Да, он — старший. У него двое братишек, девяти и семи лет. С тех пор, как их отец умер от какой-то сердечной болезни, сюзерен не платит Семье — и они, непонятно как, существуют на скудный доход с земель. Клочок земли сдается крестьянам в аренду, арендная плата вносится, большей частью, не деньгами, а натурой — Госпожа А-Нор едва сводит концы с концами. Усадьба представляет собой небольшой дом, изрядно подбитый ветром, окруженный обширным и довольно сильно заросшим садом; крыша покрыта не черепицей, а тростником, внутри — чистенько прибранная нищета. Единственные предметы роскоши — книги, письменный прибор, оружие и несколько отличных картин на шёлке, оставшихся с лучших времён. Госпожа А-Нор бережет, как зеницу ока, выходную накидку — а собственное приданое постепенно перешивает в детские костюмчики. Она мне нравится, эта худая, жёсткая женщина с резкими движениями, которая смягчается только в обществе детей. Её моральные принципы неколебимы; в деревне говорят, что Госпожа А-Нор резко развернула к порогу какого-то состоятельного хлыща, пожелавшего на ней жениться. Сказала, что честная женщина принадлежит тому, кто сильнее, а не тому, кто богаче — а сила проверяется только поединком. Это в том смысле, что женщина не может сражаться: если ты проиграл — то это был последний поединок. Гордячка. Вероятно, очень любила мужа; за это говорит ещё и её фигура. По народным приметам, чем сильнее чувства, тем легче и точнее проходит метаморфоза — любящая буквально становится красавицей. Забавно, что у примет есть вполне научное обоснование: жаркая страсть — более сильный гормональный выброс.

Кроме меня, Госпоже А-Нор служит пожилая семейная пара — садовник, он же лакей, и кухарка. Садовник — суровый мужик, ровесник моего персонажа-горца, то есть, ему лет сорок; он давно женат, уже вышел из возраста возможных гормональных перестроек, его лицо огрубело, а тело как бы отлилось в форму, утратив большинство женских чёрточек. Кухарка — смешливая толстая тетка, совсем земная. "Условные женщины" сильно полнеют в двух случаях: при неудачной метаморфозе и от страстной любви к еде — у кухарки второй диагноз. Дети этих почтенных людей изображают свиту Лью, когда и они, и Лью, свободны от домашних забот. Забот хватает — сад, конюшня, птичник, где живет кое-какая живность; я ухаживаю за местной домашней скотиной, делаю массу домашней работы — и наблюдаю именно то, что хотел.

Непринуждённую и непарадную сторону жизни.

У Госпожи А-Нор нет средств содержать домашнего учителя, но детям нужно образование; она учит их сама — у моей Госпожи каллиграфический почерк, отличная память и изощренная фехтовальная техника. Младшие дети учились фехтованию у собственной матери, а их мать, будучи в статусе Юноши, когда-то считалась третьим мечом уезда. Отец Семьи, насколько я понимаю, и вовсе был фехтовальным монстром — до самой смерти он учил детей сюзерена; Лью начинал учиться именно у него, а с мамой только оттачивал мастерство. Теперь он рубится со мной — он совсем непростой противник, у него стальные тросы вместо нервов и правильное воображение убийцы. Будь у Лью боевой опыт, земному фехтовальщику в спарринге с ним приходилось бы несладко.

Ещё Лью и его Второй и Третий Братья, Ет-А и Би, которых родственникам не положено называть по именам, ловят со мной рыбу, собирают саранчу и короедов — кошмарных тварей ростом с сардельку, считаемых местным деликатесом, ставят силки на птиц и учат меня распознавать съедобные грибы. Я — дядька при барчуках, в чистом виде.

Я совершенно погружен в этот мир. Я вижу и слышу вокруг деревню. Я давно понял, отчего срывает с петель и прогрессоров, и этнографов — но дал себе слово не судить аборигенов земными мерками, и с моей психикой на данный момент всё в полном порядке.

