Впереди показалась улица Фердинанда, ослепив блеском витрин. Было уже поздно, и Северин ускорил шаг. Он заметил Зденку, стоящую у Национального театра; ее милое лицо улыбнулось ему из толпы.

Когда Северин познакомился с Лазарем Каином, тоже стояла осень. Вверху Штепанской улицы, близ большого ботанического сада, Лазарь держал лавку. Пара потрепанных томов в тканевых переплетах да изъеденная рыжими пятнами коробка пожелтевших брошюр за стеклом витрины говорили прохожим, что здесь находится книжный магазин. Над дверями висела побитая дождем и снегом вывеска, на которой под именем владельца красовались выцветшие буквы надписи «Букинист».

Лавка была тесная, с низким потолком, и в ней день-деньской горела газовая лампа. Но зимой магазинчик мог показаться весьма уютным: в углу полыхала жаром железная печка, а Лазарь либо сидел за прилавком, перелистывая пузатые каталоги, либо учил всяким фокусам своего ворона Антона. В летние месяцы и ранней осенью покупателей почти не было. И тогда старый Лазарь поручал магазин дочери и отправлялся на прогулку по окрестностям. Маленькими шажками ходил он взад и вперед по улице, глядя на окна домов. Он был немного близорук, к тому же газовый свет в темной лавке еще более ослабил его зрение. Он рассматривал служанок, которые, разложив по подоконнику крепкие груди, вытряхивали пыль из половиков прямо на улицу. Кровь приливала к его желтому лицу, глаза хлопали. Или, остановившись под колонной святого Адальберта, он провожал взглядом нянечек из соседнего родильного дома. Рядом приютилось убогое заведеньице, торгующее «пойлом». Лазарь Каин помнил времена, когда там собирались медики и вечера напролет танцевали с акушерками. Да и сам он, бывало, наведывался туда и из уголка наблюдал за весельем. Сейчас трактир сменил хозяина, и днем в нем было по большей части пусто. Разве что пара чешских юнцов играла в кегли в запущенном саду да угрюмая официантка проносила мутное пиво в надтреснутых кружках.

Еще он частенько сиживал у костела святого Штепана, в кабачке, где подавали пльзенское пиво. Но и это место, когда он заходил сюда летним утром, было сложно назвать оживленным. Лишь к обеду оно заполнялось священниками из расположенного поблизости окружного викариата. Лазарь, скрытый зеленой шторой, оставался у окна и смотрел на стройные лодыжки спешащих по своим делам девушек. Не так давно он разменял шестой десяток, однако страсть к женскому полу не желала угасать в нем. Дома, на самых верхних полках магазина, для знатоков и лучших своих покупателей, хранил он самые ценные книги. Опасные и бесстыдные романы, французские и немецкие приватные издания, пикантные гравюры, редкие переводы времен Ретифа де ла Бретона. Он с особой нежностью относился к этим сокровищам, то и дело с наслаждением перебирал их, поглаживая тощими пальцами, и расставался с ними крайне неохотно и лишь за немалые деньги. Он с искренним сожалением смотрел, как покупатели держат их в руках, будто ему казалось, что из его дома уносят какую-то обожаемую вещь. Больше этих книг он любил только двоих — ворона Антона, старую и потрепанную птицу, долгие годы прожившую в его книготорговом предприятии, да дочь Сюзанну.

Именно в этом кабачке напротив церкви Северин познакомился с Лазарем Каином. Колокола на башне созывали к воскресной службе, и они оба смотрели на юных фрау, задумчиво проходящих мимо окон с молитвенниками в руках. Вот тогда Лазарь пододвинул свой стакан поближе к Северину и заговорил. Слова срывались с его губ, волнение все сильнее проступало на иссохшем лице, и под щетинистыми бакенбардами горели щеки. Говорил он о холодном и лишенном воображения характере нового времени и о том, что теперь жажда денег похоронила радость веселья. Его моргающие глазки блестели от жара тайного удовольствия, когда он живописал иной мир, столь милый его стареющему сердцу, — Францию восемнадцатого столетия. Его истории из эпохи «Оленьего парка» Людовика XV полнились красками и вдохновением, в голосе звенело завистливое томление, когда он повествовал завороженному Северину о мадам Янус, гениальной своднице, чья смелость и изобретательность ошеломляли сам Париж.

