Я принят на службу в свиту Государыни Ра — и я отныне титулованная особа. Идеальная легенда — это вовсе не легенда: настоящее жалованное дворянство.

Вот тебе и авантюра… я даже сам ещё не осознал до конца, как это вышло.

КомКон и Этнографическое Общество дружно хотели посмотреть на здешнюю придворную жизнь — пусть смотрят. Показываю!

Я совершенно уверен: в ближайшее время Земля выйдет со мной на связь. Вот вам информация — эксклюзивная, уникальная информация! Оэ, я стану другом короля!

И у меня будет возможность официально смотреть на всё, что я пожелаю увидеть… Ах, кабы мне какую-нибудь здешнюю учёную степень… Ну да это не важно.

Всё это время я работал не только как этнограф, но и как здешний простолюдин. Я убирал сено, чистил конюшни, ловил рыбу, следил за детьми, перестилал постели, драил полы, заваривал чай и сидел с больными. Я умею колоть дрова и наловчился косить траву здешним хитрым орудием, похожим на серп, а не на косу. Я лущил кукурузу и кастрировал поросят. Я даже освоил сложную науку сушить расписной шёлк, чтобы не испортить рисунок. Это может показаться низким и мелким — моим предшественникам и казалось — но я получил максимум информации и завел связи. Я был неприхотлив до предела и готов выполнить любое поручение. И вот, кажется, моё терпение, наконец, окупается.

Теперь, я надеюсь, мне покажут Нги-Унг-Лян. Мои здешние друзья мне сами её покажут. Хок, что захочу, то и покажут! "Вот ваш Лондон, леди. Узнаёте?"

От фонариков и жаровни в опочивальне было тепло, почти жарко. Ра лежала на алом шёлке Государева Ложа, на спине, нагая, закинув руки за голову, с закрытыми глазами, и ощущала взгляд Вэ-На, сидевшего рядом, всей кожей, как ощущают прикосновение летнего ветра.

Правила благопристойности велели прикрыться; Вэ-Н хотел смотреть — Ра решила, что ей надлежит повиноваться Вэ-Ну, тем более, что, пожалуй, хотелось ему повиноваться.

Это было очень непохоже на все её прежние чувства — новое парадоксальное ощущение предельной беззащитности и предельной защищённости одновременно, зависимость и желание упиваться этой зависимостью. Тело Ра наполнилось болью; тело напоминало город во время землетрясения, когда все стены и перекрытия ломаются, трескаются и рушатся, думала Ра — и тут же поправлялась: тело напоминало пашню, прорастающую будущими колосьями. Кто сказал, что земля не чувствует боли, когда её протыкают ростки?

Всё, в сущности, начинается с боли, думала Ра, стараясь дышать ровно. Рождаться. Расцветать. Приносить плоды. Всё это больно. Что должен чувствовать раскрывающийся бутон?

Я — цветок. Это, видимо, знак судьбы.

— Не хочешь на меня смотреть? — спросил Вэ-Н.

Ра открыла глаза.

— Не хочу смотреть на себя.

Ложь. Хотела. И было странно всё время думать о том, в каком роде назвать себя, чтобы не ошибиться — но почему-то не стыдно, даже не досадно. Постепенно проявлялось какое-то новое понимание.

— Мне кажется, я вижу, как ты меняешься, — сказал Вэ-Н, и Ра услышала в его тоне тихое восхищение. — Твоё тело светится в темноте.

— Порезы и шрамы — никакого свечения. Я вся полосатая. Бедная Ра. Я тяжёлая, как дождевая туча.

— Ты лёгкая. Я тебя держал. Тебе кажется, что ты тяжёлая, а мне жаль, что тебе больно…

Ра разглядывала Вэ-На сквозь полуопущенные ресницы. Вэ-Н казался ей красивее сейчас, без одежды, в таких же, как и она, свежих порезах, заклеенных полосками пропитанной бальзамом ткани. Сейчас он выглядел не тощим, а скрученным из стальной проволоки; смотреть на его встревоженное лицо было очень приятно — именно потому, что Ра понимала причину тревоги.

— Говорили, что все кричат, — сказал Вэ-Н, смущаясь. — Кричат, когда их… Прости. Ты сильная и отчаянная, Ра. Ты настолько сильная и отчаянная, что я всё ещё удивляюсь.

— Кто говорил?