Мы с садовником "обрезаем" поросят, которыми Госпоже А-Нор за что-то заплатили. Поросята — очень удачное приобретение. На мой взгляд, зверушки больше напоминают помесь тапира с капибарой, но функционально — форменные свиньи. У них вкусное мясо, они быстро жиреют — и совершенно всеядны. А обрезают их, как большую часть домашних животных — чтобы самцы, созрев, не рвались в драку друг с другом. Получаются не самки, а… хочется назвать результат "боров" или "мерин", скорее, кастрированные самцы. Для получения полноценной самки, во-первых, крайне желателен полноценный поединок, чтобы стресс выбросил в кровь гормоны, необходимые для трансформации, а, во-вторых, после поединка должно произойти спаривание, которое "раскрывает", окончательно формирует вторую половую систему. В обход этих условий получается бесплодное существо, мясной или вьючный скот.

Человека, с которым проделали такую вещь, называют "ничто". "Никудышник". Кошмарная участь преступников, военнопленных и рабов — тюрем в земном понимании нет в этом мире. Попавшегося злодея обрезают, как свинью: он обречен на вечный каторжный труд и общее гадливое презрение. Когда такие материи обсуждаются в присутствии землянина, его начинает мелко трясти, несмотря на любую подготовку, а местные даже ухитряются обсмеивать эту тему.

Во всяком случае, она — не табу. Но тактичные аборигены заметили, что тема мне неприятна, и не особенно распространяются. Я оставляю сбор информации о местной пенитенциарной системе на потом. В конце концов, работа только начата.

Я приобрел репутацию мужика, с трудом выходящего из глубокой депрессии. Это объясняет деревенским жителям мои длинные паузы в разговоре, моменты, когда мне приходится сражаться с раздражением, и этакое подчёркнутое, декларированное целомудрие. Из сочувствия первое время при мне старались не хвастаться женами и не болтать о семейных делах; это и хорошо, и плохо. С одной стороны, мне пришлось долго присматриваться к этой сфере жизни, с другой — у меня была фора, чтобы успеть адаптироваться.

Лью рассказывает о моих лекарских талантах матери, она, вероятно, ещё кому-то. Через некоторое время я приобретаю репутацию костоправа, это вызывает уважение. Ко мне обращаются за помощью. Я вправляю вывихи, лечу растяжения и заговором плюс наложением рук останавливаю кровотечения. Заговариваю стихами Мандельштама — горский язык производит на поселян правильное впечатление. Я не лекарь, но до настоящих лекарей далеко, они живут в городе — и их услуги дороги; я всегда под рукой и знаю, как лечить те простые болячки, которые случаются у деревенских мужиков и баб во время сельскохозяйственных работ.

К моей безобразной морде в деревне постепенно привыкают. Я вместе с аборигенами в поле и в лесу, учусь всему, чему могу — деревенские жители прощают мне безобразие, и молодёжь мало-помалу начинает обращать обычные шуточки-подначки и ко мне. Это — расположение, знак симпатии и доверия, даже влечения, но нужно заставлять себя не дёргаться, когда милейший Юноша Иу, деревенский обалдуй, с которым мы косим луг Госпожи А-Нор, кричит через покос:

— Ник, сразись со мной! Ты похорошеешь после метаморфозы, вот увидишь — и моя Мать полюбит тебя! Она одобряет крупных женщин!

Я делаю глубокий вдох и считаю про себя до пяти. А потом отвечаю:

— Я не стану с тобой драться — не хочу искать жену в постели граблями, Иу! Ты слишком тощий, тебе никакая метаморфоза не поможет.

Иу хохочет; его дружки, которые ворошат сено, тоже закатываются. Правильная реакция. Такие выпады — не всерьёз, ребята просто хотят дать понять, что твое лицо не вызывает физического отвращения. Это — своеобразная вежливость, деревенское грубоватое дружелюбие. Я предпочел бы такие знаки внимания со стороны "условных женщин", но по здешнему этикету это было бы предельно непристойно, женщины не заигрывают с чужими прилюдно ни при какой погоде. Нужно мириться с тем, что есть. Мне понадобилось три месяца, чтобы привыкнуть, не напрягаться, отбрехиваться автоматически и весело — мои покинувшие Нги-Унг-Лян коллеги так и не научились реагировать спокойно. Чёрт побери, грош цена нашим методикам подготовки кадров, если ученый в чужом мире истерикует, как жеманная девица!