— Если всё это выгорит, — говорит он, — я поговорю с её родителями. Объясню. У нас будет свадьба, знаешь, правильная свадьба, с Озером Звёзд, с пионовыми пирожными, с целованием клинка… чтобы все видели, весь Чангран — мы друг другу принадлежим на равных правах. Просто — Небеса судили ей быть женой, а мне — мужем. А вот если я умру сегодня…

— Тогда и я умру, — вдруг спокойно и твёрдо говорит Рийну. — Разве мне тебя простят когда-нибудь, если ты умрёшь, а твои Львята проиграют? Думаешь, я после этой ночи смогу быть рабыней у всяких озабоченных гадов? Прости, Барсёнок, этого не будет.

Юу целует её руки, отстраняет их от себя — и заряжает пистолеты.

— Мы уедем в Кши-На, — говорит он, улыбаясь. — В Тай-Е, в город, прекраснее которого нет на свете, в Тай-Е, к моему Брату, к моим Сестричкам и к моей Сестре-Государыне. И ты будешь придворной дамой, самой красивой из всех, а я нарисую тебе на веере двух фениксов.

— Почему? — спрашивает Рийну и заряжает третий пистолет.

— Фениксы означают полёт душ. Мы взлетели в небеса и встретились под самым солнцем, — говорит Юу и прислушивается. — В наших сердцах раскрывались цветы и сияли звёзды… у меня никогда не получатся такие дивные фениксы, как у Ча, он рисовал лучше всех при дворе… но тебе понравится…

— Мне понравится, — говорит Рийну. — Ты убьёшь меня, если не будет другого выхода, Барсёнок? Если у меня не хватит сил?

Юу кивает.

— Посмотрите, как эти двое друг друга хоронят! — фыркает Кору. — Спасибо, братья-сёстры, лошади дворцовой стражи увязнут в этом море соплей, мы победим!

Элсу невольно улыбается — и Юу с Рийну смеются. И мы слышим пушечный залп — и далёкую пальбу из ружей.

Просыпаются нори-оки, тянут Кирри за одежду, расспрашивают вполголоса; он, присев рядом на корточки, говорит и улыбается — как взрослый, успокаивающий детей. Раненые волки, накаченные стимуляторами, мечутся во сне. Ри-Ё смотрит на меня вопросительно: «Началось?»

Рийну делает попытку сесть — и еле сдерживает крик.

— Скоро пройдёт, — говорит Юу, и вид у него такой, будто это он ломается.

— Анну встретил наших у Дворцовых Ворот в город, — говорит Рийну сквозь зубы, пытаясь вморгнуть выступившие слёзы. — Это не по нему. Это он. Со сторожевых башен.

— А наши-то, — бормочет обожжённый волк, — наши у Дворцовых… ночная стража… что с ними? Мёртвые? Предали?

— Половина на половину, наверное, — предполагает Кору.

Элсу сжимает кулаки.

— Там Анну, там Эткуру… а я тут…

— А ты, командир, сунулся под пули вместо того, чтобы смотреть и слушать, — говорит Кору с ласковой укоризной. — Потому что ухитрился оскорбиться, когда дворцовые псы орали всякую ересь. Всегда был вспыльчив, Львёночек…

— А где Мидоху? — вспоминает Элсу.

— Убит.

— Ох…

— Война, командир. И мне жаль…

Пушки грохочут снова.

— Идиоты, — бормочет обожжённый волк. — Куда же они лезут?! Канониры Анну стреляют со стен — наши на тракте, как мишени…

— Ждали, что Анну сделает так же, — усмехается Рийну, кусая губы. — Ждали людей Анну, стоя на стенах, держали фитили наготове, думали, он сдурит — а теперь сами творят эту глупость.

— Или это — предательство! — рычит обожжённый. — Кто-то во Дворце решил положить братьев у этих адовых ворот, суки!

— Они просто не верят, что Чангран уже наш, — говорит Кору презрительно. — Они думают, что им дадут прогарцевать по городским улицам, а мы будем лежать тут ниц, в пыли, и ждать, когда они нас расстреляют! Ох, и дерьмо же…

Элсу смотрит на Кору с тихим обожанием.

— Кору, солнце моё, метаморфоза превращает в бабочек северянок, но не тебя! — говорит он восхищённо, и Кору прячет в ладони довольный смешок.

— Правильно делает, — говорит Рийну. — Всё делает правильно. Мне нравится твой командир, Барсёнок.

— Ненадолго, — говорит обожжённый. — Если девка права, то наши ещё опомнятся.

— Меня называешь девкой, ординарца Львёнка? — удивляется Кору.

