Родители всегда обо всем узнают последними. Позднее это амплуа простака переходит к мужьям и женам, тоже не случайно, потому что они — самые близкие люди и ни за что не согласятся поверить, что ты способен вести себя неподобающим образом. Я выйду замуж за Антони, папа, с безумной смелостью, чудесным образом родившейся от избытка чувств, заявила Долорс. Тут отец разразился обидным смехом, а потом воскликнул: и знать ничего не хочу, Долорс, коли желаешь замуж — так выйдешь за Эдуарда, а не за Антони. И снова любовь придала ей смелости: я хочу выйти за Антони, и не вижу ничего ужасного в том, чтобы жить, как живут рабочие. Отец парировал: значит, я вырастил дочь-забастовщицу. Он поднялся с кресла и медленно приблизился к ней. Долорс застыла, стараясь унять дрожь. Конец первого действия: отец, кажется, выиграл поединок, когда сказал: нет больше никакого Антони, я вчера выгнал его. Он больше здесь не живет. И не работает на фабрике.

Вот и Жофре вернулся. Теперь вся семья в сборе. В столовую зашла Леонор, и старуха кивнула ей на пакет с вязаньем, лежащий под стулом, — не волнуйся, все спрятано, Сандра ничего не заметит. Леонор улыбнулась, глаза у нее более-менее пришли в норму, она больше не выглядит заплаканной и успешно притворяется слегка простуженной. Вот бестолочь, и сейчас она готова ради него ломать комедию.

Во время разговора с отцом Долорс не проронила ни слезинки, но потом, запершись в своей комнате, долго рыдала, пока вечером к ней не постучалась Мирейя, которая, когда хозяйка открыла, сказала: насчет вашего Антони не беспокойтесь, сеньорета, у него все в порядке, если хотите, можете увидеться с ним завтра, в пять вечера, в скалах на берегу.

Наступило время ужина. Долорс, собравшись с силами, поднялась с кресла и пошла за бумагой и шариковой ручкой, которая лежала возле телефона. Леонор, я сейчас напишу, что смеялась вовсе не над тобой, а над своими мыслями. То, что случилось с тобой, кажется мне очень серьезным. Долорс посмотрела на записку — коряво написано, вот несчастье. Потом понесла ее на кухню, где Леонор хлопотала над ужином. Отдала ей бумажку, чтобы та прочла.

— Я знаю, мама, я знаю.

Леонор улыбнулась, порвала записку, выбросила обрывки, а потом, с глазами, опять полными слез, поцеловала ее в щеку и велела идти в столовую, — ужин уже готов.

Скалы вторгались в царство песка на пляже, который находился уже за чертой Барселоны. Дорога туда занимала три четверти часа от фабрики быстрым шагом. Летом дети играли здесь, в укромных местечках среди скал, в прятки, но когда море волновалось, приходилось держать ухо востро, чтобы тебя не окатило водой с ног до головы. Когда назавтра Долорс пришла туда, вокруг не было ни души, а море оставалось достаточно спокойным. Мирейя пошла с ней и караулила, чтобы никто их не побеспокоил, не тревожьтесь, сеньорета, я вас предупрежу, если что. Успокоенная, Долорс вошла в этот маленький природный лабиринт, где ее ждал Антони, они обнялись и, сначала со слезами, а потом с надеждой в глазах, решили пожениться и жить там, где захотят или смогут устроиться. Если придется, то и милостыню будут просить. Их отношения вновь изменились, они не только не угасли, но, напротив, крепли с каждым днем.

Мы тогда совершенно обезумели, вздохнула Долорс.

Антони стал искать работу где-нибудь подальше, где его никто не знал. Неделю он прожил в доме у своих дальних родственников, тоже рабочих, которые выделили ему угол в общей комнате. Родственники порадовались его близким отношениям с дочкой директора фабрики и вызвались помочь им в поисках работы и жилья, это не составит большого труда, ведь Антони — умный молодой человек и многое умеет, говорили они. Однако Антони решил, что отыщет работу сам и постарается обеспечить Долорс более или менее сносные условия жизни. Он устроился на стройку. Ему разрешили жить там же, в сыром и холодном бараке, и он согласился на первое время, потому что ходить каждый день туда и обратно было невозможно. Он посмотрел на Долорс и сказал: повременим пока со свадьбой, моя красавица, мы ведь все равно обязательно поженимся.

Надо прибавить по одной боковой петле в трех рядах до самой проймы. Иначе говоря, три раза по одной петле справа и по одной слева. Достаточно будет? Пожалуй, хотя наверняка это станет ясно, только когда свяжешь все три ряда.

