— Думаю, элементарная вежливость требует ответить девушке. Это самое меньшее, что вы можете для нее сделать.

Да это же открытое оскорбление, причем превосходно сформулированное! — возмутился Герберт. И от кого же — от секретарши!

— Да неужто? — осведомился он, с трудом сдерживая раздражение. — А вам случайно не приходило в голову, что у меня может быть веская причина не отвечать на эти письма?

— Некоторые мужчины нарочно набивают себе цену! — храбро выпалила Бетани. — Изображают равнодушие, чтобы вернее приманить добычу! Может, вы как раз из таких?

— Вижу, я изрядно вырос в ваших глазах, — саркастически усмехнулся Герберт.

— Я только предполагаю, — пожала плечами Бетани. — Я же вас практически не знаю.

— Совершенно не знаете! — прорычал Герберт. — В противном случае вы бы не считали меня самовлюбленным эгоцентриком! И для самоутверждения мне вовсе не нужно поощрять сентиментальных школьниц, изнывающих от неразделенной любви!

— Школьниц? — переспросила Бетани, и вид у нее при этом был настолько потрясенный, что Герберт нахмурился еще сильнее. — Неразделенная любовь?

— Ну и нечего тут изображать праведное негодование, — недовольно поморщился он. — В конце концов мне только тридцать три — до пенсии еще далеко, верно? Как бы то ни было, она совершеннолетняя. В прошлом месяце ей исполнилось семнадцать.

— И у вас с ней роман, — кивнула Бетани с весьма умудренным видом.

Герберт сам себе удивлялся: и с какой стати он так раскипятился? Может, потому, что не привык, чтобы едва знакомые люди воспринимали его заведомо враждебно. Но в чем бы причина ни заключалась, в этот момент больше всего на свете ему хотелось схватить дерзкую секретаршу за плечи и основательно встряхнуть.

— Черт подери! — выругался он. — По-вашему, я — герцог Синяя Борода? Нет, ни о каком романе речь вообще не идет. Девочки-школьницы меня отродясь не возбуждали.

— Тогда в чем же дело? — озадаченно спросила Бетани. — Как ее зовут, в конце концов? И чего она хочет?

Герберт тяжело вздохнул. Он всегда считал, что личная жизнь на то и личная, чтобы не делать ее достоянием общественности. Но если Даньелл начала писать и звонить ему на работу, он неизбежно будет скомпрометирован, если забудет об осторожности.

— Ее зовут Даньелл, — нехотя отозвался босс. — И она вбила себе в голову, будто без памяти влюблена в меня.

— Но почему?

Невзирая ни на что, Герберт разразился смехом. Он запрокинул голову и захохотал во весь голос. Даже если бы его самомнение и впрямь выросло до гигантских размеров, то этот бесхитростный, короткий вопрос немедленно поставил бы его на место. Но тут огромные серые глаза затуманились, в них явно читался упрек. И Герберт снова разозлился не на шутку.

— А вы как думаете? — возмущенно осведомился он. — Уж не потому ли, что я коварно насладился ее невинностью, едва деточка вышла из пеленок?

— Герберт!

— По-моему, ханжески-озабоченное выражение вашего лица демонстрирует именно это, если не хуже, так, Бетани?

— Ничего подобного!

— И вы со всей очевидностью встали на ее сторону!

— Ни на чью сторону я не вставала! Я пожалела девушку, вот и все.

— Несмотря на то что ее вы совсем не знаете, а со мной знакомы весьма поверхностно, — негодующе продолжал он. Синие глаза его потемнели, как грозовое небо. — И истинного положения вещей вы вообще не представляете!

— Может, и так, — не стала возражать Бетани. — Тогда почему бы вам не рассказать мне все как есть?

Герберт скептически поджал губы. Он с детства привык считать, что открыто выказывать свои чувства — это признак слабости, а изливать душу незнакомому человеку и вовсе недопустимо.

Но нельзя же было просто-напросто закрыть глаза на ситуацию, которая угрожает выйти из-под контроля. А Бетани — человек непредвзятый. Даньелл она совсем не знает. И мнение свое выскажет честно и откровенно. Так почему бы не довериться собственной секретарше? Что в этом постыдного?