— А как тебя называть, братом?! — огрызается обожжённый волк и тоже удивляется, потому что реплика вызывает смех не только у Элсу, Юу, и самой Кору, но и у проснувшихся раненых.

Канонада, тем временем, превращается в настоящую артиллерийскую дуэль. Грохот разрывов. Стрельба из пистолетов почти не слышна за пушечной пальбой.

— Ага. Наши развернули лафеты, — говорит обожжённый. — Сейчас высадят ворота — и в преисподнюю…

— Наверное, — соглашается Рийну. — А чему ты радуешься? Тебя, брат, обрежут или прирежут — и разбираться не будут, за кого ты переживал.

— Как можно быть настолько развратным типом, чтобы рубиться с врагом, а думать о его теле — не постигаю, — бормочет обожжённый, но это уже просто попытки заглушить страх и ощутить себя на высоте.

Мне кажется, что я слышу в грохоте пушечных залпов треск и хруст ломающегося металла — и канонада делается реже, зато снова слышны выстрелы из пистолетов, вопли, кажется, и дикий визг лошадей.

— Они в городе, — говорит Кору. — Или сейчас войдут. Драка в воротах.

— Нет, — говорит Элсу, кусая губы. — Может, ещё и нет. Ворота по-всякому легче оборонять, чем войти в них.

Мне становится нестерпимо сидеть здесь, когда там идёт бой. Там наверняка нужна моя помощь. Я не выдерживаю.

— Элсу, — говорю я, — Юу, ребята, простите меня. Там — раненые, а я с лекарствами — здесь. Всё равно тут от меня мало толку.

Ри-Ё и Кирри встают, но я качаю головой.

— Вам оставлю снадобья, убивающие боль. Вот и вот. Кирри умеет этим пользоваться. Вы тут — за меня. А мне нужен кто-нибудь, кто знает город и может идти. Есть такие?

— Я, — неожиданно говорит обожжённый волк. — Побежали смерть искать, а, язычник? — и смеётся той половиной лица, что целее.

— Я бы ему не верила, — говорит Кору.

— Ну а я верю, — улыбаюсь я и помогаю обожжённому подняться. — У него там тоже раненые братья, видишь ли. А ещё он боится умереть в компании диссидентов, а не в бою. Да?

— Да, — говорит обожжённый. — Меня звать Нухру ад Эра. Пойдём, Ник, поглядим — душа болит сильней, чем рожа, Творец мой оплот…

— Чангран — такой красивый город, — говорит Кирри дрожащими губами. — Посмотри на него, Ник…

Ри-Ё держит пакет с ампулами, кивает. Его глаза полны слёз.

Кирри подаёт Нухру меч, а Юу — заряженные пистолеты. Нухру затыкает пистолеты за пояс жестом мультипликационного разбойника.

— Хочешь сам себе естество отстрелить и в Синюю Цитадель уйти? — спрашивает Кору, но Нухру не обращает на неё внимания. Он слушает — и тянет меня за рукав.

И мы бежим с базарной площади по вымершим утренним улицам, мимо наглухо закрытых дверей и ворот, в сумраке вторых ярусов городских зданий — а по улицам постепенно расползается туман порохового дыма, и я слышу… людей слышу.

Не только оружие. Бой совсем рядом.

— Тебе не больно, Нухру? — спрашиваю я на бегу.

— От резких движений только, — выдыхает он. — Волшебство. Я в курсе, что ожоги обычно дико болят — гуо тебя поцелуй, Ник, как ты это делаешь…

— Рубцы останутся, — говорю я зачем-то.

Нухру неожиданно прыскает, как девушка.

— Вот и славно. Девкам не помешает, а парни не позарятся! — и останавливается.

— Что? — спрашиваю я.

— Площадь перед воротами, — Нухру машет рукой на поворот улицы. — Замедлись, подстрелят.

Мы осторожно заглядываем за угол дома.

На площади — свалка. Бойцы спотыкаются о трупы. Ворота разнесли ядрами в клочья, обломки чугунной решётки и тяжёлых створов валяются на разбитой мостовой. Пяток разбитых телег и какие-то бочки используются нашими, как прикрытие для стрелков — но как они разбирают в общей сутолоке рукопашной, по кому стрелять, не постигаю. Сверху, с городской стены, палят из пушек по наступающим — но выстрелы всё реже. Всё вокруг затянуто дымом — и я мало что могу разобрать. От едкой пороховой вони тяжело дышать.

И тут меня осеняет, что, в сущности, я не знаю, что делать. Я — сугубо штатский человек, и я — последний землянин, который обнажит оружие в чужом мире для чего-нибудь, кроме тренировки, игры или попытки достичь взаимопонимания. И сейчас — никого из них я не убью.