Так что, пока она там плещется в хлорированной воде и портит себе волосы, я вынужден сидеть с мальчишками. Когда мы с ней познакомились, она как раз жила в Гринвиче и училась в художественном колледже. Похоже, она проводит время в Гринвиче по той причине, что хочет вернуться в годы своей молодости. Мысли у нее заняты только одним, она больше ничего вокруг не замечает. И еще ее можно застать за упражнениями — она наклоняется, приседает и — как это они называют? — растягивает мышцы. Все разговоры свелись к одной теме — сколько она проплыла, сколько подняла тяжестей и сколько миль пробежала.

Признаться, я ревную. Потому что сам я — как холодильник. Мой отец был таким же. Кстати, именно это и убило беднягу. А я — просто крупный мужчина. Я обычно говорю, что у меня просто широкие кости. Стараюсь делать вид, что мне на это наплевать. Кстати, полноту можно скрыть хорошим костюмом. Но, черт возьми, вес мой все больше и больше. Чего я только не делал, чтобы бороться с ним! Дважды в неделю я ходил в спортивный зал в Холборне и изводил себя упражнениями на тренажерах — крутил педали, но это так надоело мне, что я стал брать с собой книгу, чтобы хоть немного отвлекаться. И еще я играл в мяч — кстати, довольно часто — раза два в год. Никак не мог выкроить больше времени на это. Я перестал есть хлеб, пироги, сандвичи, расстался — прости Господи! — с оральным сексом. И с пивом. И с вином. (Правда, не совсем.) Неделями питался какой-то синтетической некалорийной дрянью! Должен сказать, что я вовсе не такой уж и увалень — запросто хожу в горы. Но, Боже мой, как мне все время хочется съесть большую тарелку жареной картошки, и я то и дело вынужден проделывать новые дырки в ремне. Грустно все это.

Впрочем, гиперактивность Гарриет все же лучше, чем когда она бродила бесцельно по дому, делая вид, что не замечает меня, или бросая на меня взгляды, смысл которых сводился к одному — «этовсетвоявинаичертвозьмичтонамтеперьделать?» Однако забавно, как мы с нею поменялись ролями! Она вся отдалась своей новой страсти, а я должен сюсюкать с детьми. Надо полагать, ее отец подкинул ей деньжат, во всяком случае, Г. получила письмо со штампом Эдинбурга. Уж наверное, папаша послал ей денег. И не забыл прочесть лекцию о моей полной несостоятельности и безнадежности житья с таким типом, как я.

Джонти сразу же стал отвратительно себя вести. Просто ужас какой-то! Терпеть не могу, когда дети не слушаются.

Зато с Тимоти все хорошо. Правда, неизвестно, что он еще может выкинуть. Вот, например, сегодня утром он пришел ко мне в кабинет и заявил, что будет продавать цветы. Я решил, что это неплохая игра — в магазин. А когда через полчаса я отправился в туалет, то увидел своего сынка, который стоял на Блэкхит-драйв, сжимая в кулачке букет из увядших люпинов и других цветов, которые он нарвал у нас в саду. Букет был аккуратно завернут в целлофан для упаковки продуктов. Он навязывал цветы всем прохожим. Я вынужден был выйти на улицу и прекратить это безобразие. Господи, он так смутился! Мне пришлось объяснить сынишке, что он не должен заниматься такими вещами. На что он мне вполне резонно ответил, что я сам разрешил ему торговать цветами. Ну почему я ответил ему: «Да, конечно, ты можешь продавать цветы», — вместо того, чтобы сказать: «Нет, ни в коем случае!»? Четырехлетнему человеку нелегко все это понять. Короче, в результате он надулся и демонстративно перестал замечать меня — даже его брат мог позавидовать такому поведению. Мне понадобился чуть ли не час, чтобы вернуть его с небес на землю. «Тимми, — крикнул я, — ты хоть слышишь меня?»

И Джонти молчит. Хоть и слышит меня. Так что я оказался просто перед стеной молчания. Сидит в своей темной комнате и играет с «Сегой» Пиппы Вебб. Он ни за что не захотел идти к соседям, сколько я ни уговаривал его и ни соблазнял прелестями игрушек десятилетней Пиппы. Ничего не помогало. Бедняга Дж.! Не улыбается, не прыгает, не шалит. Ну и черт с ним!

Меня немного обрадовал Грэхем. Хоть это хорошо, но я не позволяю себе на что-то надеяться. Пройдет еще не один месяц, прежде чем я получу хоть какие-то деньги.

