Он смотрел на нее, едва различая и ничего не понимая, когда она вскрыла вену на своем запястье и прижала окровавленную руку к его губам.

Словно откуда-то издалека он расслышал ее голос:

— Пей, Джованни.

Он был слишком слаб, чтобы сопротивляться.

— Пей, Джованни, — приказывала она. — Пей! Давай!

Он подчинился, стоя уже одной ногой в могиле, и почувствовал, что, подобно тому, как впадает в русло река, жизнь стала вливаться в его тело. Он закрыл глаза, постанывая от удовольствия, и пил, пил, пил…

Затем она отняла запястье от его рта, и он открыл глаза, собираясь просить еще живительного сока, но тут увидел ее, навалившуюся на него, с губами, измазанными кровью, и осознал, что это была его кровь.

Он с ужасом уставился на нее.

— Что ты сделала?

Нина улыбнулась, и он увидел длинные и острые клыки.

— Я исполнила свое обещание, — сказала она. — Вернула тебя к жизни и дала тебе богатство и власть. Теперь ты бессмертен, Джованни Онибене, а вместе с бессмертием приходит власть и умение черпать богатства этого мира.

Поднявшись, она вынула из кармана белый шелковый платочек и аккуратно стерла со своих губ его кровь. Он задрожал и передернулся от отвращения, когда тем же платочком она стерла кровь и с его рта.

Она оставалась с ним, пока из его гела не вышло все, что было в нем человеческого. Его чувства прояснились и стали острее, чем прежде, и это изумило и напугало его. Цвета он видел ярче, а свет канделябров был невыносим для его глаз. Слух его улавливал легчайший звук.

Она объявила ему, что отныне, чтобы выжить, он будет вынужден питаться кровью, а обычная еда лишь сделает его больным. Но он все еще отказывался поверить ей.

Тогда она вышла ненадолго из комнаты и вернулась с гроздью сочного винограда. Чтобы опровергнуть ее, он съел весь виноград, и в следующий момент его пронзила боль.

Упав на колени, он изверг обратно содержимое желудка.

— Уже почти рассвет, — заметила она, взгляд ее скользнул к окну и обратно. — Днем ты будешь спать, а завтра ночью выполнишь данное мне обещание. Затем можешь подыскать себе местечко по вкусу. Но не забудь положить в свою постель горсть родной земли, если вздумаешь покинуть Италию.

Он смотрел на нее, не понимая.

— Ты теперь создание ночи, — сказала Антонина, — и не можешь умереть. Только солнечные лучи способны убить тебя, ты должен прятаться от них. И святая вода тоже может обжечь твою плоть. Ты не продолжишь свой род, зато сам будешь жить вечно. — Она помолчала, держа руку на деревянной шкатулке, чтобы не сглазить. — Я обещала тебе помощь и дала ее. Но используй обретенный дар мудро.

Двумя ночами позже, не находя себе покоя, он отправился к Розалии и рассказал ей все. Глядя в сторону, он сожалел, что не подготовил себя к ее реакции, к захлестнувшему ее отвращению, к тому ужасу, что погнал ее прочь от него. Он услышал ее крики и глухой стук — она покатилась по винтовой лестнице и осталась лежать без движения на нижней площадке. Он выбежал за ней, но знал, что она мертва, еще не успев спуститься вниз и подойти к ней.

На следующий день он покинул Италию.

Он решил, что это не так уж трудно — жить ночью и проводить весь день, погрузившись в сон. Он по-прежнему мог находиться среди смертных, танцевать, смеяться, как и до этого. Но не совсем. Голод, ранее неведомый и всегда несвоевременный, просыпался в нем, когда он смешивался с людьми. Вначале, еще не в силах сдерживаться, он часто насыщался слишком дорогостоящей человеческой жизнью. Только спустя много десятилетий научился он контролировать свой звериный голод, беря вместо жизни лишь несколько капель крови.

И он усвоил наконец, что отделен от всего человечества роковой чертой, за которую ему никогда не перейти, никогда… Понадобилось не одно десятилетие, чтобы он смирился с этой мыслью, чтобы уже ни на секунду не забываться и не чувствовать себя своим среди смертных.

