— …Брюс! Очнись! — его настойчиво тянули и тормошили.

Он сел и очумело потряс головой. Радужные круги в глазах плыли, растворяясь нехотя и рождая двоящиеся тени вокруг.

— Что…

— Я же говорила, что солнце напекло… Идем в тень!

— Что произошло?

— Не знаю. Ты вдруг стал так странно сипеть, будто захлебывался. А потом повалился… Идем же!

— Погоди минуту… — Брюс снял с локтя пальцы девушки, пытавшейся утянуть его в облюбованный затененный угол. — Тут что-то есть, надо понять.

Элия отступилась, но пригрозила:

— Учти, снова свалишься в обморок — отолью тебя отравленной водой. Больше нечем. И надейся, что ты принц, только сам об этом не подозреваешь.

Брюс криво усмехнулся. Между ушами будто колокола надтреснутые перекликались. «Надо бежать отсюда как можно быстрее! — вопил здравый смысл, оклемавшийся наконец после недавнего потрясения. — Это дурное место».

Кто бы спорил… Но неуемная, необъяснимая потребность оставаться в замке никуда не делась. Будто вновь действовала магия земного притяжения. Только теперь влекло не к живому, а к камням.

«Я только огляжусь!..» — пообещал он себе.

Обводы растрескавшихся бочек, рыжие от ржавчины… Трогательно-нежная поросль травы, пробивающаяся между камнями… Колесо с выбитыми спицами… Остатки статуи — ноги с раздвоенными копытами, хвост, половина торса, а верх отсутствует. Зато тень у нее знатная — сытая, отчетливая… С рогами. То есть сначала все, как нужно — ноги, туловище… и лишь затем голова и рога. Недостающие у самой статуи.

Брюс замер.

— Это не рога, — подумал он вслух. — Это острия на шлеме.

Такие шлемы носили всадники эпохи земледержца Таворриотана Златоглазого. А платья подобного кроя шили в те времена для девушек, припомнил Брюс, наблюдая, как тень раздваивается. А затем вновь делится, присовокупляя к шлемоносцу и женщине вертлявую, худощавую фигуру неопределенного пола. И еще…

Брюс попятился, тени рассыпались кругом. Дымчатыми ручейками потянулись из-под стен, золой вымазали углы, потекли из щелей, вслед за нескончаемым: «мы здесь… здесь…» Язык обожгло горечью. Магия была старой, злой и сильной.

Встрепенулся и взмахнул крыльями гиппогриф, почуявший волшбу. Сердито заклекотал, прикрывая собой недоумевающую Элию, к которой тоже подползали тени. Она почувствовала неладное, завертела головой, но явно ничего особенного не замечала.

— Замок проклят, — объявил Брюс.

— С чего ты взял?

— Неважно. Уходим.

Он повлек за собой удивленную девушку и довольного гиппогрифа, буквально хребтом чувствуя, как зыбкие тени, выстроившись полукругом, следуют за ними по пятам, множась ежесекундно. Из каждой ниши, из каждого окна, сквозь замкнутые двери стекались к беглецам все новые дымчатые клочья.

«…помоги!.. Не уходи… Помоги нам… Останьтесь… Мы все здесь…»

В спину словно ледяным ветром задувало, и это несмотря на все еще высокое и жаркое солнце.

— Погоди! — Элия остановилась как вкопанная, вынудив затормозить даже тяжеловесного Лако. — Я что-то слышу…

Может быть. Приноровившись общаться с Дьенком, она могла стать восприимчивее ко всем теням.

— Тебе показалось, — фальшиво возразил Брюс, пытаясь сдвинуть упершуюся девушку с места. Куда там! Проще Лако пинками согнать с места.

— Кто-то зовет на помощь.

Нет! Только не это! Брюс едва не выругался с досады.

— Замок пуст. И на нем лежит серьезное заклятие. Нужно убираться отсюда, пока не поздно.

«Поздно!..» — возразили бесплотно, но веско.

— Это мы еще посмотрим, — процедил Брюс сквозь зубы и с угрозой скомандовал особо назойливым теням, попытавшимся перегородить путь беглецам: — Пошли прочь!

Они проворно прыснули в стороны, но вились рядом, будто любопытные мальки. Как прикосновения холодных рыбьих губ клевало назойливое: «…нельзя!.. нельзя уйти… останьтесь…»

Тени сновали близко, однако не пытаясь задержать. И в интонациях их слышалась не злоба, а отчаяние.