«Такое больше не повторится», — сказал он, и в этих словах прозвучала настоящая печаль. Потом они немного посидели молча, но перед их глазами в полутьме кабачка проносились галантные чудеса ушедшего века; колокола снаружи онемели, и лишь разлитые в небе золотые отзвуки угасали вдали. Северин украдкой посмотрел на лысый череп Лазаря, успевшего отвернуться к окну, и задержал взгляд на испещренном бесчисленными морщинами еврейском профиле. В голове промелькнула догадка: этого человека терзает тот же недуг, что и его; он болен страстным непокоем и бежит от своего тесного и бестолкового существования в книги. Ему стало жаль старика, годами разменивавшего душу на мертвые картинки. Они поговорили еще чуть-чуть, и Лазарь рассказал о дочери и ручном вороне. А когда расставались, пригласил Северина наведаться к нему в лавку.

Северин воспользовался приглашением на следующий день. У печки на низком мягком табурете сидела Сюзанна. Погода все еще оставалась ясной, и букинист не зажигал огня. Однако с залитой солнцем улицы тянуло промозглым холодом. Сюзанна куталась в черную шаль, на страницах лежащей на ее коленях книги плясали отсветы газовой лампы. Лазарь, стоявший за прилавком, поздоровался с Северином, совсем не удивившись его приходу. Лысая макушка засверкала бликами, когда он склонился с лупой, рассматривая какие-то ценные раритеты. Северин терпеливо слушал пояснения, рассеянно глядя на Сюзанну. Она молча читала книгу. Ее темно-русые волосы разделял аккуратный пробор, на щеках лежали тени длинных ресниц. Она подняла голову лишь однажды и встретилась с ним глазами.

С тех пор Северин зачастил к Лазарю Каину. Мысли о молодой еврейке не давали ему заснуть. Сюзанна не была красавицей. Но в глазах ее горел настоящий огонь, противореча вечному спокойствию рта. Глубины бархатного взгляда были вероломно чисты, пленяя и прельщая Северина.

Так на него с ночных небес смотрели мерцающие звезды, когда он, истомленный неодолимой тоской, запоздало брел домой с прогулки. Северин искал встречи с этими глазами сквозь дым своей сигареты, глядя мимо плешивой птичьей головы ее отца и вспархиваний ворона, мечущегося из угла в угол в тесной клетке. Сюзанна предлагала ему себя с непостижимой серьезностью, ни разу не вступив в общий разговор и никогда к нему не обращаясь. Когда он заговаривал с ней, звучали краткие и холодные ответы, заставлявшие его злиться и замолкать. И тогда он пускался в болтовню с букинистом, позволяя тому хвастать старыми литографиями и гелиогравюрами.

Однажды днем, когда Сюзанна куда-то ушла, Лазарь пообещал Северину познакомить его с доктором Конрадом. В голосе его звучала нерешительность — он с осторожностью показывал Северину, насколько доверяет ему. В ответ на удивленные расспросы Лазарь рассказал о большом художественном ателье, устроенном в одном из новых домов, что выросли в преображенном районе вместо лачуг еврейского квартала. Здесь доктор Конрад на последние крохи своих некогда значительных средств снял мастерскую, однако использовал ее в иных целях. Пальмы в кадках и ковры придавали помещению экзотический вид, а пара багетных рам в углу, мольберт и стоящие у стены гипсовые головы намекали на род занятий жильца. В действительности доктор Конрад давным-давно не брался за палитру. Он часами лежал на удобном турецком диване с ароматной сигаретой в руке, а слуга то и дело подносил ему французский коньяк с сельтерской. Или слушал, как возлюбленная со скучающим видом перебирает струны мандолины. Она была светловолосой и избалованной, и звали ее Рушена. Во второй половине дня ателье заполняла толпа гостей: молодые господа в смокингах, мышино-серых панталонах и лакированных туфлях; стареющие прожженные бонвиваны в элегантных костюмах и с мундштуками из слоновой кости во рту; художники в широкополых шляпах и нечистых рубахах; натурщицы в шелковых блузках и узких юбках, любящие проводить свободное время с рюмками сладких ликеров из запасов доктора. Иногда заглядывали барышни и дамы из высшего общества; одни смущались и терялись, другие вели себя с излишней дерзостью, но для каждой эта чужая, вольная жизнь обладала многообразной привлекательностью. Об этом и поведал Лазарь Северину, а тот не мог не заметить, как дрожат от сдерживаемого волнения пальцы старика.