У дверей она распрощалась с ним, пожелав спокойной ночи и уверяя, что у нее все будет хорошо.

Она отпустила Бабетту, быстро искупалась и облачилась в скромный темно-голубой пеньюар с кружевами у горла, зажгла множество свечей и поставила на стол блюда с яблоками и сыром, бутыль вина и два бокала.

Услышав стук в дверь, она вся задрожала и, глубоко вздохнув, пошла через комнату к двери.

Он стоял в тени, как и в прошлый вечер, пряча лицо в капюшон плаща, черного, как сама ночь.

— Габриель! — воскликнула Сара голосом, полным радости. — Входи же. — Она затворила за ним дверь, желая задержать его у себя навеки. — Дай мне твой плащ.

— Нет.

— Тебе не нужно прятать лицо от меня.

— Сара…

Она протянула к нему руки.

— Позволь мне взять твой плащ, Габриель. Здесь тепло, и тебе будет гораздо удобнее без него.

— Я думаю о твоем удобстве.

— Твое лицо не пугает меня.

Покорно вздохнув, Габриель снял плащ и вручил ей, зная, как ужасен его вид, какие бесцветные пятна покрывают его лицо и руки. И все же он нашел в себе силы улыбнуться ей.

Сара отнесла его плащ в спальню и там прижалась на миг к пахнувшей им тончайшей шерсти, прежде чем положить свою ношу на постель. Ее руки пробежали по материалу, как будто она ласкала самого Габриеля.

Когда она вернулась в гостиную, он сидел, вжавшись в угол дивана, подальше от свечей, мерцающих на столе.

— Не хочешь ли закусить? — спросила Сара, указывая на блюда с сыром и фруктами. — Может быть, немного вина?

— Бокал вина, — попросил он.

Наполнив два бокала, она села рядом с ним.

— Ты танцевала превосходно, — сказал Габриель. — Я никогда не видел такой самоотдачи и радости в танце.

— Я танцевала для тебя, — тихо призналась Сара. — Я знала, что ты где-то рядом и смотришь на меня, и хотела, чтобы ты гордился мной.

— Ты танцевала прекрасно, Сара-Джейн. Ты балерина, которой нет равных. Все вышло так, как ты и мечтала.

— Всем этим я обязана тебе.

— Нет, дорогая. Твой талант всегда был при тебе, внутри тебя, и я тут ни при чем. Где ты будешь танцевать после Парижа?

— Говорят, что труппа двинется осенью в турне.

Габриель кивнул.

— Весь мир узнает о тебе, дорогая, — сказал он и нахмурился. — Я говорю что-то не то?

— Я люблю танцевать, — сказала Сара, — но этого недостаточно.

— Когда весь мир у твоих ног — что еше можно желать?

— Я хочу, чтобы ты был со мной.

Как и всегда, при упоминании о чем-то личном, он отстранился от нее.

Набравшись смелости, Сара отставила свой бокал и взяла его нетронутый, чтобы тоже поставить на стол, а затем, придвинувшись, положила руку ему на плечо.

— Скажи, что я не нужна тебе, что ты не хочешь меня, и я никогда больше не стану говорить с тобой об этом.

— Ты отлично знаешь, — хрипло проговорил он, — я хочу тебя, жажду тебя уже многие годы.

— Тогда почему мы не вместе?

— Потому что так лучше.

— Для кого?

— Для тебя, дорогая. Ты должна положиться в этом на меня.

— Нет, ты должен положиться в этом на меня. То, что ты говоришь, не имеет никакого смысла.

— В этом больше смысла, чем ты можешь себе вообразить. Самое лучшее для тебя было бы забыть обо всем, забыть, что ты знала меня когда-то. Выходи за своего молодого человека, дай ему детей и научи их танцевать. Это станет целью твоей жизни. Ты рождена для этого.

Сара покачала головой.

— Нет, Габриель, — пылко возразила она. — Я рождена для тебя.

Ощущая себя все свободнее, она придвинулась к нему, и теперь лишь дуновение ветерка могло проскользнуть между ними.

И тогда она произнесла слова, которым он не мог противиться, и Габриель понял, что пропал. Она сказала:

— Позволь мне обнять тебя.

Он сделался мягким, как воск, когда она обеими руками притянула его к себе. Он знал, что должен избегать солнечных лучей, но непреложным было и то, что он должен быть с этой женщиной, в ее объятиях. Она озарила его проклятую жизнь, его нескончаемый мрак, она была той, которую он желал.

