Снизу она заметила, как побелели костяшки его пальцев. Он стоял, гневно глядя на нее сверху. Низким, сердитым голосом он произнес:

— Вы что, испытываете судьбу, вы, маленькая глупышка!

Ужаснувшись взятому им тону, она, тем не менее, почувствовала странное, пронзившее всю ее удовлетворение. Бросив поводья поджидавшему ее груму, она бегом поднялась по лестнице, демонстрируя ту же живость и ту же энергию, которую проявила при головокружительной езде на своей коляске.

— Вы что-то мне сказали, месье? — холодно спросила она.

— Вы чертовски отлично знаете об этом!

Подняв руки, он сделал к ней несколько шагов, словно хотел, схватить ее за плечи, так потрясти ее, чтобы у нее заклацкали зубы; но он остановился как вкопанный, заметив, что в комнату вошел дядя Этьен.

— Анжела, дорогая! — загремел он.

Он принялся целовать ее в щеки, а растерянная, напуганная Анжела лишь прошептала:

— Дядюшка!

Она бросила неприметный взгляд на маркиза. Вежливая маска вновь появилась на его аристократическом лице, но глаза до сих пор пылали гневом. Сердце ее учащенно билось от дикого ликования. Ага, значит, он не настолько хладнокровен, каким пытается казаться!

"Я тебе еще покажу, ты, высокомерный Бурбон", — подумала она.

Из дома на галерею вышла Клотильда с распростертыми объятиями, ее лицо светилось любовью.

— Анжела, кузина! Неужели ты всю ночь занималась этими приглашениями на бал? Передай их мне, я немедленно пошлю Бриса. Мама просто в восторге.

Несколько секунд Анжела стояла неподвижно. Дикий, распирающий грудь, охвативший ее приступ нервного возбуждения постепенно отпускал, и ей от этого даже стало больно; за то время, за которое сердце ее сделало всего несколько ударов, она основательно потеряла ориентировку в пространстве, — она словно бы оказалась инопланетянкой, окруженной чужой и враждебной атмосферой. Как все необычно! В ужасе она спрашивала себя, что же происходит. Ей абсолютно наплевать, убеждала она себя, одобряет ее действия или нет поклонник Клотильды.

Придя наконец в себя, она обняла Клотильду. "Теперь она ненавидит этого маркиза еще больше, чем прежде", — думала Анжела, обнимая свою кузину и вынимая из сумочки приглашения.

— Посиди здесь, поговори с папой и маркизом, а я пока займусь этим, — сказала Клотильда. — Или пойдешь наверх ко мне?

Анжела встретила взгляд Филиппа де ля Эглиза. В его глазах сквозило такое понимание! Он точно знал, что она в данную минуту испытывает. Он ожидал, что она в ужасе покинет галерею, несомненно, поздравит себя с тем, что ему удалось так ее растревожить.

— Нет, благодарю тебя, дорогая.

Анжела села с показным равнодушием, которого она явно не испытывала, и беззаботно повернулась к дяде, приняв твердое решение поостеречься и больше не оставаться с маркизом снова наедине.

Она была благодарна дяде за его присутствие, а его треп занимал маркиза до того, пока в комнату не вошла тетя Астрид. За ней следовала девушка-служанка с кофейным сервизом на подносе. Астрид тепло поздоровалась с Анжелой, поблагодарив ее за то, что она помогла развлекать их гостя.

Через минуту в комнату вошла Клотильда, сообщив о том, что ее доля приглашений уже отправлена. Теперь они не говорили ни о чем другом, кроме предстоящего бала, да еще о том, как много поступило к ним предложений оказать помощь в его подготовке.

По дороге домой, в "Колдовство", Анжела размышляла о тех неотложных проблемах, которые ей предстояло решить, но все же она время от времени вспоминала об этом удивительном моменте, когда Филипп де ля Эглиз так на нее рассердился, а она только ликовала, наблюдая за вспышкой его ярости. Перед ней постоянно маячило выражение его глаз, которые раздражали ее своей непреодолимой проницательностью, и она пришла к выводу, что была права, инстинктивно не доверяя ему.

