— Регина! Регина!

Кипящим металлом забурлило в крови неохватное, невероятное счастье, оставив на бедном, исполненном любовью сердце сладко ноющий коралловый шрам.

Ночи, последовавшие за тем вечером, Северин проводил в «Паутине». Отрешившись ото всех, он сидел в стороне и наблюдал, как Милада обхаживает посетителей. Для каждого у нее находилось словечко, ласковые нотки, затаенное обещание; гость думал, что все это предназначено ему одному, и щеки его окрашивал безмолвный румянец. А она то и дело одаривала взглядом Северина и, проходя мимо, касалась пальцами его волос. Она пела его любимые песни, слышанные им в детстве, — и смотрела на него. В ней чувствовалось томное и мечтательное очарование славянки, некогда подкупившее Северина в Зденке. Но Милада обладала к тому же опасной грацией, лукавой чувственностью, что скрывали, как покров, ее суть. Северин часами сидел за столиком и пил темно-красное вино, которое подливала ему Карла. Он не принимал участия в веселье, шумевшем вокруг, но не способном его пробудить. Среди всеобщего буйства он оставался наедине с Миладой, лелея мысль о часе, когда она опять будет принадлежать только ему.

На рассвете, допив бокал, Северин покидал заведение. Фонарщик с длинным шестом за плечами гасил последние огни. Навстречу попадались весело болтающие женщины с большими корзинами на спинах. Это торговки шли на зеленый рынок продавать овощи. Дома он валился в постель и засыпал, не раздеваясь.

Однажды он так же вышел из ресторанчика и за дверями обнаружил Натана Майера. Скривив рот в едкой улыбке, Майер поздоровался и прошел с Северином квартал-другой. На прощание покачал головой и нервно хмыкнул.

— Она шлюха! — принялся повторять он сквозь зубы, и Северин не понял, насмехается он или предупреждает.

Русский смотрел на него со странным, чуть не отеческим выражением лица.

— Северин, она тварь… поверьте… тварь!

Языками пожара, взмывающими в высоту небес и озаряющими ночь грозным светом, ворвалась любовь Милады в жизнь Северина. Девушка бросила его после нескольких недель самозабвенной и своевольной страсти — и над ним вновь нависла леденящая мгла, душу объяли пугающие сумерки одиночества. Мысль о том, что он снова одинок, казалась невыносимой. Пламя оставило от него лишь пустую оболочку, но Северин никак не мог уразуметь, что стоит на пепелище и корчится от боли в жутких гноящихся ожогах. C неистовством обреченного он упорно шел наперекор судьбе.

Каждый день он ожидал в своей комнате ее прихода. Стрелка часов на столе со стуком перемещалась по циферблату, пока не наступала ночь. Милада больше не появлялась. Как-то он в отчаянии бросился на пол, из разбитого рта закапали слюна и кровь, промочив ковер.

Вечером, явившись в ресторан, Северин схватил Миладу за руку. Он так впился в ее плоть ногтями, что девушка неуверенно вскрикнула, позвав на помощь, и сама яростно вонзила зубы в его запястье. Наконец ей удалось высвободиться.

— Видеть тебя не желаю! Все кончено!

Исполненный горечи Северин выскочил на улицу. Порыв ветра сорвал с его головы шляпу, но он даже не заметил этого. Оглушенный несчастьем и охваченный ужасом, он несся сквозь ночь в бесплодной попытке убежать от себя. Вдруг рядом с ним выросла фигура полицейского, приказавшего остановиться. Северин разразился проклятьем и помчался дальше.

Он очнулся лишь в полях за окраиной. Дыхание хрипло вырывалось из горла, сердце громко стучало, будто выпрыгивая из груди. Северин рванул воротник, и постепенно ему удалось прийти в себя. Тучи на хмуром небе разошлись, в прогалину выглянула луна. Северин узнал местность. Поблизости виднелась ферма, давно покинутая хозяевами. Летом за ее потрескавшимися стенами устраивались на ночлег бродяги. Время от времени туда забредали старьевщики в поисках мусорных сокровищ.