Она не хотела отпускать его, а затем стала целовать. Ни она, ни он не закрывали глаз. В его взгляде сквозило жаркое пламя и дикая страсть, не желание — обнаженный голод. Он хотел ее страшно, нечеловечески, обреченно.

И она хотела его. Хотела чувствовать его силу, принадлежать ему полностью, окончательно, безвозвратно. Она хотела подчиниться ему, делать все, что ему нравится, доказывая свою безграничную преданность. Ей хотелось, чтобы он был властным и требовательным и не отпускал ее от себя.

Она смотрела в его глазах и чувствовала себя летящей куда-то вниз, во мрак и огонь.

Габриель простонал ее имя, прижимая теснее к себе. Обхватившие ее руки были такими сильными и уверенными. Одна рука скользнула по ее спине и, подняв край пеньюара, стала поглаживать ее голень.

Сара чуть не задохнулась, изумленная интимностью этого жеста и пронизавшим ее наслаждением.

Она вся ушла в чувство и была не в силах сопротивляться прикосновениям Габриеля и голоду, горевшему в его глазах. Жар полыхал в ее жилах, заставляя быстрее бежать кровь, прогоняя усталость. Она не понимала, что с ней.

С покорным вздохом Сара прикрыла глаза, отдаваясь его страстным магическим прикосновениям.

Не чувствуя страха, она полностью доверилась ему, не противясь его исступлению.

Рычание, подобное звериному, вырвалось у него, когда он зарылся своим ртом в ее губы.

Он чувствовал ее чистоту и незащищенность, невинность и молодость, которые были для него навеки потеряны. Его поцелуи были долгими, он искал в них избавления и забвения, желая слиться с человеческой природой. Она была такой нежной и податливой, ее влекло к нему так же, как глупого мотылька к огню, в котором он найдет свою гибель. Габриель невыносимо страдал оттого, что не мог защитить ее, а вместо этого был обречен погубить.

Его руки, проникнув под складки ткани, почувствовали кожу нежнее атласа. В следующий момент ее пеньюар упал на пол, и почти тут же рядом с ним оказалась его одежда. Теперь она была нагая с головы до пят. И она вся была его. Ему оставалось лишь взять ее.

Он ласкал ее дрожащими от страсти руками, голос его звучал неровно. Наконец, когда все его тело было охвачено огнем желания и он уже был близок к тому, чтобы взять ее, Габриель вдруг услышал слабый стон боли.

Прижавшись к ней, он похолодел от страха, внезапно осознав, что его нечистый голод прорвался наружу, что его поцелуи не были больше нежными и что его клыки чуть не прокусили нежную кожу на ее горле.

Не понимая, насколько близка опасность, она прогнулась под ним, ища наслаждения, которого хотело ее возбужденное тело.

Простонав, он отстранился и сел к ней спиной.

— Габриель?

Ее голос был тихим и неровным, полным смущения.

— Прости меня, — хрипло произнес он. — Я не хотел…

— Габриель… — Она коснулась рукой его спины, и все в нем откликнулось на это прикосновение. — Я хочу тебя.

— Нет, Сара, — сказал он. — Больше ничего не будет.

— Я не понимаю.

— Пожалуйста, позволь мне уйти. — В голосе его слышались мольба и страх, он хотел, чтобы она очнулась от любовного наваждения, потому что сам он еле сдерживался. Ее нежный голос, ее прикосновения сводили его с ума.

— Нет.

— Это для твоего же блага.

— Не правда! — Сконфуженная, чувствуя себя отвергнутой, Сара села, обхватив руками грудь. — Лучше бы я никогда не покидала Англию! — воскликнула она, запрокидывая голову и заливаясь слезами. — Лучше бы я оставалась прикованной к своему мерзкому креслу, потому что тогда ты любил меня. Я знаю, что любил.

Габриель закрыл глаза, и его руки все сильнее сжимались в кулаки, по мере того как ею овладевало отчаяние. «Я ни за что не должен был приходить сюда, — думал он, — не должен был снова видеть ее». Он не желал быть причиной ее боли, напротив, он хотел, чтобы ей всегда было легко и хорошо.

И ведь он мог бы стереть воспоминания о себе из ее сознания. Он и сейчас может сделать это, стоит лишь заглянуть ей поглубже в глаза и приказать. Она бы забыла, что он вообще когда-то был на свете… Но он не мог сделать этого, потому что жизнь без нее не имела для него смысла.