— Все изменилось, дядя Гриша. Мы выглядывали три часа назад, потом еще через час… Обстановка была прежняя, парк, дорожки… А теперь этот лес.

— Петрович прав. Даже рельеф другой. Но город по-прежнему в той стороне. Вон, огни светятся.

— Будем брать языка… И книг накупить надо. Иначе не разберемся.

— Если случилось то, о чем я подумал, нас будут ждать.

— Не будут. Они думают, что мы придем в день, который на той газете напечатан. То есть на следующий год.

По рельсам рейхсбана Берлин-Варшау-Москау прогрохотал скорый пассажирский. Виктор попятился, но его уже обступили какие-то рослые — небось, не голодали с детства — крепкие мужики. Один из них даже окликнул беднягу чужим именем. Виктор оглянулся, но никого больше поблизости не было, то есть эти четверо обращались именно к нему.

— Вы ошиблись, добрые люди, — струхнув, смиренно проговорил он. — Меня Виктором зовут.

— Верно, не тот парнишка, — согласился незнакомый парень лет тридцати, державший обе руки в карманах роскошного брезентового плаща. — Похож, но не Вадим.

Другой — постарше, носивший кожаную куртку поверх гимнастерки, признал не без удивления:

— Пожалуй. Вадим был здоровее, повыше ростом. А ты, парень, бледный какой-то. И одет в лохмотья. Спортом не занимаешься?

Четверо беззлобно засмеялись, а Виктор зыркнул на обидчиков бессильным взглядом.

— Не заслужил я ваших насмешек, добрые люди, — он всхлипнул. — Сами знаете, нашему брату в спортивные залы вход заказан. И вовсе не лохмотья на мне. Я, хоть унтерменш, но все-таки на самое дно не спускаюсь. Мои родители всю жизнь честно служили рейху, чтобы меня во вторую категорию вывести.

Он отмахнулся и хотел уйти, но застыл, увидав, как вытягиваются физиономии грубых собеседников. Незнакомые мужики очень странно переглянулись, и лица их сделались озабоченными. Незнакомец средних лет, носивший хороший, пусть и старомодный, костюм с широкими лацканами и галстуком, спросил осторожно:

— Значит, ты — унтерменш? То есть недочеловек?

— Будто сами не заметили! — Виктор очень надеялся, что голосом не выдал своей ненависти. — Вы же неариец, славянский выговор за версту слыхать! Просто вам, в экстра-категории, костюмы с галстуком дозволены, а в остальном вы немногим лучше меня.

— Не горячись, паренек, — примирительно произнес мужик в кожаной куртке. — Мы издалека приехали, с-под Харькива. Это на Украине — слыхал, небось…

— А то как же, — Виктор вздохнул. — У вас гауляйтер добрый человек, большие послабления сделал. Слыхал, как полицайский вахмистр однажды говорил: мол, такой либерализм не к добру ведет…

Четверо снова переглянулись, после чего обладатель галстука поинтересовался, как в этом городе организована власть. Виктор начал с магистратуры, где чиновники во главе с бургомистром — все арийцы, либо приравненные к ним, вроде британцев и светловолосых французов. Унтерменши, заслужившие первую или экстра-категории, работают там на низких позициях. В районных управах славян побольше. Городские полицаи — все унтерменши, даже вторую категорию берут, но комендант и офицеры, конечно, только высшая раса.

Ему задали еще несколько детских вопросов, словно на школьном экзамене — чувствовалось, что хохлы сильно удивлены, как будто у них жизнь по-другому налажена. Про немецкий гарнизон Виктор ничего рассказать не мог, потому как солдат видел редко. Он стал беспокоиться — больно уж пугали такие разговоры, но приезжие продолжали расспрашивать, ловко выведали про его работу в книжном магазине, про учебу, про предстоящий экзамен на первую категорию.

— С первой категорией костюм не положен, — задумчиво прохрипел очень большой дядька в брезентовом плаще.

— Нет, конечно. Все равно большой шаг вверх получается. Продуктовый паек прибавляют — масла, мяса и крупы вдвое больше положено по карточкам, два яйца в неделю, сахар… Опять же штаны и рубаху выдают не два раза в год, а три, ботинки каждый год новые, лекарства разные… — Виктор вдруг понял, что солнце почти закатилось, и заторопился: — Извиняйте, добрые люди, мне бежать надо. Когда стемнеет, полицаи могут задержать и на всю ночь в участок запереть.

