Быстро взглядывает:

— Отвести глаза? Ах, великолепно! Если нам удастся никого не убить, это весьма повысит шансы.

Я киваю. Прикидываю, чем богат. Откровенно говоря, почти ничем.

Снаряжение этнографа скудно до безобразия. При мне — остатки изрядно потрёпанной аптечки и я сам. Мои земные навыки и знания, полученные в этом мире. И всё.

Я страшно самонадеян. Поэтому не строю планов, рассчитывая на интуицию и экспромт. Всё равно меня не готовили, как комконовца, в заговорщики.

Мы будим Ра, когда за пергаментом окон едва начинает сереть. Ра просыпается рывком, резко садится — и облегчённо вздыхает, встретившись с Ар-Нелем взглядами.

Заспанный камергер Семьи Ча приносит завтрак: полоски мяса в вафельных трубочках и варенье из местной айвы.

— Ти-У, — говорит Ар-Нель, — я уезжаю в Л-Та, надолго. Мой друг, Младший Л-Та, нуждается в моём обществе. Так и скажешь Отцу и Матери.

Ти-У кланяется, трёт глаза, уходит. Мне кажется, он бормочет что-то о "визитах в неподобающий час", но на его месте кто угодно ворчал бы, разбуженный ни свет, ни заря по барской прихоти.

Мы едим наскоро — и я вместе со своими аристократами. Ар-Нель увешался побрякушками, укутался в пушистый мех и выглядит безобидно, как зайчик — я начинаю понимать его тактику. Милый-дорогой Ча вечно держит джокер в рукаве, предпочитая, чтобы потенциальные противники не принимали его всерьёз. Молодец…

Ра, глядя на него, переплетает косу. Его рожица осунулась, выражение — решительное. Маленький Ра повзрослел в одночасье — внимательно слушает наши соображения, кивает, на всё готовый, а между бровей собрал острую складочку. Тяжело осознавать, что Деда Мороза не существует…

Мы выезжаем со двора разве что не затемно. Рассвет еле брезжит. Мир сер, белес; очень холодно. Я тихо радуюсь, что надел синтепленовую куртейку под шикарный дарёный плащ. Подо мной — обрезанная каурка, по статусу, но мои сообщники — на жеребцах.

По мне, жеребцы — гораздо менее удобный транспорт. С лошадьми в этом мире всё забавно: кобыл обычно в доме не держат, кобыл держит заводчик. Они тяжело существуют в конюшне и ходят под седлом, их дело — размножение, и никто не мучает скотину зря. Кобылы ходят в табуне; там же оставляют лучших жеребят, которым предстоит вступать в настоящие бои, когда они вырастут. Продаются жеребята-двухлетки, чуть-чуть не доросшие до зрелости и драк; обрезанные стоят дешевле, полноценные — дороже. Крестьяне обычно используют для извоза и полевых работ только меринов — те спокойны, послушны и нетребовательны, да и дешевизна важная вещь по мужицким доходам. Форс аристократа заключается в установлении контакта с полноценным жеребцом — более умным, горячим, нервным, требующим от человека опыта, твёрдой руки, терпения и искусства наездника. На жеребцах — любая здешняя кавалерия; в бой рвутся не только люди, но и кони, а тренированный боевой конь, не знающий страха в горячке сражения, подогретого инстинктом — отличный помощник, на которого можно положиться.

Со скотиной пониже рангом, чем кони, здешние фермеры управляются проще. Я ещё со времен поместья А-Нор помню: держат быка "на племя", а молодых бычков, предназначенных "в коровы" обрезают и дразнят племенного, провоцируя его спариваться. Скотники говорили, что выносливость животных такая операция довольно сильно понижает — но ведь на быках и свиньях не пахать, а плодятся они нормально. Долгие века бесконечной селекции постепенно выработали у сельскохозяйственной скотины терпимость к такой искусственной жизни.

Но лошади — это святое. С ними вступают в значительно более доверительную связь, чем на Земле; даже удила, скорее, средство управления, а не принуждения — как земной недоуздок. Истинный аристократ и настоящий наездник должен удержаться на своей лошади без седла и узды — управляя ею голосом и прикосновениями колена. Многим удаётся.

