Когда негритянка, получив на чай от Ивана, вышла, он сразу, закрыв ставни и дверь, принялся целовать и без того распухшие губы Коко. Неторопливо раздел ее. На сей раз она не сопротивлялась. Он снял с нее юбку, которая соскользнула на пол так небрежно, что Коко, которая видела, как ее старательно гладила мадам, слегка его упрекнула.

— У тебя будет горничная, когда мы приедем в Новый Орлеан, — пообещал он. Взяв ее на руки, он осторожно уложил ее на кровать.

"Что это он сказал — горничная?"

Она не задала вслух этого вопроса, так как в эту минуту он сам раздевался. Коко была слишком поглощена тем, что видела перед собой.

Он лег рядом с ней и начал ласкать ей груди. Рука его заскользила по ее ногам, пальцы его теребили мягкую лужайку из темных волосиков, расположенную между ними. В это время он нашептывал ей слова любви и восхвалял до небес ее неземную красоту. Он часто целовал ее, и не только в губы, но и в такие места, которые вызывали у нее удивление. Он ласкал высокий подъем ступни, потом чмокнул в колено. Охватившие его эмоции разогревали ее, и Коко стремилась ответить на проявление страсти. Природные инстинкты подсказывали, какие нужно делать чувственные движения телом, чтобы полностью ответить на вызов.

На этот раз все было по-другому. То, что произошло, потрясло Коко и открыло неопытной девушке дорогу в мир чувственных наслаждений. Перед тем как заснуть, когда слабеющая прохлада дала ей понять, что ночь на исходе, уступая место рассвету, Коко осознала, что будет любить Ивана Кроули вечно.

Несколько минут Иван лежал рядом с ней с открытыми глазами. От испытываемого удовольствия он чувствовал себя, словно в тумане, но сейчас более ясно, чем прежде, представлял себе ожидавшие его преграды на пути в Новый Орлеан. Наверняка на этом небольшом пароходике, который отвезет их завтра в Дональдсонвиль, окажутся его знакомые. Вряд ли кто-нибудь из них видел Коко на причале, но даже если и видел, то никто не узнает рыбачку в разорванном платье в этой высокой и красивой молодой даме в черном платье, которое, хотя и вышло из моды, все же явно было доставлено из Парижа.

Однако в этом все же был определенный риск.

Хотя Коко разговаривала на кайюнском диалекте, она все равно не могла сойти за белую женщину. Ее экзотическая красота так отличалась от красоты темноглазых женщин-креолок, с их кожей цвета магнолии. За завтраком, который он распорядился принести в номер, Иван предупредил ее, что никто на пароходе не должен видеть их вместе.

— Почему? — спросила Коко. — Из-за Черного кодекса, да?

— Да, — сказал он с облегчением из-за того, что ему не придется объяснять ей законы, регулирующие расовую сегрегацию, включающую и отношения к индейцам.

— Мой отец с матерью поженились в соответствии с индейской традицией, — с невинным видом заметила она. — Для этого вовсе не нужен священник.

Ивану от этих слов стало не по себе. Вероятно, давала о себе знать совесть. Он явно сошел с ума! Отвечая Коко, он старался не смотреть ей в глаза.

— Может, мы все устроим попозже, дорогая, а сейчас нам нужно быть осторожными, или нас отправят в тюрьму.

Он разрабатывал с ней легенду. Коко была юной сиротой, которая приехала в город к своей тете, а так как у него там были свои дела, он опекал ее во время путешествия.

— Имей в виду, все это я делаю только из-за своей доброты. Не вздумай говорить что-либо другое, — предостерег он ее. — Старайся говорить как можно меньше. Кое-кто может предположить, что ты кайюнка, и спросить о твоей родословной. Можешь объяснить, что твои предки прибыли из Франции через Новую Шотландию, но если тебе начнут задавать другие вопросы, то ты, извинившись, скажи, что тебе не разрешают разговаривать с незнакомыми. Не поднимай вуаль. Понимаешь?

— Но я не привыкла лгать, Иван!

— В таком случае решается все очень просто, — сказал с улыбкой Иван. — Держи язык за зубами.

Коко тоже улыбнулась ему в ответ.

