На участке росли высокие сосны, а перед самым домом — очень старый конский каштан, и незрелые еще, зеленые каштаны в ветреную погоду срывались с ветвей и тоже громко стукались о крышу веранды. Заодно с сосновыми шишками и обломленными ветками.

Женя часто задавалась вопросом, от чего каштан — конский, тогда как никаких коней в округе не было. И дедушка объяснил ей как-то, что на юге, во Франции, бывают совсем другие каштаны, плоды которых жарят на специальных жаровнях и подают к столу в кафе на бульваре Сен-Жермен. И на Риволи.

— Когда ты будешь в Париже, — говорил дедушка мечтательно, — ты обязательно попробуешь жареные каштаны. И устриц. На Пигаль давали отличный устричный суп. И на Вогезах…

— А когда я буду в Париже? — спрашивала Женя.

— Уж и не знаю, — говорил дед. — Но все рано или поздно, если очень этого хотят, там оказываются.

— Не обманывай ребенка, — говорила тогда бабушка, — вот я в Париже никогда не была. Только в Лондоне. Но очень хотела.

И дед смущенно разводил руками…

Участок был таким большим, что пока Женя была маленькой, ей так и не удалось весь его обойти. Но теперь с Дженни они все излазают и исследуют, потому что Женя уже большая, раз в сентябре ее отдают в первый класс.

Для начала они отправятся к старым воротам, далеко позади дома, туда надо выйти не через главное крыльцо, а через заднюю веранду, где стоит сломанный холодильник Саратов, который бабушка использует для хранения круп и муки. Это очень удобно, потому что мыши холодильники открывать не умеют.

Старыми воротами никто давным-давно не пользуется, и ворота покосились и держатся на двух жердях, которыми их прошлым летом подпер дедушка. Там справа лежит огромная куча сырых бревен, сухих веток и хвороста, а слева стеной стоит колючая дикая малина, на которой ближе к августу вызревают сладкие ягоды. Правда, достать их трудно, дикая малина очень колючая. Но зато когда их ешь, то во рту остаются мелкие семечки, как будто в каждую ягоду положили немного манной крупы.

Дикую малину иногда рубят, потому что она растет быстро и буйно, наступая на бабушкины грядки с клубникой. Но куда там, она все растет и растет, такая упорная, и бороться с ней приходится каждый год. Под малинником повсюду лопухи и репейник, потому что у бабушки до того края участка руки не доходят. Так она говорит, но это, конечно, тоже ошибка, потому что не доходить куда-то могут только ноги. А дедушка одно время утверждал, что в этих лопухах живут гномы.

— А гномы кусаются? — как-то спросила Женя. Спросила исключительно для того, что дедушку не обижать. Потому что она уже знала, что гномы и тролли, что почти одно и то же, водятся совсем не здесь, а в других местах, в скалах и горах Норвегии, ей про это читала мама. А у них в саду живут только ежи, белки и семья дятла. Да еще иногда прилетают сойки с синими крыльями, если смотреть на них снизу.

Еще в саду по ту сторону дома стоит дровяной сарай, хотя печки в доме давно нет, ее разобрали, когда устанавливали газовое отопление, но это было, кажется, еще до рождения Жени, и Женя этого помнить не могла. Сарай был не просто сарай, а двойной: в одной половине еще оставались так и не использованные дрова, в другой хранился садовый инвентарь. Там, где дрова, не очень интересно, а туда где инвентарь Женя очень бы хотела попасть. Желательно без взрослых. Потому что когда дедушка как-то искал там грабли, то Женя подсмотрела, как много дивного хлама там хранится. И желтый китайский таз с облупленной эмалью, на котором были изображены красивые китайские дома, похожие на те, что нарисованы в Москве на Мясницкой на стенах магазина Чай и кофе. И старые резиновые сапоги красного цвета. И велосипед без рамы со спущенными шинами, на котором когда-то ездила Женина мама. И даже чугунная швейная машинка Зингер, которой, по словам бабушки, успела попользоваться еще ее мама. Тогда было трудно с вещами, и шили сами, пояснила бабушка. Но так и не объяснила, что значит трудно с вещами. То есть магазинные вещи были непослушными, и лучше было иметь дело с домашними и ручными?

