Бесплотный? Пусть. Анну это не важно. Лишь бы слышать его слово, сказанное в необходимый момент — и Анну найдёт, чем его утешить, смирится с положением вечного товарища, с холодом и отстранённостью бестелесности. Анну привык запрещать себе прикосновения и даже мысли о них. В конце концов, по Книге Завета, бесплотный — это спокойный разум. Такой ли уж это кромешный ужас для ледяного северянина, которого тяжело отогреть?

Женщина? Пусть. В таком случае — это женщина Анну. Будет убит каждый, кто скажет злое слово, потому что это будет боевая подруга и возлюбленная, это будет Львица — и пропади все правила пропадом!

Калека? Бездна адова, пусть и это! Анну обратится к любым силам — к северной науке, к божьему слову, к силам преисподней, к знахарям Ника, но вытащит Ар-Неля из смерти…

Лишь бы он не был уже…

И Анну изо всех сил старался не думать о мёртвом Ар-Неле, когда вёл свою армию — слишком маленькую армию, шесть сотен всего — против всех остальных сил Лянчина. Домой.

Анну возвращался домой.

И весь расцветающий мир вокруг напоминал об Ар-Неле. Заросли цветущего миндаля вокруг торгового тракта — о розовых цветах, которые Ар-Нель рисовал во время их первой встречи. Повозка торговца, гружёная чеканными блюдами и кувшинами, завёрнутыми в холст — мастерскую чеканщика в Тай-Е, где Ар-Нель впервые заговорил о женщинах и заронил в разум Анну семя сомнения. Цверканье сверчков — его слова о том, что воину надлежит замечать частности… Каналы напоминали. Вспаханные поля напоминали. Деревеньки напоминали. Анну вытащил из седельной сумки и спрятал за пазуху веер цвета бледного неба — прикосновение прохладного шёлка бередило открытую рану: «Сухая ветвь расцвела от тепла твоих рук. Пески напоим водой, построим лестницу в небо…» Неужели придётся строить эту лестницу одному?

Боец привыкает к потерям, говорят волку или Львёнку, когда он идёт в первый бой. Сам Анну это говорил — но тогда он не знал, что есть потери, к которым невозможно привыкнуть. Впервые в жизни Анну думал: «Будь проклята война!» — и был готов хранить мир с Кши-На ещё и ради Ар-Неля, живого или мёртвого.

Я люблю север. Я люблю всякую силу, побеждающую или умирающую, так и не покорившись. Мой штандарт — Вера и Честь.

Вот мой новый Путь.

Анну остановил свою маленькую армию за грядой холмов, как ножом, разрезанной торговым трактом. А смотрел сверху. Сверху хорошо видно. Рядом. С холма можно разглядеть городские ворота.

Издали Чангран — это крепостной вал цвета песка и торчащие над ним сторожевые башни. На западе из плоской Чангранской долины торчит высокий каменный горб, с незапамятных времён имеющий прозвище Небесный Алтарь, а на его вершине, плоской, как стол, с тех же незапамятных времён возвышается неприступная доселе Синяя Цитадель. Изразцы на храмовых куполах над стеной темны и ярки, как вечернее небо ранней весной — сияют над ними стеклянные белые звёзды; со сторожевых башен Синей Цитадели наверняка видна армия Анну, это плохо. На востоке, за городской чертой, окружённый неприступной стеной, а перед стеной — изогнутым подковой каналом, подальше от городской суеты и маеты — Дворец Прайда, сокровищница и крепость; его с холмов не видно. Окружено всё это упавшими облаками сливовых и миндальных садов, чёрными и зелёными коврами полей, пыльной паутиной дорог, сходящихся сюда отовсюду.

Сердце Лянчина, закованное в броню. Охраняемое, как подобает сокровищнице, волками, готовыми перегрызть горло любому врагу. Обитаемое Прайдом, на котором почиет благодать, Святейшими Наимудрейшими, хранящими древнюю мудрость, и рабами, у которых по определению нет прав, зато есть обязанности: им надлежит повиноваться Прайду, работать на Прайд и — если вдруг задержалась очередная война и её трофеи — отдавать Прайду детей, чтобы львиный и волчий род не прекратился.

Что мы хотим сделать с нашим сердцем? Понимание греховности и зла — пониманием, но благоговейная любовь к Чанграну и старое трепетное отношение к Дворцу Прайда заставляли медлить, вызывали некоторую неуверенность, какой не бывало перед боем в любом из чужих городов.