«…нельзя уйти… погибнешь… мы отпустим, сам погибнешь… нас не спасешь…»

— Хорошо! — сдался Брюс, останавливаясь в свою очередь, и потребовал, не обращая внимания на изумленный взгляд Элии: — Рассказывайте, в чем дело.

Он и сам не заметил, что стискивает руку девушки так сильно, что она кривится от боли. Но молчит, не пытаясь вырваться.

Тени закружили хоровод.

«…нам было скучно… воля хозяина — закон!.. мы любили гостей… кто станет сожалеть о простецах?..»

— Они все здесь, — глухо переводил Брюс бессвязные и путаные реплики, которые сыпались на него со всех сторон ворохом невесомых волокон. Выпрядал, как паук, из разноголосицы прочную нить. — Все, кто жил в замке, и хозяева, и челядь…

Как вытягивалось от удивления лицо слушавшей его Элии, Брюс не замечал, торопясь свить воедино неудержимый поток чужих слов.

— …это у них такое развлечение было, поить заговоренной водой из источника проезжих. Место глухое, скучно… А однажды к ним попросился на постой чужеземец с компанией.

Голоса затараторили наперебой: «…мы не знали… не знали, что он маг!..»

…Война, что шла за драконьими горами, дышала зноем и смертью, но до здешних лесов лишь ветры несли запахи большого огня да колючую пыль.

А в тот день северный ветер пах жимолостью, приторно, едко-медово. Ветер дергал воротные створки, тянул к себе, расшатывал… Путники вошли в раствор распахнувшихся ворот, их не сразу заметили. Мужчина средних лет, юноша и девушка. В запыленной простецкой одежде, усталые, видно долго были в пути. Даже рыжая лошадка казалась утомленной, да еще и прихрамывала, потеряв подкову.

Гнать бы их сразу, замок не привечал бродяг, да… Из-за войны дороги опустели, чужаки заходили редко, скучно было даже псам на цепи — облаивать некого.

А потом и вовсе не до того стало, следом за чужаками в замок ворвался хозяин — барон во главе кавалькады всадников-охотников. Водяной вепрь, стеклянно тараща глаза, волокся на веревке за хозяйским жеребцом, оставлял на дороге борозды черными клыками. Съедобного мяса в водяном вепре не было, просто иной крупной живности в лесах вокруг почти не осталось. Да и как ей остаться, коли охотились со скуки ежедневно?

Застучали копыта по брусчатке; заметалось эхо голосов, отскакивая от стен; побежали слуги, подхватывать поводья.

— Псам, — небрежно мотнул головой егерь, обрезая веревку. Черная кабанья туша от пыли стала серой. — Да потише, хозяин не в духе. Охота пустая…

Обитатели замка, зная нрав барона, предусмотрительно брызнули в стороны, а вот самый молодой из чужаков задержался. Да и не столько он, сколько их ошалевшая от разноголосицы и шума рыжая кобылка. Уперлась, глупая, вытаращилась на изуродованный труп зверя. На выручку юноше бросились его спутники, да поздно.

Хозяйский жеребец, недовольно фыркая, отвернул неловко, оступился, сердито заржал.

— Это еще что? — брезгливо осведомился барон, усмиряя жеребца и разглядывая незваных гостей.

— Путники с севера, — отозвался старший чужак, оставив младшим возиться с лошадкой. Встал напротив барона, глядел на высокородного всадника хоть и снизу вверх, но без подобострастия. — Просим гостеприимства этого дома.

Кто-то тихо ахнул. Детей, что сновали по двору вперемешку с собаками, словно мановением ветром сдуло. Кто сам утек, кого мамаши унесли. Даже псы примолкли.

А чужак все глядел, прямо и твердо, будто он ровня барону. Дерзок он был, этот чужак, или глуп. Или, может, привык к иным порядкам. Откуда ему было знать, что барон не в духе?

Или все же знал?

— Ты не прячешь глаза, когда говоришь с бароном?

— С чего мне прятать взгляд? — удивился путник. — Я не убийца, не изгнанник, просто вольный человек.

Барон ждал поклона, показного привычного смирения, тогда, глядишь, отделался бы наглец ударами плети…

— Гостеприимства желаешь? — недобро усмехнулся барон. И его конь, чьи губы рванули удила, болезненно захрипел. — В моем доме гостей привечают, и каждому путнику хоть чашка воды, да перепадет. Разве можем мы отпустить того, кто долго был в пути, даже не напоив? Воды!