— Эзра, — со стоном протягиваю я, и в стоне его звучание ещё лучше, чем я себе представляла.

Он хватает меня за бёдра и с животным рыком переворачивает. Протянув руку за спину, своей одной большой ладонью он обхватывает оба моих запястья и вытягивает их над моей головой, удерживая на месте. Я пытаюсь освободиться, но он ещё сильнее прижимает их, грозя нарушить кровообращение. Сжимает всё больше, и я перестаю сопротивляться. Я со стоном отдаюсь этому, стараясь сдержать порыв закричать, потому что я хочу, чтобы он трахал меня, но не вот так - на полу. Он отпускает мои запястья, но лишь для того, чтобы схватить бёдра и дёрнуть мою попку вверх.

— Не ты трахаешь меня, Эви. Я трахаю тебя. — Моя щека прижимается к холодному полу, а он кладёт ладонь между моих лопаток, прижимая меня к полу, удерживая на месте. — И я трахаю жёстко, — шепчет он, а потом отстраняется и вонзается в меня.

Я закусываю губу, немой крик застревает в горле. От его гладкой кожи исходит жар; его тело ощущается таким идеальным за моей спиной, между моих бёдер … но одновременно таким нечестивым, грязным, греховным, что я должна убить его за это. Я должна перерезать ему горло, но я не могу, потому что мои губы были созданы для его члена. «На вкус ты, как рай, Эви». И как я могу убить того, кто сравнивает меня с раем, благоговея, как перед святой? Сейчас я не в состоянии думать об этом — он вонзается в меня с такой силой, но одновременно так нежно, если подобное вообще возможно. Его руки заставляют меня трахаться с ним, чувствовать его, подчиняться ему, как делала та рыжая. Он хочет меня, я хочу его и… поток моих мыслей словно спотыкается, потому что всё это слишком хорошо.

Его пальцы впиваются в мои бёдра, причиняя боль. Его губы двигаются к моему уху, зубы прикусывают мочку, но вот он отстраняется и отпускает мои плечи. Его пальцы на моих бёдрах тянут их назад, навстречу его беспощадным толчкам. Он проводит одним пальцем вдоль моего позвоночника, между ягодиц и задевает то место, которое кричит о грязи, мерзости и грехе. Я ахаю.

— Может, мне стоило начать отсюда? Тебя когда-нибудь трахали в зад, Эви? — он нависает надо мной, его разгорячённая грудь прижимается к моей спине, а губы щекочут ухо. — Если мне так хорошо в твоей киске, могу только представить, насколько хорошо мне будет в твоей сладкой, — его шёпот перерастает в низкий стон, — девственной заднице.

Я не могу и слова вымолвить в ответ. Пытаюсь, но не могу, и просто качаю головой, потому что теперь по-настоящему чувствую, как меня поглощает адское пламя, и оно сожжёт меня до кучки пепла. Я закрываю глаза, закусывая губу. И тут его большой палец трётся… в том месте … и я не могу остановить поток воспоминаний, в который окунает меня моё сознание. Одного прикосновения хватает, чтобы бросить меня в самые тёмные расщелины моей памяти, куда я сама стараюсь никогда не заходить.

— Не смей кричать. Не смей, мать твою, даже пискнуть, Эвелин, — шипит Захария, прижимая меня к полу за горло своим массивным предплечьем. — Я придушу тебя голыми руками, а потом наброшу тебе на шею верёвку и повешу в кладовке. Буду всем рассказывать, что ты сама себя убила, в точности, как и твоя мамаша, потому что демоны внутри тебя всё никак не могли заткнуться.

Он вонзается в меня, всё тело, словно от ржавых гвоздей пронзает боль, захватывая каждую частичку плоти внутри меня.

— Грязная. Нечестивая , — кряхтит он, снова и снова вонзаясь в меня, вызывая слёзы из глаз.

— Пожалуйста, Захария. Перестань, — молю я его сквозь рыдания.

— Я не могу перестать, Эвелин. Я должен наказать тебя за то, что ты заставляешь меня так сильно тебя хотеть. Это известный тебе грех. Секс. Ты заставляешь меня грешить, и поэтому я должен причинить тебе боль, чтобы ты больше никогда не захотела соблазнять меня. Я должен болью очистить тебя от грехов.

Я царапаюсь, пытаясь оттолкнуть его от себя, но у меня так мало сил, что всё это бесполезно.