— Может, и впрямь стоит, — медленно протянул Герберт.

Бетани ушам своим не верила. А босс ее как ни в чем не бывало поудобнее устроился в кресле и, сощурившись, принялся внимательно ее разглядывать — точно замысловатый чертеж.

— Хорошо. — Он кивнул и задумчиво улыбнулся. — Убедили. Я расскажу вам историю про Даньелл от начала до конца, а потом посмотрим, кому вы станете сочувствовать. Договорились, Бетани?

— Вообразите, — начал Герберт, рассеянно двигая по столу пресс-папье с крохотной розовой ракушкой в центре, — маленькую девочку, которая растет себе, не зная мужского общества…

Бетани сочувственно вздохнула. Как не похоже на ее собственную биографию! Вокруг нее мужчин всегда было пруд пруди — точнее, не мужчин, а мальчишек. Кто, как не она, пестовала и опекала четырех младших братьев, сколько себя помнила!

Но Бетани знала: рано потерять мать — это скорее трагическое исключение, чем правило. И слава Богу, что так. Молодая женщина отогнала навязчивые воспоминания и храбро встретила взгляд холодных синих глаз.

— Это вы про Даньелл?

— Про нее, родимую, а то про кого же? — Герберт кивнул. — Они с матерью жили по соседству от нас. Моя матушка стала ей крестной, а я знаю Даньелл почти что с рождения.

— Понятно, — осторожно отозвалась секретарша.

— Мать Даньелл — актриса, ослепительной красоты женщина…

Интересно, похожа ли Даньелл на мать? — невольно подумала Бетани, но вслух ничего не сказала.

— А еще она поглощена только собой, — продолжал тем временем Герберт, и теперь в его голосе отчетливо послышалось неодобрение. — И, как для большинства красавиц, рождение дочери стало для нее вселенской катастрофой.

— О! — Глаза Бетани удивленно расширились. — Но почему?

Герберт слегка оторопел: секретаршу, похоже, и впрямь немало поразило подобное положение дел.

— Потому что дочери имеют дурную привычку вырастать, — терпеливо пояснил он. — И становиться живым свидетельством того, как быстро летят года. А для актрисы старость — это худшее из зол. Трудно притворяться, что тебе еще и тридцати не исполнилось, ежели рядом двадцатилетняя дочь.

— А ведь и верно, — задумчиво протянула Бетани. — Вот уж никогда бы не подумала! — Слова босса явились для нее настоящим откровением. Чтобы Герберт Хендерсон да стал изливать душу… Чего-чего, а наличия души она в нем и не подозревала! — Вы-то тут при чем?

Герберт уже не раз и не два задавал себе тот же самый вопрос, выискивая в памяти хоть что-нибудь — слово, жест или поступок, — способное ввести в заблуждение юную наивную девушку.

— С самого детства Даньелл бегала за мною хвостом, стоило мне объявиться в городе. Слава Богу, приезжал я нечасто, так что девочка не имела возможности воочию убедиться в том, что кумиры зачастую бывают на глиняных ногах, — с грубоватым прямодушием добавил он.

— То есть вы были ее кумиром?

Герберт решил, что, если заменит прошедшее время на настоящее, собеседница, чего доброго, сочтет его зазнавшимся нахалом. А еще он подумал, что Бетани вовсе незачем столь открыто выказывать изумление.

— Боюсь, что да. Даньелл ходила за мной по пятам, восхищенно взирала на меня снизу вверх, словно я непогрешим и безупречен.

Герберт солгал бы самому себе, если бы стал отрицать, что искренне привязался к девочке. Даньелл стала для него младшей сестренкой — той самой, о которой он втайне мечтал да так и не обрел.

В этом-то проблема и заключалась. На сестренку можно цыкнуть: «А ну, брысь!» — и, скорее всего, она отвяжется.

— И что же вы предприняли?

Герберт тяжко вздохнул, признавая, что, наверное, и впрямь избрал не ту стратегию. Он-то надеялся, что, если станет упорно игнорировать одержимую влюбленность девушки, та вскоре «вырастет» из своего нелепого увлечения, как выросла из детских юбочек и платьиц.

— Да ничего такого, — признался он. — Вел себя с нею в точности, как всегда.

— И как же именно?