Он был слишком привлекателен. Даже ее, которая давным-давно приняла решение, что ни один мужчина никогда не будет ею обладать, охватило волнение от неприличной для воспитанной леди страсти, когда он обратил на нее свой гнев. Пытаясь трезво размышлять, она сказала про себя: "Я очень беспокоюсь за Клотильду. Боюсь, он причинит ей боль".

В течение следующих десяти дней Анжела была слишком занята и не могла наносить обычные визиты в Беллемонт. Поэтому Клотильду с тетушкой Астрид к ней доставил кучер дяди Этьена. Этьен, сообщили они ей, развлекал своего гостя охотой и картами. Анжела знала, что не увидит Филиппа де ля Эглиза до того вечера, когда начнется бал.

В течение нескольких дней слуги занимались только тортами и маленькими вкусными сладкими пирожками. Теперь они приступили к мясным блюдам, а другие к особенно тщательной уборке дома. Никогда еще "Колдовство" не выглядело таким ухоженным. Широкие половицы и вся мебель сияли от сотен зажженных свечей. Они ярко горели во всех комнатах и в люстрах и канделябрах. Светились и бумажные фонарики, которые Анжела велела слугам развесить повсюду на нижней и верхней галереях.

Двери в гостиную и столовую, в два самых просторных помещения, расположенных слева от главного входа в дом, были раскрыты, и таким образом образовалась одна большая зала. В каждой из этих комнат две широкие французские двери вели на галерею. В углу импровизированного зала для бала было сооружено возвышение для музыкантов. Стулья и кресла были расставлены возле стен, а обеденный стол был перенесен через холл в то помещение, которое когда-то было кабинетом отца. На нем стояла большая серебряная чаша и серебряные рюмки для услады джентльменов, интересовавшихся крепким пуншем, которым славились устраиваемые отцом вечера.

С наступлением сумерек к дому начали подъезжать кареты. Женщины отдавали предпочтение белым платьям; они, словно рой белых бабочек, шумно поднимались по ступеням ведущей на галерею лестницы; они окликали друг друга своими милыми, сладкими голосами, вокруг поминутно раздавались взрывы смеха, теплые слова приветствий.

Анжела занималась своими делами, когда приехали дядя Этьен, тетя Астрида с Клотильдой и своим гостем. Бросив первый взгляд на Филиппа де ля Эглиза, Анжела поняла, что никогда не забудет его пронзительного взгляда. Он так выглядел, что она не могла оторвать от него глаз. Он тоже был одет в белый костюм с бледно-голубым жилетом, а контраст между его черными густыми бровями и темными волосами с его вышитым камзолом и доходившими до колен бриджами производили просто неотразимый эффект.

Она убеждала себя, что все дело в том, что он был на голову выше всех присутствовавших здесь мужчин, поэтому она постоянно видела его, переходя от одного гостя к другому. Но избежать почти ежеминутных взглядов в его сторону было вовсе не трудно. Он искал расположения у других гостей, и они постоянно завладевали его вниманием.

Она поприветствовала одного своего старого друга и бывшего поклонника — Анри Дюво. Он был одним из самых упорных ее молодых обожателей, который усилил напор своих ухаживаний, особенно после смерти отца. Рядом с Генри был какой-то незнакомец.

— Молю о вашей снисходительности, дорогая Анжела. Я осмелился привезти с собой своего приятеля. Разрешите представить вам месье Беллами. Он — американец, компаньон в моем бизнесе, и теперь хочет устроиться в Новом Орлеане.

— Любой ваш друг, Генри, доставит нам удовольствие.

— Я просто очарован, мадемуазель, — сказал американец.

Анжела с интересом разглядывала его. Это был крепко сбитый молодой человек с нежными, как у газели, глазами, и кипой каштановых волос. Его грудной голос заставлял предполагать, что этот человек с границы продвижения переселенцев, но он удивительно хорошо говорил по-французски.

— Где же ваш дом, месье? — спросила его Анжела.

— В Новом Орлеане, мадемуазель, — ответил он, моргнув, но сам я из Филадельфии.

— Это американец? — спросила появившаяся рядом с Анжелой Клотильда.