4

Опьяненная любовью, Коко стояла на верхней палубе парохода и любовалась через дамбу на размеренную простую сельскую жизнь, протекавшую по берегам великой Миссисипи. Солнце отражалось в мириадах брызг, разбрасываемых во все стороны вращающимися лопатками колеса у нее под ногами. С громадных деревьев свисали ленты мха, раскачивавшиеся при дуновении ветра. Через листву она видела такие красивые дома, о которых она прежде не имела и представления.

Сделав поворот, пароход прогудел хриплым басом сирены перед возникшей перед ними частной пристанью. С большой зеленой лужайки бежали сломя голову к причалу, вниз, стайки чернокожих и белых детишек, которые орали что было сил и энергично жестикулировали. Рассмеявшись, Коко помахала им рукой.

За спинами ребятишек она увидела очень большой розового цвета дом с лестницей, ведущей на широкую галерею с белыми изящными колоннами. Пароход медленно плыл вниз по реке, и перед ее глазами то и дело появлялись другие дома. Один из них, сложенный из розоватого кирпича с высокой трубой, вероятно, как догадывалась Коко, был сахарным заводом. Между ним и домом в колониальном стиле находилась деревня с выкрашенными известкой хижинами.

Она не должна была находиться на этой палубе. Надев шляпу с вуалью, которую ей подарил Иван, Коко прокралась по трапу наверх, когда в салоне подавали завтрак, и теперь стояла там, очарованная и поглощенная этой совершенно другой, незнакомой ей жизнью.

Пароход скользил по реке, и вскоре из виду скрылись и дом, и детишки за куполообразными дубами с висячими хвостами из мха, и им на смену пришли необозримые колыхающиеся под порывом ветра поля сахарного тростника. Она видела делянки, засеянные сахарным тростником, с палубы маленького пароходика, доставившего их сюда накануне по узкому ручью Лафурш, но сейчас вдоль могучей реки протянулись, насколько хватал глаз, громадные плантации, а зеленый и золотистый камыш сгибался под ветром точно так же, как болотные травы под бризом, дующим со стороны Мексиканского залива.

Вот показался еще один дом, в окружении сахарного тростника, за ним другой, третий, и наконец от всего этого великолепия у нее закружилась голова. Как был непохож этот мир на тот, который принадлежал ей там, на болотах, он был таким для нее чужим, что она не знала, сможет ли в нем ужиться.

Но ведь это был мир, в котором жил Иван, и вскоре все ее сомнения были вытеснены воспоминаниями, когда Коко попыталась вновь пережить произошедшие накануне вечером события.

Они порознь сошли с парохода в Дональдсонвиле, и Иван ожидал ее в нанятой карете. Кучер помог ей взобраться внутрь, и, как только захлопнулась дверца, Иван заключил ее в свои объятия. Боже, каким сладостным был его поцелуй! Прежде она никогда не была в Дональдсонвиле, но ей толком ничего не удалось рассмотреть, так как кучер с такой скоростью гнал лошадей, что Коко даже не понимала, в каком направлении они едут. Кроме того, во время всей поездки Иван все время ее целовал, ласкал ее, покуда наконец она, поддаваясь его чувствам, не обняла его и не принялась перебирать его мягкие волосы.

Он выпустил ее из объятий, лишь когда карета остановилась на улице перед высоким и узким зданием, на первом этаже которого разместилась торговая лавка. Лестница вела на второй этаж.

— Опусти вуаль, — прошептал Иван, и она повиновалась. Он, легко спрыгнув с подножки, протянул ей руку. — Иди за мной молча, — сказал он.

Они поднялись по лестнице в маленькую конторку, где Иван нанял два отдельных номера, объяснив клерку, что сопровождает девушку-сироту, которая едет к своим родственникам, и делает это лишь из добрых, испытываемых к этой семье чувств. Коко стояла у него за спиной, чуть справа, с испугом думая о том, не слышит ли этот человек громкого стука сердца.

Вся эта таинственность была пронизана легкой горечью, но она не осмеливалась подвергнуть сомнению ее необходимость. Сейчас она думала только об одном — как бы поскорее остаться с ним наедине, как это было накануне в пансионате перед тем, как они сели на пароход у ручья Лафурш, остаться наедине с этим человеком, чтобы снова почувствовать теплоту его обнимающих ее рук, еще раз вдохнуть чудный запах его кожи.