Тропинка быстро привела к шоссе. Там высилось новое фабричное здание, а за ним начиналось кладбище. Северин не бывал в этих краях с похорон доктора Конрада. Он вспомнил пролетевшие с того времени дни и вновь, разбитый и ошеломленный, вернулся к действительности. Луна исчезла, на полях воцарилась тьма. Северин опять бросился бежать. Он убегал все дальше и дальше от города, чьи тусклые огни маячили за его спиной. Ночной ветер трепал волосы и холодил голую грудь под расстегнутой рубашкой. Мало-помалу Северин успокоился, бурление в крови улеглось. У решетки кладбищенских ворот, недалеко от могилы Конрада, стояло дерево, некогда преследовавшее Северина даже во сне. Пробегая мимо, он рассмеялся, поднял комок земли и швырнул его через ограду.

Вдруг навалилась малодушная усталость. Он вспомнил о заброшенной ферме у дороги. Если он укроется там до утра, то в город больше не вернется. Хотелось спать. Он как-то читал об этой ферме в газетах. Там, в груде мусора, нашли труп офицера, покончившего с собой. Северин знал его: офицер был завсегдатаем «Паутины». Это Карла принесла в ресторан весть о его смерти. Тогда новость ничуть не взволновала Северина, ослепленного и оглушенного любовью. Сейчас ему открылась взаимосвязь. Его захлестнула отчаянная, ядовитая ненависть; он поднял руку и погрозил кулаком в темноту.

С той ночи началось падение Северина. Упрямая жажда жизни, присущая ему и не раз помогавшая превозмочь все неурядицы и беды, обрушилась под натиском безнадежной печали. Он сказался больным и перестал ходить на работу. Неспособный что-либо делать и думать о чем-то ином, он с наслаждением бичевал себя, смакуя боль и снова и снова возвращаясь к ее истоку. Часы безучастной отрешенности сменялись дикими приступами ожесточенной ярости. На губах выступала пена, он истошно кричал, вжавшись лицом в подушки на постели. Кулаком он разбил гладь зеркала, отражавшую его нахмуренный лоб и мертвый от бессонницы взгляд. Люди на улице, завидев его таким, с посеревшим лицом и набрякшими от слез веками, предусмотрительно обходили его стороной.

В таком состоянии Натан Майер однажды обнаружил его перед зажегшей вечерние огни «Паутиной». Стуча зубами, Северин смотрел на фонарь у входа. Натан подошел к нему и положил руку на плечо.

— Не надо туда заходить! — сказал он.

Голос его звучал мягко: таким ласковым и вкрадчивым тоном обычно говорят с детьми.

— Северин, не стоит туда идти!

Затем он подхватил его под руку и повел вверх по лестнице к себе в кабинет. Северин шел с ним, не пытаясь сопротивляться.

— Что вам нужно от меня, Натан? — только и спросил он, доверив ослабевшее тело статному спутнику.

Наверху Майер включил свет и усадил гостя в кресло, раскрыв перед ним коробку с длинными тонкими сигаретами, привезенными с родины. Сам он беспрерывно курил их одну за другой.

— Угощайтесь! — сказал он и принялся длинными шагами расхаживать по комнате. Северин сидел и слушал его. Речь шла о том же, что и когда-то в кафе. Короткими, взволнованными фразами русский предрекал войну против всех. Но сквозь завесу слов прорывалось и нечто иное: дружеское участие, искренняя забота, казавшиеся Северину в устах этого человека особенно трогательными и необъяснимыми.

— Что вы от меня хотите? — еще раз спросил Северин.

Натан Майер застыл перед собеседником.

— Вы очень симпатичны мне, Северин!

Он с улыбкой наклонился ближе.

— Вы один из нас! Один из Гильдии!

— Какой еще Гильдии?.. О чем вы?

Но ответа на вопрос Северин не получил. Натан, звякнув связкой ключей, отпер письменный стол.

— Можете пока посмотреть, что здесь, а я спущусь вниз, добуду бутылку вина… Осторожно, сигарету держите подальше!

Северин встал и с любопытством выдвинул тяжелый ящик стола. Натан Мейер ушел, оставив его одного во внушающей странные ощущения комнате с книжными полками до потолка и мерцающим на полированных плоскостях старой мебели светом лампы. В ящике покоились всевозможные фугасные бомбы, ручные гранаты, круглые и прямоугольные коробки с белыми запальными шнурами.