Он объяснил про собранные в лесу витамины для старых больных родителей. Сочувственно покачав головой, большой мужик — остальные называли его Петровичем — достал из кармана плаща завернутый в газетную бумагу сверток. Потом подумал, сорвал газету и спрятал обратно в карман, а Виктору протянул пакет из жесткой коричневой бумаги.

— Держи, парень, угости родителей, — сказал Петрович. — Это наши… как бы сказать… украинские гостинцы. Сало там, колбаса. А завтра наведаемся к тебе в магазин, книжек интересных купим.

— Книжки будут очень интересные, — подозрительно подрагивающим, словно от лютого бешенства, голосом произнес дядька в кожаной куртке. — Где твой магазин, на Театральной?

— Площадь называлась Театральной в глубокой древности, еще до освобождения от большевистской тирании, — снисходительно усмехнулся Виктор. — Теперь она ГерманГерингПлатц.

Сзади затрещали кусты, и откуда-то появилась поздняя компания: тот самый квартальный с француженкой, которые вечером заходили в магазин Стивенса, а с ними еще два полицая и девка из славянок. Ясное дело, гулянку затеяли. Молодцы, мужики, арийку на такое дело уговорили, пусть даже из второсортных…

— Кто такие? — строго рявкнул полицай с нашивками околоточного. — Аусвайс, шнеллер!

— Мы с Украины, пан полицай, — залебезил Петрович, низко кланяясь. — По торговым делам посланы канцелярией херра гауляйтера… Прошу до нашей телеги. Там и аусвайс, и горилка найдется, и закуска добрая.

Услыхав про горилку и закуску, околоточный повеселел, но веселья ему и без того хватало, так что на ногах едва держался. Покачнувшись, он неловко задел дерево и разодрал об острый сучок рукав на локте. Компания шумно удалилась за деревья, а Виктор торопливо припустил в сторону станции. За спиной завизжали женские голоса, потом все затихло.

Бегал Виктор плохо — на сотом метре стал задыхаться, на двухсотом сильно закололо в боку. Но все-таки успел на штрассенбан и домой добрался без ненужных приключений.

Когда электрический вагончик высадил последних пассажиров на станции в глубине русского гетто «Норд-Ост», снова хлынул проливной дождь. В небе сверкали блитцы. Дежурным полицаям лень было вылезать из будки, так что промокший насквозь Виктор, ни разу не задержавшись на проверках аусвайса, проскользнул в подъезд древнего дома. Пнув особо наглую крысу, он поднялся на третий этаж.

Дверь открыл своим ключом, чтобы родителей не беспокоить. Слабые совсем, ходить им трудно, просто чудо, как они до пятидесяти дожили…

Старики не спали, уныло сидели на табуретах, слушая радиотрансляцию. Певучий женский голос жизнерадостно рассказывал о грандиозных успехах германской науки — с астродрома на полуострове Флорида завтра будет запущен штерншифт «Вотан-3» к планете Марс. Экипаж штерншифта составляют восемь астронавтов под командованием штандартенфюрера СС Вернера фон Ламбрехта.

Когда Виктор выложил на стол свои трофеи, мать привычно запричитала: мол, напрасно сынок шастает по лесу, здоровье себе портит из-за двух стариков, которым все равно мало осталось. Ведь если прихворает, то никаких денег на лечение не хватит, и работу потеряет, и помрет под забором…

— Не надо, мама, все в порядке, — стараясь казаться веселым, отмахнулся Виктор, стягивая мокрую одежду. — Дождь был теплый, не сильно простужусь. Лучше пожуйте ягод, из грибов похлебку сварите — вам подкрепиться надо.

— Зачем нам это, — еле слышно пробормотал отец. — Тебе надо получше питаться. Может, доживешь… увидишь лучшие времена.

Они совсем утратили желание жить, это Виктор заметил еще прошлой зимой. Да и какое может быть желание после двенадцати часов у конвейера.

— Подбодрись, батя, — строго сказал сын. — Через два месяца сдам экзамен, получу первую категорию, будем получать хороший паек, лекарства смогу купить. Подкормлю, поставлю вас на ноги.