Такое, подумала молодая пенсионерка, вполне могло бы случиться и со страусом. Вот только в пустыне Сахара, она твердо знала, не растут березы. А значит, у страуса неоткуда было взяться навыку по ним лазить.

Скорее, эта белая птица была похожа на бройлерную курицу, предназначенную чтобы запечь в духовом шкафу. Но только больше размерами. Но это была не курица, нет, никак не курица. От курицы эту птицу отличали огромный клюв крючком и два залихватских хохла на белой голове — эти хохлы первоначально пенсионерка и приняла за рога. Не говоря уж о том, твердо знала пенсионерка, что бройлерные куры лежат в холодильнике в магазине или скворчат в духовке, обложенные антоновскими яблоками, но ни в коем случае не сидят по березам.

Пенсионерка перекрестилась бы, если б умела, и, перепуганная, побежала к забору звать соседей.

— Татьяна! — крикнула она через забор. — Татьяна, выйди на минутку, здесь такое творится!

Бабушка на кухне делала сырники для Жени, потому что Дженни ела творог в сыром виде и ей не нужны были сырники. Услышав тревожный крик соседки, бабушка вытерла перепачканные в муке руки о фартук, пробормотала вечно у нее всё не слава Богу и вышла на крыльцо.

— Что случилось? — спросила бабушка.

— Татьяна, посмотри, вон там, на дереве.

Бабушка посмотрела, но ничего не увидела, потому что сейчас на ней были очки для домашней работы, а не для разглядывания страусов на березах.

На помощь бабушке вышли из дома Женя, дожидавшаяся сырников, и Дженни, уже слопавшая свой творог. Обе тоже посмотрели туда, куда показывала соседка, и зоркая Женя сказала:

— И правда — сидит.

Птица сидела не слишком высоко. Сидела спокойно, важно, нахохлившись.

— Таня, как ты думаешь, это не опасно? — спросила молодая пенсионерка, поскольку была боязлива. — Она не хищная?

— Не думаю, — ответила за бабушку Женя. — На орла она не похожа. Правда, Дженни?

Дженни, в отличие от Жени никогда не ходившая в зоопарк с дедушкой, а значит никогда не видевшая орлов, тем не менее, согласилась и вильнула хвостом.

— Что же теперь делать! — воскликнула соседка, с видимым удовольствием впадая в панику.

— А черт бы с ней, — не педагогично сказала бабушка, — у меня творожники подгорают.

И вернулась на кухню.

— Но этого нельзя так оставить! — воскликнула молодая пенсионерка и побежала по соседям сообщать тревожную весть.

Она даже не успела добежать до комендатуры, как у забора ее участка уже собралась кучка зевак. Здесь были преимущественно пенсионеры и их внуки, а также один отставной нестарый прапорщик с усами, который тоже был пенсионер, поскольку на пенсию прапорщики выходят рано. Как балерины.

— Сделайте же что-нибудь! — обратилась молодая пенсионерка к нестарому прапорщику, который щурился на странную птицу из-под козырька бейсболки спартаковских цветов и курил папиросу Беломорканал. — Вы же сильный.

— Так шо, — сказал прапорщик. — Птица важная. Никого не трогает. Не хай сидит отдыхает.

— Как это не хай, — возмутилась молодая пенсионерка. — Вам может быть и не хай, а мне хай!

Но толпа волновалась.

— Тут бы двустволка нужна, — сказал старичок в шляпе, — из двух стволов шмальнуть.

Он так сказал потому, что когда-то, до выхода на пенсию, работал во вневедомственной охране.

— А, может быть, она перелетная, — предположил кто-то, — и находится в перелете над нашей страной в Турцию. Или в Египет. Потому что это определенно не наша птица.

И тут среди людей появилась очень маленькая старушка в джинсовых шортах. Она решительно протолкалась вперед, что было ей легко, потому что она была очень юркая.

— Тихон, — позвала она, — Тихон, иди ко мне.

Птица покрутила головой, скосила глаз на хозяйку и отряхнулась.

— Тихон, — очень скрипучим голосом согласилась птица, расправила крылья и легко спорхнула с березы — прямо старушке на плечо.

— Он еще и разговаривает! — охнули в толпе.

