— Само собой разумеется, мадемуазель. Но предупреждаю, я вернусь. — Приподняв шляпу, он вдруг перешел на шепот. — Я буду возвращаться снова и снова до тех пор, покуда вы мне не ответите на мою любовь…

— Вы никогда не увидите благосклонного приема в моем поместье!

Демонстрируя свою гордость, она прикусила губу. Но он мягко продолжал.

— Неужели вы, Анжела, настолько жестоки?

Хотя она и не доверяла его горестному упреку, все же он подействовал на нее.

Почувствовав, как на глазах у нее наворачиваются слезы, Анжела отвернулась, чтобы он не заметил ее слабости. Некоторое время она, напрягшись и выпрямившись, неподвижно сидела в седле. Через минуту она услыхала стук копыт жеребца, набирающих ритм. Филипп удалялся на легком галопе.

Когда лошадь с наездником скрылись за домом, она отвела Жоли в конюшню. Слезы струились у нее по щекам.

Каждое утро, когда Анжела выходила на галерею, чтобы спуститься по внешней лестнице к ожидавшему ее внизу Жюлю, который помогал ей взобраться в седло для проведения очередной инспекции, на дороге возле ручья, в конце окруженной дубами тропинки, ведущей к дому, возникала фигура наездника. Когда Анжела приближалась к нему, Филипп, а это всегда был он, натянув поводья своего черного жеребца, снимал шляпу и, поклонившись в ее сторону, скакал прочь по направлению к Новому Орлеану.

Она обычно делала вид, что его не замечает, но на четвертое утро почему-то не приказала оседлать Жоли и провела весь день в самом разнесчастном расположении духа, постоянно досаждая Мими.

Обычно Мими заправляла всеми делами в доме и молодая хозяйка в ее действия не вмешивалась, отдавая предпочтение заботам о плантациях и обработке тростника.

На пятое утро Анжела встала раньше чем обычно, и хотя накануне не делала никаких распоряжений Жюлю, стала одеваться, готовясь к выезду.

Выехав на тропинку и бросив взгляд в сторону ручья, она убедилась, что там никого нет. Тут она внезапно опечалилась, словно понесла тяжелую утрату. Завернув за угол дома по пути в конюшню, она вдруг увидала Филиппа. Он, стоя возле черного жеребца, о чем-то разговаривал с ее грумом Жюлем. Анжела некоторое время колебалась, не зная, как поступить. Они молча смотрели друг на друга. В этом молчании было столько напряжения, что Жюль, попятившись, скрылся за воротами конюшни.

— Месье, я ведь вам сказала, что ваше ко мне внимание не найдет ответа, — начала она заплетающимся языком. — Должна ли я…

Он прервал ее, сказав сдавленным голосом:

— Но я не мог долго оставаться вдали от вас…

Потом она очутилась в его объятиях, сердце громко стучало у нее в груди, у нее кружилась голова, когда он осыпал ее поцелуями, а сладость от прикосновения его губ, проникая в нее, растекалась по жилам вместе с кровью, губы же его нежно продолжали утолять свой голод.

Резкий цокот копыт скачущей галопом лошади заставил ее очнуться и отрешиться от этого фантастического состояния, в которое она было погрузилась, и она яростно освободилась от его объятий.

В то утро Клотильда стояла возле окна в спальне и наблюдала, как Филипп отъезжал от Беллемонта. Вот уже пятый день подряд он не просил ее составлять ему компанию во время утренних прогулок верхом, уезжая из дома раньше, чем она обычно просыпалась. Ей показалось это настолько обидным после приятной установившейся привычки прогуливаться вместе. Поэтому в это утро она уже была полностью одета, отдав накануне вечером приказание разбудить ее пораньше.

Она тихонько свистнула, и грум тотчас же подвел к крыльцу ее кобылу. Закрыв ставни, она направилась в холл. Проходя мимо закрытой двери комнаты матери, она остановилась, столкнувшись с ее горничной, которая несла поднос с кофе и булочками.

— Скажите маме, что я отправилась на утреннюю прогулку, — попросила она.

— Слушаюсь, мамзель, — ответила чернокожая женщина.

