— Еще кто-нибудь взбрехнуть желает? — спросил Молот, обводя нас взглядом. Глаза у него — как из нержавеющей стали.

Да мы что, мы молчим. Мы — послушные.

— Тогда запомните: вы — везунчики. Один гробанулся, зато остальные живы. Он наш брат, спасибо ему. Помянем его за столом, беленькой, как полагается. А сейчас запомните: так бывает с теми, кто влетит в «птичью карусель». А в «птичью карусель» легче всего влететь по невнимательности. Внимательные люди ее без вопросов обойдут. Ну, теперь и обходить не надо. И до цели всего тридцать метров. Победа будет за нами!

До цели и впрямь было не больше тридцати метров. Да нет, не наберется тут тридцати метров. Совсем ерунда.

Вот она, наша цель — насквозь проржавевший электровоз на путях. Крыша провалена еще хрен знает когда. Во лбу электровозной морды — круглый фонарь, на удивление целый.

Или такие фонари надо называть прожекторами? Да какая разница! Что с меня взять, с невнятного гуманитария? Мы парни простые, соленоид от триода не отличаем и лишнего в голову не берем, разве только у этого лишнего — выдержка пять звездочек.

В общем, прямо под фонарем красуется номер: 2583. Дверцы в кабине машиниста нет. Ее, как видно, сорвали и унесли домой в те блаженные времена до 2006-го, когда Зона была просто очень радиоактивной пустошью, и жители окрестных деревень приходили сюда за металлом, за поролоном из автобусных сидений, за барахлишком, брошенным при эвакуации после аварии на Чернобыльской АЭС. Мародерами тогда называли людей простых и незамысловатых — отцов семейств, которые считали, что лучевую болезнь специально придумали ученые ханурики, и к нормальным мужикам болезнь эта не пристает. И в ту наивную эпоху, то бишь до Второго Взрыва, мародеры никого не убивали.

Давно закончились те идиллические времена…

Электровоз стоит на рельсах в полном одиночестве. Никаких вагонов он не волок. Прямо перед его плоским рылом между шпалами, сквозь гравий пробилась ёлочка.

Сбоку виднеется каменная башня, старенькая вся, времен паровозов и товарища Сталина. Или, мать твою, еще товарища Ленина? Как там инструктора ее называли? Паровозная заправка? Развалина там, а не заправка, и груда битого кирпича вусмерть закопченного. Видно, поиграли с той заправкой бравые пацаны с ручными огнеметами «Приз»…

А у кормы электровозной валяется чей-то труп. Ну, жирного хабара тебе в сталкерском раю, парень.

Над разогретыми рельсами дрожит легкое марево, душно — наверное, быть грозе, и всё в какой-то голубоватой дымке, будто прямо здесь, прямо сейчас снимается романтическая сказка.

В общем, дошли мы. Почти дошли. Снегирева, правда, жалко: в самом конце маршрута кони двинул мужик.

Но добрались же мы, а? Добрались? Молодцы мы, верно?

И я как-то успокоился. Да гребись оно конем! Папашка Снегирев сам виноват.

Кабы я знал, какая завяжется хренотень!

Так вышло, ребята, что до конца тут было еще очень и очень неблизко. Всяко до конца моего маршрута. О других не скажу пока. А мне еще предстояло сорок верст по говнам плыть, как моя бабуля говаривала.

Ближе всех к электровозу стоял Молот.

Потом — Зара. Третьим — я. А замыкающим — Плешь.

Молот скомандовал:

— А ну-ка, Плешь, иди первым. Твоя очередь.

Когда Снегирева скрутило, это было страшно. Но к такому нас готовили. Мы понимали: да, Зона — гадина, такое тут случается сплошь и рядом. Но дальше пошла такая свистопляска, к какой ни я, ни Зара готовы не были.

Короче, Плешь повел себя странно. Он так спокойно — не завизжал, не запенился — отвечает мастеру:

— Давай-ка Зара сейчас первой пойдет.

Молот опешил.

— Ты что, Плешь? Обуел? Ты обязан.

А тот ровно так ему, ни страха, ничего такого, мирно заявляет:

— Да нет, мастер, я ж не против, я потом пойду, на обратном пути, хоть до самой точки. А сейчас Зары очередь, она еще ни разу первой не была, да и ближе она к тебе.

Молот бросил ему:

— Боишься?

А тот опять без эмоций:

— Мастер, да я же хочу как лучше. Я-то с маршрута на шаг сойду, пока вас троих обходить буду. И мне отсюда — двадцать шагов, а ей всего десять. И обходить Заре одного тебя… Мастер, так техничней будет, реально.

