынок. Не переживай.

Северяне нервничают, зато волки и девочки веселы, они делятся опытом: как выбрать молодого, здорового верблюда, памятуя, что торговцы скотом — жулики через одного. Мы отправляемся в город.

Хундун — городишко небольшой, и самое главное в нём — базар. Все улицы ведут к базару, но не прямо, а очень и очень сложными зигзагами: летом тут невыносимый зной, чем больше стен — тем чаще тень, поэтому город похож на лабиринт из красноватого и бурого песчаника. Все окна всех домов выходят во дворы, на улицу смотрят только двери и что-то вроде открытых витрин лавок ремесленников — ткачей, в основном: демонстрируется товар лицом, ковры с роскошным узором цвета сливочного крема на ярко-синем или вишнёвом фоне. Улочки узенькие, три лошади в ряд еле протискиваются — не для армии город выстроен. Тем удивительнее базар, широченное пространство с родниками, бьющими в бассейны в голубых изразцах, с торговыми рядами шириной в проспект, с шатрами и палатками, с вопящей и блеющей живностью, с цветными платками, украшениями из меди и из золота, сияющим оружием и пёстрой толпой. Такое чувство, что всё население города именно здесь целыми днями и торчит.

Мы проезжаем мимо рядов, где торгуют всякой съестной всячиной; окорока свиней висят над ломтями свежего мяса в духе голландских натюрмортов, с полосками белого жира, посыпанными цветной крошкой толчёных пряностей. Рядом — битая птица, вяленые цыплячьи тушки, от которых приятно и сытно пахнет, яйца в плетёных корзинах, какие-то плоды, фиолетовые, бурые, бледно-зелёные… Здесь слишком много всякого народу — мне кажется, что занятые торговлей люди не обращают на нас особого внимания. В пылу платки скидывают с голов, клянутся всем святым, бранят и расхваливают горшки и плошки, чеканные медные блюда и кувшины, корзины из золотистой лозы, предлагают попробовать слоистый сыр, фигурное печенье, украшенное жёлтыми орехами, мёд в сотах — большими сочащимися кусками, а над ним и над покупателями кружатся разлакомившиеся шмели… Битые и потрескавшиеся плоды сложены на куске мешковины в сторонке — их клюют чёрные и серые птицы, не боясь толпы людей вокруг.

Верблюды стоят в загоне из жердей. Они и вправду уморительные: гораздо выше лошадей, хоть и ниже, пожалуй, земных верблюдов, с одним задранным горбом, с коленчатыми длинными ногами, заканчивающимися трёхпалой мозолистой ступнёй, с угрюмыми вислоносыми харями — бивни торчат сквозь нижнюю губу, как у кабанов. Вид у них флегматичный и презрительный. Мы спешиваемся, предоставляем южанам торговаться с высоким, лукавого вида, парнем, сравнивающим верблюдов с медовыми пирожными, золотыми самородками и звёздами небесными, а сами — я, Ри-Ё, Ар-Нель и Юу — собираемся поглядеть на все здешние диковинки.

Невооружённым взглядом видно, что скоро верблюжьи торги не закончатся — а помочь мы всё равно не сможем: что мы понимаем в верблюдах! Анну бросает на нас быстрый взгляд, хмурится, но не спорит, только кивком головы отправляет десяток волков — и волчиц — нас сопровождать.

Вроде бы ни к чему в тихом городе — но на всякий пожарный случай.

— Ар-Нель, — говорит Анну, — в полдень я жду вас всех у водопоя.

Ар-Нель улыбается в ответ, мы принимаем к сведению — и отправляемся глазеть. Есть на что.

Мои северяне любуются оружием, а Ар-Нель упражняется в лянчинском языке. Он обсуждает с оружейником, мускулистым орлом со скептической миной, сравнительные достоинства выложенных на прилавок ножей — и оружейник, похоже, не слишком смущён беседой с язычником.

Я пытаюсь наблюдать за толпой.

Волки, принадлежащие свитам разных Львят, держатся хозяевами положения, высокомерно, пожалуй, глумливо: «Да таких денег не стоит твой младший сын! Видит Творец, честных среди плебса нет, одно жульё — учёны мало?» — демонстративно хватаются за оружие, издевательски хохочут. Торговцы стараются с ними не спорить — и сделки изрядно напоминают грабёж денной. Даже богатых купцов не защищает статус — волк забирает ремень с серебряной пряжкой, украшенной бирюзой, а перед бывшим его владельцем бросает горсть медяков: «На, подавись!» Зато друг с другом плебеи веселы и предупредительны — с оглядкой на власть имущих. Торговля держится плебсом, ремесленниками и земледельцами разной степени состоятельности — мне снова не отвязаться от мысленного сравнения лянчинской аристократии с оккупантами.

Впрочем, бесплотным наставникам отдают сами. Без звука. Хоть бы и даром. Этих боятся, кажется, даже больше, чем вооружённых до зубов волков. Наставники самодовольны и вальяжны, разговаривают елейно — но в тоне почти всегда ощущается скрытая угроза. Неладно в датском королевстве…

На нас посматривают с любопытством, но в разговоры не вступают — лянчинцы всё-таки не слишком доверяют таким шикарным мальчикам, как мои северяне, к тому же из-под шёлкового платка милого-дорогого Ча выбилась светлая прядь. Чужие — этого не скроешь. Мы интересуем купцов, но не только. Я замечаю в сторонке под навесом парочку странных молодых людей: вооружены весьма основательно, пистолетами и тяжёлыми мечами, одеты по-особому: синие штаны, заправленные в высокие сапоги, и довольно длинная, до середины бедра, широкая синяя куртка с капюшоном, накинутым на голову… но самое необычное — их фигуры и лица. Они уже давно не подростки, высоки, хорошо сложены — но в телосложении есть что-то… детское, что ли? Или девичье? Впечатление дополняют тонкие женственные лица — этакие недоделанные валькирии…