Сев в седло, Клотильда жестом руки показала груму, чтобы он оставался дома и не сопровождал ее. Затем Клотильда выехала мелкой трусцой на дорожку. Она подождала немного, покуда резвившиеся на лужайке чернокожие ребятишки не открыли ей ворота. Она точно не знала, куда поедет, но охватившее ее отчаяние заставляло ее в это утро проследить за Филиппом. Его пребывание в Беллемонте подходило к концу, и он, вероятно, утратил к ней всякий интерес и, по-видимому, не намеревался делать ей предложение.

Он посещал кого-то еще, она была в этом уверена. И в такой ранний час, пришла она к выводу, он мог только совершать утреннюю прогулку верхом в компании кого-то другого. Какие еще были у него причины, чтобы нарушить установившуюся традицию выезжать по утрам вместе? Ей было стыдно за свой поступок, но безумно хотелось узнать, кто это до такой степени заинтриговал Филиппа на балу у Анжелы, потому что это могло произойти только там.

Одно обстоятельство было для нее необъяснимым и даже непростительным, — за все время своего пребывания в Беллемонте Филипп оставался по отношению к ней таким же внимательным и вежливым как всегда. Она сейчас любила его еще больше, но не была уже столь счастливой, — ее любовь теперь была отравлена недоверием. Это начала замечать и ее мать.

Черный жеребец уже скрылся из вида, когда она свернула с дорожки.

— Поезжайте туда, — кричали ей дети, указывая направление.

"Рабы всегда отлично знают, что происходит в господском доме" — в отчаянии подумала Клотильда, свернув туда, куда указывали дети.

Филипп мог остановиться возле любой из плантаций, расположенных вдоль ручья. Он мог даже поехать в Новый Орлеан. Она тут же ухватилась за эту слабую надежду, убеждая себя в том, что он мог поехать в город, чтобы подыскать там себе квартиру. Но почему в таком случае он не поделился с ней своими планами… выходит, он ей не доверяет, но если он ее любит?

И что она делает здесь, на этой дороге возле ручья, — шпионит, надеется выследить его? Клотильда чувствовала полную безысходность.

Ее чувствительная лошадь постепенно сбавила шаг, отвечая тем самым на отчаянную нерешительность Клотильды. Она заставила перейти ее на легкую рысцу и поскакала по дорожке. Слева впереди нее медленно поднималось солнце, отражаясь, словно в алмазах, в мириадах капель росы на высокой траве, буйно разросшейся вдоль ручья. Клотильда уже больше не рассчитывала нагнать Филиппа. Куда бы он ни поехал, он очень быстро скрылся. Может, это вызвано тем, что у него возникли неотложные дела в Новом Орлеане и это не угрожало разрушить все ее мечты?

"О, пусть всемилостивый Бог все сделает именно так!" — искренне пожелала она.

Клотильда ехала по направлению к поместью "Колдовство", и вдруг ей в голову пришла мысль поговорить с кузиной Анжелой, чтобы успокоиться. Она, конечно, никогда не расскажет ей о своем унижении, нет, никогда, — даже своей любимой кузине. "Да это и не нужно", — подумала она, и слезы выступили у нее на глазах. Анжела и так понимала все ее чувства. Через зелень деревьев она увидала изящные белые колонны "Колдовства" и, немного успокоившись, направила свою кобылу по дорожке, ведущей к величественному и красивому особняку. Подъехав к крыльцу, она заметила Оюму, который бежал навстречу к ней и кричал:

— Добро пожаловать, мамзель! Добро пожаловать!

— Где твоя госпожа, Оюма? — спросила Клотильда. — Она уже выехала на плантации?

Мальчик отрицательно покачал головой и рассеянным жестом указал ей в сторону конюшни.

Клотильда выпрыгнула из седла, бросив ему поводья и, завернув за угол дома, в смятении остановилась. Перед конюшней стоял черный жеребец ее отца, поводья свисали до земли. В нескольких шагах от лошади находились Филипп с ее кузиной и смотрели на нее.

Клотильда сразу все поняла.

Они стояли на таком расстоянии друг от друга, словно только что высвободились из объятий друг друга. Узкое пространство между ними, казалось, было наполнено электричеством, а губы у Анжелы припухли, как будто их только что страстно целовали. Эта немая сцена длилась всего несколько секунд. Потом Анжела с распростертыми руками подбежала к ней.