Чангран хотелось ранить не слишком тяжело: так северянин думает о будущем партнёре в поединке. Анну хотелось выяснить все обстоятельства перед тем, как нанести удар.

И он, остановив отряд и рассматривая с верблюда далёкие городские стены, сперва думал о собственных родных братьях, но как-то замялся — с ними он давно уже не был по-настоящему близок. Потом хотел отправить в город Хенту, чтобы Хенту, вернувшись, рассказал, чем пахнет чангранский воздух — но тоже передумал. И возразила Зушру.

— Командир, — сказала она, — твоих бойцов некоторые помнят в лицо. Уж Хенту-то помнят точно — его же отправил за тобой Лев Львов. Прости меня, командир, если ты хочешь, чтобы по городу побродил лазутчик, которого не заметят, которого прозевают часовые — пошли женщину. Меня. Просто рабыню, ничтожную девку — я пройду, я услышу и увижу, меня — нет.

Анну посмотрел на неё нежно. Добрая сестра, сколько дорог пройдено, сколько боёв… Зушру вернулась из мира теней, её Анну считал погибшей уже года три — и вот она вернулась, с седой прядью в смоляной чёлке, с синяками под усталыми глазами, с незнакомой морщинкой между бровей, женщиной — но вернулась. Друзья возвращаются, если о них помнишь и сожалеешь; может, вернётся и…

— Из тебя получится неважная рабыня, — сказал Шуху. — Вот если бы Чикру могла говорить…

— Не беспокойся, Шуху, — сказала Зушру. — Я родилась в Чангране, я знаю свой родной город, свой проклятый город.

— Не сильно ли сказано? — возмутился чангранец Лорсу.

— Нет, — Зушру только мотнула головой. — Все знают — Чангран проклят, как бы мы его не любили. Наше дело — снять проклятие с любимого. Для этого мы и пришли сюда.

Никто не возразил.

— Идёт Зушру, — сказал Анну. — В её словах — во всех её словах — есть резон.

Волчицы переодели Зушру. Она оставила тяжёлый меч, пистолеты и метательные ножи, как настоящая женщина, не носящая стальных лезвий. Сняла сапоги, надела поверх штанов длинную холщовую рубаху из чьих-то вещей. Укуталась в плащ, повязалась платком до глаз. Босая плебейка, нищая девка. Добыча — если кто-то польстится.

— Хорошо бы взять с собой пару молодых, — сказала Зушру, рассматривая лица волчиц. — Взять того, кого пошлю к тебе, если придётся остаться там. Помнишь, как мы с Донгу открыли тебе ворота в Хасурне?

Анну не спорил. Три волчицы превратились в забитых рабынь — и Анну отметил для себя силу нового оружия, тихого и тайного, как яд.

В город они пошли пешком. Анну пронаблюдал, как тёмные фигурки, порознь добредя до тракта, смешались с редкой толпой идущих и едущих в город плебеев.

Волки уложили верблюдов.

— А я собираюсь во Дворец, — вдруг заявил Эткуру.

— Погоди, миленький, не стоит, наверное, — сказала Ви-Э, но Эткуру отмахнулся.

— Мне есть, что сказать Льву Львов! А кто посмеет остановить Пятого?!

— Знаешь, что, брат, — тихо сказал Элсу, — чутьё подсказывает мне, что нас с тобой остановят пулями.

— Мы придём во Дворец вместе, — сказал Анну. — И с нами будут мои волки. Я не хочу, чтобы тебя освежевали, как свинью, обвинив в государственной измене.

— А почему это ты не хочешь моей смерти, Анну? — спросил Эткуру, и Анну узнал Эткуру, которого не видел уже давно. Эткуру из Дворца Прайда. Львёнка, которого то и дело несёт. Близость Дворца вернула Эткуру в его собственное прошлое. — Тебе должно быть на руку, чтобы убили Львят Льва — ты ведь сейчас Глас Творца! Это нельзя ни с кем делить!

Ви-Э прикрыла глаза пальцами, отвернулась. Элсу хотел что-то сказать, но Эткуру его перебил:

— Что, неправда?! Анну ненавидит старый Прайд, думает о новом! Его люди рвутся строить новый мир! Он сделает советниками своих командиров, а нас с тобой, Элсу, велит приколоть вместе с прочими Львятами Льва! И его люди приколют, без разговоров — потому что…

— Эткуру, уймись, — приказал Анну. Резко.