— Что ж вы, Изабелла Юрьевна, — сказал тот, кто разглагольствовал про перелетных птиц, — что же вы своего попугая совсем распустили. Людей пугает.

И тут все узнали в старушке обитательницу маленького домика с краю участков, почти у самого леса, старенькую дрессировщицу обезьян, которая давно ушла из цирка и разводила лучшие во всем поселке махровые георгины.

— Боже, зачем такой шум, — сказала Изабелла Юрьевна, — я просто выпустила Тихона погулять.

— Следить надо за хищниками, — сказал старичок в шляпе, служивший в лучшие свои годы во вневедомственной охране, — а то не сморгнешь глазом — шмальнут.

— Птице нужен моцион, — сказала, не смутившись, Изабелла Юрьевна. Когда большой попугай сел ей на плечо, она стала казаться еще меньше ростом. Почти гномом.

— И слова какие говорят, тьфу, — обиделся старичок.

— Тихон любит Беллу, — проскрипел попугай.

— Это попугай редкой породы нимфа-корелла, — объяснила Изабелла Юрьевна на прощание и отвернулась, чтобы уйти.

— А они кусаются? — спросила молодая пенсионерка, которая подняла весь этот шум.

— Да, — жестко ответила Изабелла Юрьевна на прощание…

— Вот видишь теперь, — сказала Женя бабушке, когда все кончилось и люди разошлись, — а ты хотела, чтобы мама вместо Дженни купила мне попугая. Видишь, сколько с попугаями хлопот. Они улетают. И даже кусаются, не то, что Дженни. Наша ненаглядная Дилайт…

— Я? Попугая? — изумилась бабушка. — Никогда ничего подобного я не хотела. И не говорила.

И Женя лишний раз убедилась, какая у взрослых короткая память. Особенно в тех случаях, когда они по каким-то причинам не хотят вспоминать и признавать своих ошибок.

— Вот только он разговаривает.

— Кто разговаривает? — спросила забывчивая бабушка.

— Попугай разговаривает. А наша Дженни нет. Но она еще научится говорить, правда, Дженни?

— Правда, научусь, — сказала бы Дженни, если бы умела. Но она еще не умела говорить.

Вообще-то, в дачном поселке Нарядный жило много котов. Самых разных размеров и цветов. Были пушистые, белые с черным или белые с рыжим. Были гладкие, черные с элегантными белыми галстуками на шее. Были пегие, серые, но рыжий без единого волоска другой масти здесь был один. Он был рыжий от носа и ушей до кончика хвоста.

Некоторые из котов ловили полевых мышей, но это самые резвые, таких было по пальцам сосчитать. Остальные же только и знали, что есть мороженое филе трески, лакать сливки из блюдечка и нежиться на хозяйских подушках. Так что кошачья жизнь в поселке не многим отличалась от человеческой: чуть лени, необязательное общение, немного работы и очень много досуга.

Этот самый рыжий был в поселке самый хулиганистый кот. Принадлежал он двум дамам, матери и дочери, которые жили на той же улице, что Женя и Дженни.

Биография кота была известна не с начала, дата и место его рождения были покрыты мраком. Дамы как-то нашли в своем подъезде московского четырнадцатиэтажного дома на Ломоносовском проспекте, что напротив бывшего кинотеатра Прогресс, больного брошенного худого маленького кота. Сколько ему было лет — неизвестно, но он был молод, это точно, хотя и не совсем взрослый. Так, юноша, подросток. Потому что, если позже он и вырос, то незначительно.

Несмотря на свой юный возраст, он уже успел пострадать в какой-то драке, потому что пол уха у него было откушено. Дамы взяли его к себе, вылечили и откормили. А поскольку отъевшийся кот оказался огненно рыжей масти, то, не мудрствуя лукаво, дамы стали звать его просто Рыжий. А когда он не слишком хулиганил, то ласково — Рыжик.

Судя по его нраву и повадкам, кот происходил из простой дворовой семьи. Из тех котов и кошек, что шастают по помойкам, а в марте истошно орут под окнами. Он отказывался быть только домашним котом, как многие его сородичи, но любил волю и свободу. Он лишь изредка навещал своих хозяек, которые души в нем не чаяли. Ведь если мы кого-нибудь приютим и вылечим, то очень привязываемся, не без тайной надежды, конечно, на ответное чувство.