Какая же дурь у Плеши в башке завелась? На пустом месте с ведущим спорит, умный, блин, нашелся!

И Зара опять напряглась:

— Да я не против. Когда мужиков нет, баба их мужское дело еще и получше сделает. Всегда так было.

— Вот и хорошо, мастер. Вот и отлично.

Только Молот себя заморочить не дал. И я бы не дал на его месте. Глядит он на Плешь недобро, тяжело глядит и холодно цедит — у меня от его голоса аж мурашки побежали:

— Подмастерье Плешь, вперед.

И стволом штурмовой винтовки легонько так ведет. Мол, не подумай, Плешь, что я скупой. Пулю на тебя потрачу, хоть она и денег стоит.

А у нашего замыкающего ухмылочка такая пакостная на губах играет.

— Хорошо, мастер. Без вопросов, мастер. Дай мне только одну минутку, я кое-что из рюкзака выну. Забыл одну мелочь защитную. Минуточку всего, мастер. И сейчас же вперед пойду, не сердись. Да? Я тебе покорен.

Молот, мудрый человек, не стал накалять. Ему с ведомым на маршруте сцепляться — тоже радость небольшая. Он и говорит:

— Ладно. Давай по-быстрому, что у тебя там…

— Сей момент, мастер! Сей момент.

А место — недоброе, неудобное место. Очень не хочется здесь задерживаться. Какая моча ему в голову вступила? Угробит же нас, ни за грош угробит, притырок.

Вот прикиньте: мы стоим в сотне метров от вокзального здания железнодорожной станции Янов. Поблизости от нас — четыре старых электровоза, притом наш, в смысле, тот, где хабар нас дожидается, — самый старый. Остальные выглядят поновее, хотя, в сущности, такая же ржавь. Один аж с рельсов сошел, отдыхает на насыпи: невесть какая аномалия с путей его столкнула.

Чуть подальше, будто длинная коричневая змея, тянется электричка. Ей сто лет в обед, в 1986 году на ней людей эвакуировать хотели, да вот что-то не задалось. Застыла тут навсегда, рассыпается в труху…

Стоит, понятно, только то, что не разворовали тридцать лет назад. К станции со всех сторон подступает лес. Так вот, мы посреди всего этого путейского царства торчим на бетонных шпалах, открытые со всех сторон. Если сейчас на нас смотрит сквозь прорезь прицела умелый стрелок — из раздолбанного вагона электрички, из леса, с крыши вокзала, — то ему при некоторой сноровке снять нас четверых как два пальца об асфальт.

Я осторожненько начинаю «качать маятник». На всякий случай. От снайперского беспредела.

Плешь медленно снимает рюкзак, ставит его на железнодорожную насыпь, а сам садится на рельс. Затем он вынимает какие-то, хрен пойми, свертки, распаковывает их…

— Шевелись, — подбадривает его Молот.

— Сейчас-сейчас…

К нам Плешь сидит спиной, а потому ни Молоту, ни Заре не видно, с чем он там шебуршится. А мне — видно. Я ведь всего в пяти шагах от него, от меня так просто не закроешься.

Плешь скупыми точными движениями собирает какую-то металлическую конструкцию. Собирает очень быстро, и по его ухваткам ясно, что работает он как профи. Очень ловко. Наконец, он вбивает в металлическую конструкцию магазин, и я понимаю: старенький финский автомат «Суоми» с диском древних патронов наш брат Плешь притащил в Зону лишь для отвода глаз. Древняя херь, откопанная, по его словам, «в местах боев», не шла ни в какое сравнение с жутковатым металлическим насекомым, секунду назад очутившимся у него в руках. Что это у тебя, брат? Я такого даже на картинках не видел.

Слышится щелчок, а потом еще один. Плешь снимает пушку с предохранителя и передергивает затвор.

Миг — и он уже стоит, повернувшись к Молоту.

— Подмастерье Плешь! — ревет мастер.

— Да как ты смеешь перечить Молоту! — вопит Зара.

А я… я пока ничего не понимаю, но инстинкт самосохранения заставляет меня на шажочек, всего на один шажочек, отойти с маршрута в сторону.

Конечно, над гравием очень трудно различить аномалии — трава не выжжена, поскольку травы нет, и если по соседству со мной летает «жарка», хрена с два я ее увижу. К тому же денек выдался ясный, и в полдень не разберешь, искрит там над путями какая-нибудь электрическая фигня или не искрит. Но… лучше рискнуть и сделать шажочек в сторону, чем рискнуть и остаться на линии огня. Спинным мозгом чувствую, сейчас кто-нибудь нажмет на спусковой крючок.