Может, начать воровать? Я целое утро думал о том, как бы мне спереть что-нибудь, а потом продать. Больше того, я уже начал подумывать о грабеже! Вот бы ограбить банк! Ничего не могу поделать — подобные мысли так и лезут мне в голову.

Зато в тюрьме хоть кормить будут. Иногда я так и представляю себе, как работаю в тиши библиотеки, находящейся в какой-нибудь открытой тюрьме. Например, в глуши Кента. И пишу книгу — «Вооруженный грабеж. Пособие для отчаявшегося «белого воротничка». Между прочим, это куда лучше, чем слоняться без дела по опустевшему дому.

А потом позвонил Тоби Лиделл-Смрит. Я был рад. Он пригласил нас на обед в субботу, так что хоть в конце недели нам удастся нормально поесть. Я был так тронут звонком ТЛС. Он единственный из всех моих знакомых, который продолжает общаться со мной, как будто ничего не произошло. Хороший он парень! И ему нравится Гарриет.

Раз-два, раз-два, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп. Гарриет бежала по Гринвич-парку под проливным дождем, направляясь к статуе генерала Вольфа у обсерватории. Она перестала ездить на стареньком велосипеде своего брата Джулиана и теперь бегала милю до спортивного зала и милю от зала до дома. Аарон, работник «камеры пыток» в спортзале, уверял ее, что знает, что можно сделать, чтобы убрать лишнее на ее теле, прибавить там, где надо, и при этом не развить чрезмерно мускулы. Он заявил, что она правильно поступила, начав заниматься. Правда, после этих занятий она хромала остаток дня.

Плюх-плюх, шлеп-шлеп. НИЧЕГО-НЕ-БОЛИТ. Шлеп-шлеп, плюх-плюх. С каждым днем, да что там — с каждым часом ее тело становилось все совершеннее, утягивался живот, наливались силой бедра, и она, как заботливый садовник, наблюдала за этими изменениями. Признаться, Гарриет и не ожидала, что так быстро добьется результатов.

Хоть это ее радовало. Закончив изнуряющие тренировки, она падала дома в горячую ванну и лежала там в полубессознательном состоянии, ощущая себя, как это ни странно, удивительно сильной. По крайней мере, она не бездействовала. И, взглянув порою на развившиеся бицепсы или почувствовав слабый запах хлорки, исходящий от ее кожи после бассейна, Гарриет довольно улыбалась.

Взбежав на вершину горы и остановившись возле статуи генерала Вольфа, женщина подбоченилась и, тяжело дыша, посмотрела вниз на реку, укутанную пеленой дождливой мглы.

Ее приятель — Старфайер — сновал вокруг обсерватории, обнюхивая каждый угол, чтобы сотню-другую раз задрать лапу на линию меридиана, а уж только потом приступить к своим обычным обязанностям в Гринвич-парке. А обязанности эти заключались в том, чтобы сунуть свою большую голову в каждую мусорную урну и вывалить ее содержимое на влажную траву в поисках съестного.

Гарриет, задумавшись, смотрела на открывшуюся ее взору панораму Лондона. «Исполинский нарост». Во всем своем причудливом многообразии: одетая в леса готика, тайные совокупления, канареечные фаллосы верфи. Гарриет думала о сексе. Как о бизнесе. О занятиях сексом. С незнакомцами.

Честно говоря, дурацкая затея, разве не так? Если хорошенько подумать об этом. А именно это ей и было нужно. Правда, до сих пор, разрабатывая свой план, женщина старалась не вспоминать о сексе и отгоняла от себя мысли о нем. Она думала лишь о том, какой образ жизни ей придется вести. Как люди узнают о том, чем она занимается? Получится ли у нее? И, кроме того, что самое главное: сколько все-таки она сможет заработать? И грозит ли ей опасность?

Но теперь вдруг она впервые задумалась о том, как будет себя чувствовать.

Все ее познания на эту тему сводились к виденному в голливудских фильмах. В голове у нее была полная каша: то она вспоминала Кэти Тайсон в «Моне Лизе», то Джейн Фонду в «Клуте», то Джулию Робертс в «Хорошенькой женщине». Нет, конечно, ей и в голову не приходило, что она будет залавливать клиентов на улицах, как дешевая проститутка. Боже упаси! Гарриет видела себя в роскошных лимузинах, в туалетах от Донны Каран, воображала, как подставляет лицо для поцелуя Ричарду Гиру. Она будет «супер» — нечто среднее между Кристин Килер, Кармен, Нэлл Гвин и Сэлли Баула. Гарриет так и представляла себе всех этих потрясающих женщин, уверяла себя, что сумеет взять от каждой лучшее и будет вести тот образ жизни, который вела каждая из них до приключившейся с нею трагедии.