Мистер Феликс Суитсэр бросил на Гардимана испытующий взгляд, но тот был слишком увлечен осмотром гостиной и ничего не заметил.

— Стало быть, завтра? — помолчав, спросил Феликс.

— Да.

— В какое время?

— От двенадцати до часу дня.

— Значит, от двенадцати до часу, — повторил Феликс. Он еще раз внимательно взглянул на Гардимана и взялся за шляпу. — Извинитесь за меня перед тетушкой, но больше ждать я не могу. Придется вам представляться ей самому. — И он вышел из комнаты, демонстрируя на прощание такое же подчеркнутое безразличие к приятелю, какое тот выказал при встрече.

Предоставленный сам себе, Гардиман уселся на стул и бросил нетерпеливый взгляд на дверь, ведущую в будуар. Скрывшийся за нею дворецкий так и не появлялся. «Интересно, долго ли еще ее милость намерена томить меня в гостиной?» — подумал Гардиман.

Тут дверь будуара отворилась, и самообладание едва ли не впервые в жизни покинуло Альфреда Гардимана. Он вскочил как ужаленный.

Вместо Моуди или леди Лидьяр с порога смущенно глядела на него молодая девушка, при виде которой сердце Гардимана заколотилось вдруг быстрее. Что же за важная особа так поразила его с первого взгляда? Кто она, таинственная незнакомка? Ничего особенного, всего-навсего некая Изабелла Миллер. Даже имя какое-то незначащее — просто Изабелла Миллер.

Так, может быть, в наружности ее было что-то замечательное, что и выделяло ее среди прочих?

Ответить на этот вопрос нелегко. Женщины (хоть судьи они и неважные, но дадим им слово первым) давно порешили между собой, что Изабелле недостает изящества, непременные условия которого суть стройный стан и длинные ноги. Мужчины (получше знакомые с предметом) судили иначе: с их точки зрения, если девицу в принципе можно обхватить двумя руками, — значит, все в порядке. Ослепил ли их яркий румянец или дерзкий (как в один голос уверяли дамы) блеск в глазах Изабеллы, но они, все, как один, решительно не желали видеть в ней никаких изъянов. Последние, к слову сказать, совершенно терялись рядом с неоспоримыми достоинствами, кои отрицать не взялся бы и самый строгий критик. Чего стоила одна ее улыбка, которая, рождаясь в уголках губ, озаряла вдруг все лицо! От этой девушки, куда бы она ни шла и что бы ни делала, всегда веяло здоровьем, свежестью и доброжелательностью. Для довершения портрета скажем, что широкий белый лоб Изабеллы обрамляли каштановые волосы — сейчас на них красовался кружевной чепчик с лиловыми лентами; шерстяное, под цвет лент, платье, премило обрисовывающее женственные формы, освежал белоснежный кисейный фартучек с кокетливыми оборками по карманам — подарок леди Лидьяр. Скромный белый воротник и манжеты подчеркивали нежность шеи и пухлых, в ямочках, рук девушки. Краснея и улыбаясь, она все еще стояла на пороге. Лишь когда дверь за нею сама затворилась, она робко подошла к незнакомцу, и он услышал чистейший голосок:

— Простите, сэр, не вы ли мистер Гардиман?

При первых же звуках обращенного к нему вопроса от суровости великого лошадника не осталось и следа. Он с улыбкой подтвердил, что да, это именно он и есть, с улыбкой предложил ей стул.

— Нет-нет, благодарю вас, сэр, — мило склонив чуть набок головку, отвечала она. — Я вышла лишь на минуту передать извинения ее милости. Сама она не может сейчас отлучиться от бедного малыша: он принимает горячую ванну. И мистер Моуди тоже занят, поддерживает ему мордочку над водой. От меня-то сейчас помощь невелика — с перепугу руки задрожали, — вот и прислали меня к вам. Сэр, мы очень беспокоимся: не напрасно ли мы положили его в ванну? Идемте, пожалуйста, в комнату, и скажите: правильно мы поступили или нет?

И она направилась к двери. По вполне понятным причинам Гардиман медлил: мужчина, очарованный молодостью и красотой, как правило, не спешит переключаться на осмотр собак, принимающих лечебные ванны. И он ухватился за первый попавшийся предлог, чтобы удержать Изабеллу подле себя, точнее говоря, в гостиной.

— Думаю, я сумею лучше вам помочь, если вы сначала расскажете мне все о больном, — сказал он.

Даже его манера говорить изменилась. Голос, обычно тихий и монотонный, сейчас заметно оживился. Изабелла же была слишком обеспокоена состоянием здоровья Тобби, чтобы заподозрить подвох со стороны гостя. Уже стоя в дверях, она с готовностью обернулась.