Все что располагалось по другую сторону дома, было не так интересно. За специальной оградой был бабушкин огород. Перед домом — цветник, и лучше всего к концу лета на нем пахли душистые розовые и белые флоксы. Бабушка всегда запрещала Жене забираться на клумбы, чтобы она не помяла растения. Она часто говорила: не мни цветы, не топчи рассаду, или ты не видишь, что здесь посажено.

— Беда с этой твоей бабушкой, помешана на огороде, — говорил иногда дед Жене, закрываясь на всякий случай газетой. И теперь страшно подумать, как надрессировать Дженни, чтобы и она туда не забралась. Скорее всего, это будет трудно, думала Женя, впрочем, Дженни очень сообразительная собака. Но весной определить, где посажено, а где нет, не всегда умеет даже грамотный взрослый человек.

Сбоку от цветника был Женин уголок. То есть песочница и качели. А когда было очень жарко, там же дедушка ставил красивый надувной бассейн, на боках которого были нарисованы веселые дельфины и куда наливали холодную воду, чтобы постепенно она нагрелась от солнца. Эти дельфины очень нравились Жене, она хотела бы познакомиться с ними с живыми, но они жили далеко в теплом море. Об этом тоже читала мама Жене вслух, книжка называлась Кыш и я в Крыму. И Женя мечтала, что когда-нибудь тоже увидит море, мама обещала.

Сейчас, пока взрослые носили из машины вещи в дом, Женя первым делом повела Дженни показывать свою детскую площадку. Дженни, кажется, на ней очень понравилось. Потому что она тут же присела на песочке, высоко задрав хвост. Заодно нашелся потерянный прошлым летом совок и покореженное ведерко, с помощью которого маленькая Женя лепила из мокрого песка куличи.

Но самое интересное на даче была, конечно, сама дача. Стены ее были сложены из бревен, кое-где обитых маленькими дощечками, которые пахли сосновой смолой. Вагонка, смешно называл эти дощечки дедушка. По правде сказать, это было довольно неуклюжее строение, комнаты в нем разбегались в разные стороны, так, что и не сосчитать. Женина комната была на первом этаже, и сейчас, когда она вошла в нее, ей сразу же попалась старая кукла, давно разучившаяся разговаривать и забытая на своей кукольной кроватке, и огрызки цветных карандашей на столе. Надо же, подумала Женя, какой я была маленькой прошлым летом, в куклы играла.

Под лестницей, которая вела из гостиной на второй этаж, где обитал дедушка, был удивительно уютный уголок. Там стояла тахта, там горел маленький ночничок, и не удивительно, что после обеда там любила полежать с книжкой мама, поджав ноги под пледом. Прошлым летом иногда мама брала и Женю с собой на эту самую тахту, и читала ей вслух. Но Женя, пригревшись, скоро засыпала, а потом засыпала и мама, потому что нигде так хорошо не спится после обеда, как на даче под лестницей.

Нет, у мамы, конечно, была своя комната, но она ее не любила, потому что там ей было сыро. Мама вообще у Жени капризуля.

В бабушкину комнату, если смотреть с тахты под лестницей, дверь из гостиной вела направо. Налево же была столовая, в которой стояло сразу два резных буфета, а из столовой был проход на кухню. Впрочем, столовую использовали редко, только когда приезжали гости. Потому что, — это знает всякий настоящий обитатель дач, — основная дачная жизнь всегда происходит на веранде.

Веранда была большая, и здесь стоял еще один буфет. Над широким мягким диваном висели стенные часы. И бабушка говорила про них:

— Вечно спешат.

Куда им было спешить, думала Женя, они же на стенке.

Перед диваном — большой круглый стол, над столом — мохнатый абажур оранжевого цвета. Большие стеклянные окна, затянутые зеленой сеткой от комаров. В теплую погоду рамы отодвигались, и делались слышны и звон цикад, и стрекот кузнечиков, и малейшие шорохи живущего своей ночной жизнью сада. И становился особенно отчетливым в ночной тишине шум идущей по железной дороге, которая была за ближним лесом, московской электрички.