В доме Долорс воцарилось молчание. Молчал отец, молчала Мирейя, и вторая служанка тоже молчала. Стена молчания окружала ее и на улице. И в магазинах. В одночасье с ней перестали разговаривать, лишь перешептывались вслед. Эдуард, казалось, исчез, воскресные визиты к владельцу фабрики прекратились, отец разругался с ним и боялся, что лишится своего места, раз отношения между Эдуардом и Долорс (те самые, якобы несуществовавшие) прервались и выяснилось, что директорская дочь вовсе не так чиста и безупречна, как следовало ожидать от девушки ее круга.

Скалы на пляже превратились в романтическое убежище для влюбленной пары, правда, перерывы между свиданиями становились все продолжительнее, поскольку Антони мог вырываться со стройки не чаще раза в месяц — дорога туда и обратно занимала чуть ли не весь день, а выходной был всего один, — и на том спасибо.

Это был мучительный период, когда она жила словно в пустыне. С одной стороны, она тосковала по любимому, с другой — испытывала угрызения совести, потому что понимала, что из-за ее запретной страсти на отца уже свалилась куча неприятностей и неизвестно, сколько свалится еще. Минуло три тяжелых месяца, разбавленных всего тремя встречами с Антони, когда она могла целовать и ласкать его, когда их руки сплетались в объятии там, среди скал, пока Мирейя оберегала их уединение. С каждым разом Долорс чувствовала, что все больше нуждается в этом человеке, как нуждаются в воздухе, чтобы дышать.

— Убирай вязанье, мама, Сандра вот-вот придет.

Леонор выглядела гораздо спокойней, по крайней мере, ее озабоченность уже не так бросалась в глаза. Наверное, примирилась с положением, раз уж не нашла другого выхода. На прошлой неделе она объявила Жофре о своем повышении, а сегодня собирала чемодан, чтобы завтра лететь в Германию вместе со своим шустрым директором. Ты? Тебя назначили начальником административного отдела? Муж искренне удивился. Леонор даже немного обиделась, да, что же тут такого, а присутствовавший при разговоре Марти ее поддержал: конечно, мама, я уверен, ты все делаешь, как надо, наконец хоть кто-то оценил тебя по заслугам. Жофре, Долорс и сама Леонор поразились его словам. Леонор улыбнулась сыну улыбкой благодарности: должно быть, впервые в жизни кто-то поверил в нее, Долорс даже подумала, что, наверное, всегда слишком сурово обращалась с дочерью, не давала ей быть самой собой, и девочка росла с комплексом неполноценности, тем более что и отец — директор фабрики, и мать, изучавшая философию на заочном отделении университета, опекали дочь сверх всякой меры. Первый раз в жизни Долорс сказала себе: видимо, ты была не очень хорошей матерью, точнее, ты слишком много внимания уделяла Терезе и слишком мало — Леонор, ведь Тереза всегда выделялась на общем фоне, а Леонор, напротив, росла нормальным ребенком, как все, и не доставляла проблем. Эти мысли донимали старуху несколько дней кряду.

Перспектива стать матерью изменила все.

Когда Долорс поняла, что на самом деле происходит, что выхода нет и ничего исправить нельзя, сердце ей сжала безмерная тоска. Она представила, что живет в этом ужасном, губительном для здоровья бараке, куда приведет ее Антони: он, она и бедное создание, ее ребенок, рожденный и растущий в этих условиях, не сулящих ничего, кроме постоянных болезней. И сейчас, и тогда Долорс отдавала себе отчет, какую глупость совершает, но в те времена никаких средств контрацепции не существовало, не то что потом, когда Леонор начала встречаться с Жофре, — она принимала противозачаточные пилюли, ах, если бы они в свое время имели такие таблетки.

Все тогда произошло быстро, очень быстро: за два дня до свидания с Антони, когда она уже решилась сказать, что будет жить с ним в бараке, к ней заявился Эдуард с кольцом. Они не виделись все эти три месяца, прошедшие под знаком молчания — сначала напряженного, а потом успокоительного, словно все вернулось на свои места, будто ничего и не произошло, будто некто, имеющий право определять будущее, подошел к провалу, образовавшемуся в жизни тех, кто оказался втянут в эту историю, раздал им лопаты и воскликнул: ну-ка, давайте засыплем землей эту яму, глядишь, вскоре никто ничего и не заметит. Очевидно, что этот некто, устроивший похороны прошлого, понятия не имел, что там, под землей, тянутся длинные ходы, в существовании которых Долорс нисколько не раскаивалась и просто тайком продолжала делать то, что делала. И когда яму засыпали, когда ее стало не видно, появился Эдуард, намереваясь посадить там цветы, которые окончательно скрыли бы все следы.