Смех Эзры вырывает меня из того ада, вытягивая обратно, на край его собственного рая. Он хватает мои волосы, наматывает их на кулак и тянет меня, чтобы я опёрлась на руки.

— Такая невинная, чёрт побери.

Моя спина выгибается, и он ещё сильнее и глубже входит в меня, достигая точки, которую ещё никто и никогда не касался, и вот я снова в том месте, где всё прекрасно и блаженно, потому что это и есть блаженство. Моё тело бьёт дрожь, я словно идол в его руках. Мои руки трясутся, вот-вот готовые сдаться под весом моего тела и отсутствием контроля, который я теряю рядом с этим мужчиной.

— Невинная Эви, — шепчет он, и моё лицо ударяется о холодный пол, потому что я больше не могу держаться, но он продолжает трахать меня. Покрытая потом, я кричу, сжимаюсь вокруг него, и это кажется слишком правильным, слишком грубым, слишком реальным, и, если он не остановится, я….

— Чёрт, — стону я. Мои ладони бьют по полу, как будто я сдаюсь, но он лишь смеётся, и этот глубокий смех напоминает мне смех самого дьявола. Моё тело сотрясается от того, что он только что сделал со мной, и я знаю, что теперь принадлежу ему, а он — мне, и я не могу убить его, потому что то, что происходит прямо здесь, прямо сейчас, — это спасение моей души.

Он продолжает врезаться в меня до тех пор, пока его тело позади меня не застывает, и не раздаётся гортанный стон. Всё останавливается, и единственное, что я слышу, — это звук нашего сбившегося дыхания, чем-то напоминающий волны океана, бьющиеся о берег после яростного шторма.

Я ощущаю спиной, как сбивчиво поднимается и опускается его грудь. Я чувствую, как его губы касаются моей шеи, как он выходит из меня. Без него моё тело вдруг становится холодным, а вместе с холодом приходит чувство стыда. Я была похотливой шлюхой , пусть он и не трахал меня у окна, но этого не должно было случиться. Я позволила ему оттрахать меня, потому что хотела его. Что совсем не приблизило меня к цели. Он по-прежнему живее всех живых, а я уничтожена. Это грех в чистом виде.

Я лежу на полу рядом с ним, про себя умоляя о прощении, но понимаю, что молитвы такой дряни , как я, не достигнут даже границы рая. Так было всегда.

Я падаю на постель, моя грудь тяжело вздымается, а тело блестит от пота. Я чувствую себя грёбаным шестнадцатилетним подростком, который пытается избавиться от месяцев неудовлетворённости. Я никак не могу насытиться ею. Она забирает всё, что я даю, и просит большего. У неё нет ограничений, нет точек перелома, и от этого мне лишь ещё больше хочется сломить её. Если честно, я даже уверен, что всё это кончится смертью одного из нас.

Я поворачиваю голову и смотрю на неё. Её чёрные волосы разметались по кровати, красная помада размазалась. По-прежнему не открывая глаз, она пытается восстановить дыхание. Такая невинная, такая хрупкая.

— Ты всё, милая? — ухмыляюсь я.

Она кивает.

Я сажусь, выискивая глазами одежду. Найдя свои трусы, я встаю и натягиваю их на бёдра. Эви всё это время наблюдает за мной; её большие голубые глаза следят за каждым моим движением.

Интересно, она уже догадалась, насколько глубокой оказалась эта кроличья нора? Потому что теперь пути назад уже нет. Теперь, чёрт побери , она принадлежит мне.

Я просыпаюсь и тут же оказываюсь сбитым с толку окружающей меня незнакомой обстановкой. Засовываю руку под подушку, чтобы нащупать пистолет, но его там нет. Я хмурюсь, оглядывая чужую комнату. Голые стены и малое количество мебели напоминают мне, что я в квартире Эви. Матрас рядом со мной двигается, и, повернувшись, я вижу прекрасную обнажённую спину Эви, едва заметные розовые шрамы тянутся поперёк её спины, по плечам и вниз, вдоль позвоночника.

Мне бы встать и уйти, но я не могу, потому что Зи хочет её, но он её не получит. Я встаю с кровати, натягиваю джинсы и, спотыкаясь, пересекаю гостиную. Раздвижная французская дверь ведёт на балкон. Как только я открываю её, Дэйв срывается со своего места на полу и проскальзывает мимо меня.