Ра, скажем, не по возрасту хорошо ладит с лошадьми. У него тореадорская посадка, а с жеребцом — те тёплые отношения, какие на Земле бывают у людей с собаками. Его гнедой встречает хозяина радостно, тыкается в плечо крупной усатой мордой с влажными глазами и торчащими, как у кабарги, клыками-бивнями. Такие бивни, просто-таки естественные стилеты, легко вспарывают кожаные куртки — это если цели не достигнет удар острого копыта, по рассказам конюхов, вбивающий пряжку ремня в позвоночник. С чужими лошадьми нужно быть очень осторожным. Идеальное боевое и верховое животное одновременно — на Земле таких нет. Воюющий мир…

Рыжий глянцевый жеребец Ар-Неля, плотный, тонконогий и очень красивый, с гривой, заплетенной в сложную прическу, косится на меня и злобно визжит. Ар-Нель угощает его кусочками вафли и половинками сушёных слив, но меня рыжая бестия всё равно не одобряет.

Сразу за воротами жеребцы срываются с места — их подгоняет жажда соперничества. Их хозяева чуточку бравируют навыками лихих наездников, поощряя своих зверюг меряться силами. Мой каурый вздыхает, припускаясь за ними; он, кажется, презирает эту тщету. Мне этот бедолага гораздо милее, чем свирепые необрезанные звери аристократов — я хорошо знаю, что от него ждать, я ему доверяю, он — мне. Я украдкой кормлю его акациевым сахаром, он не несёт, не кидается в драки — и слава Богу.

Лихим аллюром мы направляемся в столицу Кши-На, город Тай-Е, который, впрочем, местные жители предпочитают называть просто Столицей, словно Тай-Е — это её "священное", "благословлённое" имя, которое не называют вслух, обращаясь к родственникам. Столица — общая родина, или, во всяком случае, общая любовь. Отвлечённое, обобщённое название — явный признак нежного отношения жителей государства.

Зимняя дорога вызывает у меня приступ ностальгической грусти.

К полудню распогодилось. Стоит легкий морозец, градуса два-три ниже нуля по Цельсию, а вокруг — обычная сонная красота зимы, будто мы не в сорока восьми парсеках от Земли, а где-нибудь на Карельском перешейке. Под снегом и инеем деревья кажутся совершенно нашими, впечатление дополняют нги-унг-лянские кедры. Зимой они — вылитые европейские сосны, если не вглядываться пристально: такие они сизо-седые на морозе, с рыжевато-бурыми стволами, с ветвями, похожими на бронзовые канделябры… и пахнут похоже, то ли кипарисом, то ли примороженной елью. До весны ещё далеко, можно не вспоминать, что весной на молодых побегах кедров распустятся неуместные и неожиданные розово-лиловые пушистые соцветия, вроде жёлтых шариков, цветущих на земных вербах — а уж из них появятся сизо-седые крупные шишки… эхе-хе.

Хоть похоже на Россию… логическое продолжение той самой любимой профессиональной игры. Не будем себя обманывать, даже при виде деревень, на диво уютных зимой, чудесно пахнущих дымом, хлевом и печеным хлебом, почти как дома… А по пути нам попадаются крестьянские лошадки, везущие из лесу хворост на волокушах с полозьями — чем не дровни?

Мужики кланяются моим аристократам с почтением и любопытством — долго смотрят вслед. Ну да: куда это направились юные титулованные красавчики в ту пору, когда им положено сидеть у камина и играть в шарады? Юноши, не носящие статусных знаков "настоящих мужчин", вызывают пристальное и доброжелательное внимание окружающих, как девушки на Земле — оно и понятно. Нги-унг-лянский аристократик-девственник, как и земная барышня — для мужиков недосягаемая радость, небожитель, к которому плебеям не положено испытывать интерес такого рода, но за посмотр денег не берут, так?

День голубой и хрустящий, вышла приятная прогулка. Мы останавливаемся перекусить и покормить лошадей в трактире на въезде… в районный центр, хотел я сказать. Ну да, в тот самый город, Смотрителем которого служит Господин Эу-Рэ. Я тут впервые, Ра — тоже. Нам обоим хочется побродить и посмотреть, но Ар-Нель очень резонно полагает, что в положении беглецов не годится мозолить горожанам глаза. Пока лошади жуют "кукурузу", мы пьём горячую сладковатую "микстуру", которая здешней зимой плотно заменяет чай, ибо считается противопростудной, едим жареную свинину — и отправляемся дальше.