Габриель стоял в тени у кафе, наблюдая за Сарой. Одетая в бледно-розое платье, она казалась такой же свежей и естественной, как дикая роза. Ее молодой человек сидел рядом с ней, держа ее за руку, любуясь ее лицом, и кто мог осудить его за это? Она была чудным видением, ангелом с прекрасным лицом и те-лом, со смехом, легким, как вздох, с улыбкой, сияющей, как солнце.

Гнев душил Габриеля, руки его сжимались в кулаки. Ему потребовалось собрать все самообладание, чтобы не шагнуть из тени на свет, не ворваться в кафе и не сломать шею молодому мужчине. Он мог бы сделать это одним рывком. Всего лишь одним.

Сара, любовь моя. Сара, и почему только я отпустил тебя?

Она подняла голову, поворачиваясь и пристально глядя в укрывавшую его тень.

Почувствовала ли она его мысли? Поняла ли, что он здесь? Но ведь это невозможно.

Вдруг она поднялась и направилась к затененному углу снаружи. Сердце его бешено забилось при ее приближении. Она всматривалась в темноту, и, почувствовав внезапную слабость, он собрался уже раствориться в туман и исчезнуть.

— Габриель?

— Уходи.

— Габриель, это ты?

— Не стоит подходить ближе, Сара. Она остановилась смущенная.

— Что с тобой?

— Уходи.

Она нервно облизнула губы, стараясь увидеть его, но он сливался в одно целое с тенью.

— Я уйду, если ты пообещаешь прийти ко мне позже.

— Я не могу.

— Я потеряла тебя, Габриель.

— Потеряла меня?

— Да. — Она сделала шаг вперед, пробуя увидеть его. — Ты болен, что с тобой?

— С чего ты взяла? — резко ответил он.

— Я чувствовала, когда это случилось, я знала это.

— Уходи, Сара, пожалуйста, уходи.

— Ты придешь ко мне чуть позже?

— Да, — обещание само собой слетело с его губ.

Двумя часами позже Габриель неуверенно стучался в дверь ее квартиры, робкий и дрожащий, словно впервые влюбленный юнец.

Он услышал, как Сара произнесла имя некой Бабетты, которую сама же успела отпустить на ночь. В следующий момент она уже открыла дверь, и он был захвачен бурей эмоций.

— Габриель! Я так рада видеть тебя. Входи же, входи.

— Свет, — сказала он, отступая в тень, — притуши свечи.

Она нахмурилась на мгновение, а потом бросилась выполнять его распоряжение. Только после этого он вошел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Он стоял перед ней, охваченный чувством вины: если бы она только знала, кого впустила в свой дом!

— Габриель?

— Как ты, Сара?

— Превосходно. А ты? — В ее голосе послышались нотки беспокойства. — Почему ты не садишься?

Кивнув, он присел на край дивана, обитого дамассе.

— Могу я взять твой плащ? — спросила она.

Он отрицательно мотнул головой, глубже заворачиваясь в складки своего одеяния.

Она стояла перед ним, теребя широкий голубой пояс платья.

— Как я рада, что ты пришел ко мне. Я думала, что уже потеряла тебя.

— Ты была прекрасна сегодня вечером, -сказал он.

Она порозовела от удовольствия.

— Ты был в театре?

— Я никогда не видел ничего более великолепного, дорогая. В самом деле, ты рождена для танца.

— Да, мне нравится то, чем я занимаюсь. Он сделал глубокий вдох, сжимая руки под складками плаща.

— А этот молодой человек в кафе, ты любишь его?

— Морис? — Она тихо рассмеялась. — Он всего лишь мой друг.

— Но он хотел бы стать тебе больше чем другом.

— Да.

— Ты любишь его? — спросил он резким требовательным тоном.

— Возможно, чуть-чуть.

— Он просил твоей руки?

Она не ответила сразу, и он услышал внезапное тревожное биение ее сердца, почувствовал, как кровь заструилась по ее венам, румяня щеки.

— Так да или нет?

— Да. Он сказал, что мы должны пожениться и организовать свою балетную труппу, сказал, что мы поедем в турне по всему миру.

Габриель чувствовал бушующий в нем гнев, представляя ее замужем за этим молодым мужчиной. Она будет гулять с ним под лучами солнца, она даст ему детей…

Веками приученный к самоконтролю, Габриель подавил в себе порыв удалиться прочь. Но он не имел ни малейшего права вторгаться в ее жизнь. Морис был достоин ее, молодой, красивый, гордый. Он танцевал вместе с ней и мог разделить не только ночи, но и дни ее жизни.