Вэ-Н сделал пренебрежительный жест рукой. Кто бы ни говорил ему — о своих рабынях, о непотребных девицах, о подлых приёмах, об обманах и предательстве — даже если это были родственники или друзья, это больше не имело значения и не должно было оскорбить чистоту Ра. Вэ-Ну не надо было проговаривать вслух эти очевидные истины.

К тому же сам он тоже был чист, это Ра легко поняла. Понять помогала мудрость всего устройства мира: партнёрам не обязательно долгое знакомство, они узнают друг друга с поражающей быстротой — сперва скрестив клинки на поединке, потом — соприкоснувшись в постели. Ра знала, что Вэ-Н сильнее неё и лучше держит себя в руках. Ещё она знала, что Вэ-На учили быть подлецом, и он знает множество грязных приёмов, для боя на мечах и для того боя, который зовётся жизнью, но подлецом не стал. Она знала также, новым чутьём догадалась, что до неё он не касался женщины.

— Можно дотронуться до тебя? — спросил Вэ-Н тихо. — Осторожно?

Ра кивнула. Вэ-Н принялся гладить её по плечу и шее, не смея дотронуться до груди. Ра взяла его руку и прижала к себе, давая ощутить, как её тело приобретает совершенные женские формы — там, где она сама чувствовала жаркую тяжесть. Вэ-Н нагнулся, поцеловал её руку, поцеловал в ключицу; Ра слышала его громкое сбивающееся дыхание — и слышала его мысли, как слышат слова: он хотел сгрести её в охапку, прижать к себе, вылизывать, как кот кошку, с головы до ног, вдыхать её меняющийся запах — но боялся причинить ей боль.

Ра тёрлась щекой о его руку и впервые думала о поражении в поединке, как о некоей другой победе, дающей ей власть приказывать победителю. Соперничество, азарт, упрямство и жестокость, злость, желание сломать — вытекли из неё вместе с кровью, их унесли в храм вместе с частью её тела. Остались непривычная самодостаточность и внутренний покой, а с ними — неведомая прежде неколебимая вера в себя.

Вэ-Н — Государь Кши-На и её Государь — выполнит её просьбу или приказ, сам будет служить ей, как вассал, потому что теперь она, Ра — драгоценный сосуд для новой жизни, будущая Мать Государей. Задохнувшись от силы этой мысли, Ра прошептала:

— Счастье наступит, Вэ-Н!

Вэ-Н поднял голову и взглянул ей в лицо с неописуемым выражением надежды и благодарности:

— Я тоже так думаю. Я верю в предсказания… знаешь, завтра я сожгу много цветов силам Земли и Неба в подарок за тебя. Ра, Господин Гадальщик был прав — все эти франтики… их матери лгали, они все родились под действием других Стихий, лишь ты мне по-настоящему подходишь.

— Я — не подарок, — усмехнулась Ра.

— О да! Но ты — моя.

— Вэ-Н… а ты хотел меня убить. Я хорошо помню, как ты решил, что убьёшь меня, и как почему-то передумал. Этого я не понимаю…

Вэ-Н спрятал лицо в ладонях Ра. Сказал, не поднимая глаз:

— Ты швырнула мне в лицо, что не хочешь быть рабыней и не представляешь детей рабыни в Доме Государевом… а я — сын рабыни, Ра. Я — внук рабыни. На миг я взбесился, потому что ты сказала правду. Презираешь меня?

— Нет. Между нами — поединок. Ничего, похожего на рабство, больше не будет. И вообще — мне кажется, ты не должен называть рабыней свою Мать.

— Я её не знал, — медленно проговорил Вэ-Н. — Она умерла оттого, что я родился. А если бы осталась жива, умер бы я — как все мои братья. Я же не глух и не слеп: она умерла оттого, что с ней обошлись, как с рабыней, мой Отец взял то, что ему дали… я не могу говорить об этом.

— Всегда-Господин… даже Государь не может безнаказанно изменить порядок вещей… но это уже в прошлом, ведь правда? Ты всё поправил…

— Ра, я ничего не знал… не понимал… если бы ты не объявилась во Дворце против этикета и всех мыслимых правил и не начала бы дразнить меня — вероятно, я так ничего и не понял бы никогда. Сейчас я думаю, что меня воспитывали, как сына рабыни — Всегда-Господин ведь всегда сын рабыни, каков бы ни был его статус… мне стыдно смотреть на тебя… я же просто послушался, я делал то, что от меня требовали, когда ты писала свои безумные письма — и думал, что и ты пишешь под диктовку! Ра, прости!