— Что вам о нем рассказать, сэр? — наивно спросила она.

— Ну как же, мне ведь надо знать, что это за пес, какой породы.

— Да, сэр.

— Сколько ему лет.

— Да, сэр.

— Как его зовут. Какие у него повадки. Чем он болен. — Гардиман, по-видимому, решил выжать из своего положения все, что только возможно. — Чем болели его родители. Что…

У Изабеллы закружилась голова.

— Пожалуйста, не все сразу, сэр! — взмолилась она. — Малыш спит со мной, а сегодня у нас была такая скверная ночь! Он совершенно не давал мне уснуть, и теперь я, признаться, с трудом соображаю. Зовут его Тобби — через два «б». Имя пришлось дать такое простенькое, потому что, когда миледи его купила, он отзывался только на кличку Тобик — а это уж, согласитесь, совсем вульгарно. Простите, сэр, я уже забыла, что еще вы хотели знать. Идемте, прошу вас, миледи сама вам все расскажет.

И она попыталась вернуться к двери. Но Гардиман еще не нагляделся на это милое, изменчивое лицо, светившееся такой безграничной верой в его могущество, и, чтобы подольше задержать девушку, прибег к единственному доступному ему сейчас средству — вопросам о Тобби.

— Постойте-ка! Так какой он, вы говорите, породы?

Изабелла снова обернулась, глаза ее загорелись.

— Ах, Тобби — самый чудесный пес на свете, — любовно начала она. — Весь белый, кучерявый, как барашек, только на спине два рыжих пятнышка. И такие прекрасные черные глаза! Порода называется шотландский терьер. Когда он здоров, у него просто превосходный аппетит: ест все, что подадут, от страсбургского пирога до картошки. И представьте себе, у бедняжки столько врагов! Некоторым, видите ли, не нравится, когда их кусают, и они доходят до того, что обзывают его в отместку дворняжкой — просто срам! Но, прошу вас, пойдемте к нему, сэр, миледи уже устала ждать.

Засим последовала еще одна попытка добраться до двери, но и она оказалась безуспешной, так как гость нашел новый веский аргумент:

— Одну минутку! Вы должны подробно описать его нрав, иначе я ничем не смогу помочь больному.

Рассудив, что это и взаправду должно быть важно, Изабелла опять вернулась. Ее серьезность совсем умилила Гардимана. Когда она подняла на него огромные, преисполненные чувства ответственности глаза, Гардиман готов был отдать всех своих чистокровных лошадей за то, чтобы обнять и поцеловать эту девушку.

— С теми, кого он любит, Тобби просто ангел, — сказала она. — Если он и кусается, то только оттого, что не признает чужих. А признает он миледи, мистера Моуди и меня — вот, пожалуй, и все. Будьте любезны пройти вот в эту дверь, очень вас прошу, сэр! Я уже слышала, как миледи меня звала.

— Нет, — с непоколебимым упрямством возразил Гардиман, — никто не звал. Итак, вернемся к Тобби. Неужели он всегда так враждебно относится к посторонним? Каких же людей он охотнее всего кусает?

Уголки милых губ Изабеллы неудержимо поползли вверх. Последний глупейший вопрос Гардимана раскрыл ей глаза на истинное положение дел. Однако же не следовало забывать, что в руках этого странноватого господина находится жизнь Тобби. Кроме того, не всякий день девушкам приходится очаровывать знаменитостей, тем более таких безукоризненно одетых красавцев. И Изабелла рискнула потратить еще минутку-другую на воспоминания о своем любимце.

— Должна признать, сэр, — снова заговорила она, — он иногда проявляет неблагодарность даже по отношению к тем, кто хочет ему помочь. Частенько заблудится на улице, сядет на тротуар и воет, пока не соберет вокруг себя толпу сочувствующих. Но как только кто-то пытается прочитать на ошейнике его кличку и адрес — тут же тяпнет доброхота за руку. Обычно его разыскивает и приводит кто-нибудь из слуг, а уж на пороге дома Тобби изворачивается и кусает слугу. По-моему, он попросту так развлекается. А как он восседает за столом в ожидании следующего блюда — это надо видеть! Опирается о край стола всеми четырьмя лапами, словно намерен держать речь на званом обеде… Ах, Боже мой! — чуть не плача, спохватилась Изабелла. — Как я могу говорить о нем в таком тоне, когда малыш так тяжко болен! Одни уверяют, что это бронхит, другие — что печень. Вчера я выводила его через парадное подышать, так он вышел и застыл на мостовой, как столбняк на него нашел. Впервые в жизни никого из прохожих даже не попытался укусить. Да что там, он ни одного фонарного столба не обнюхал!..