Без искры не запустить моторов. Что же делать? Секунды решали вопрос жизни и смерти всех нас. Вот первая «мелочь», за которую придется расплачиваться головой! Что же я лежу пластом, как парализованный? Попробовал подняться и не смог. Собрал последние силы, кое-как подполз по наклонному полу кабины к дверце, с трудом открыл ее и крикнул друзьям:

— Аккумуляторов нет!.. Скорее ищите где-нибудь!..

Соколов и Кривоногов бросились куда-то со всех ног. Вижу: катят какую-то тележку. Это был вспомогательный аккумулятор для запуска моторов. Это было спасение!

В процессе своих длительных наблюдений я видел, как немцы пользовались им, и тут же проделал всё так, как делали они: подключил аккумуляторную тележку к бортовой сети. Нажал на кнопки и увидел, как стрелки приборов забегали по циферблатам. Я даже вскрикнул от радости. Мне стало жарко. Одним взмахом сбросил с себя верхнее тряпье, остался в одной полосатой курточке. Одеждой заполнил парашютное гнездо в сиденья.

— Расчехляй моторы! — крикнул друзьям.

— Готово! — доложил Кривоногов, который четко и последовательно делал всё так, как я его учил. Он уже успел вытащить колодки из-под колес шасси, снять струбцины с элеронов и рулей. И остальные члены экипажа работали с молниеносной быстротой, как заправские авиаторы, хотя никто из них до этого и близко не был около самолета.

Нажимаю на стартер. Левый мотор взревел. Заработал и правый. Все моментально оказались в кабине. «Всё в порядке», — думал я. Но ликовать рано. «Спокойнее, спокойнее», — говорю себе. Пока прогревались моторы, еще раз проверили, все ли готово для полета, бегло ознакомился с контрольными приборами. «Спешить в авиации не надо при всех условиях. Всё предусмотри», — вспомнил я слова инструктора казанского аэроклуба Саши Мухамеджанова. Еще и еще раз осмотрел каждый прибор, прислушиваясь к звукам работающих моторов.

К тем приборам и агрегатам, назначения которых не знал, боялся прикоснуться.

Самолет стал медленно выруливать к взлетной полосе. Тут мы увидели, как два самолета один за другим совершили посадку и начали рулить нам навстречу. Я немного уклонился, приказав своему «экипажу» спрятаться в фюзеляж. Во время рулежки во всем копировал фашистских летчиков. Одно только не по-гитлеровски сделал: установил самолет от стартера-финиша метров на двести дальше. Эту должность выполняла женщина в черном комбинезоне. В приподнятой правой руке она держала ракетницу и беспрерывно давала мне какие-то сигналы, стреляя ракетами. Трудно было понять, то ли она разрешала, то ли запрещала взлет, но меня это не интересовало.

Довожу обороты мотора до полной мощности. Самолет как бы вытянулся вперед, но тормоза удерживают его на месте, а ручка управления, до отказа взятая на себя, не дает ему скапотировать. Не уменьшая газа, плавно отпускаю тормоза. Машина рванулась вперед по бетонной дорожке, постепенно набирая скорость. Штурвал отвожу от себя за нейтральное положение с тем, чтобы ускорить подъем хвостового оперения самолета, но это не помогает. Машина идет послушно, ускоряя свой стремительный разбег, но от земли не отрывается.

Чувствую по мере увеличения скорости и пробега какое-то повышенное, ненормальное давление на ручку управления самолета. «Неужели ошибка?» — мелькнула мысль. Изо всех сил давлю на штурвал и ничего не могу сделать. Как быть? Штурвал начинает давить мне на грудь. Моторы ревут — газ до упоров, винты образуют сплошной вращающийся диск, а самолет бежит на трех точках.

Налегаю на штурвал всем корпусом, сильно упираюсь ногами. Чувствую, что самолет отделился от земли и тут же из-за отсутствия подъемной силы с шумом падает с небольшой высоты то на левое, то на правое колесо шасси. Снова повторяется отрыв, и снова — падение. И взлетная дорожка кончается. Неужели не смогу взлететь? Да, до конца взлетной полосы самолет уже не взлетит… Что же делать? Сделать прерванный взлет?.. Нельзя из-за близости морского берега.

— Братцы! Один раз помирать!.. Держитесь!..

Резко убираю газ. Машина по инерции стремительно мчится под уклон. Десятки метров отделяют нас от моря. Я знаю, что пользоваться тормозами на больших скоростях нельзя, но нельзя и медлить — сейчас врежемся в морские волны. Вопреки сознанию ноги инстинктивно нажали на педали тормозов. Самолет потерял прямолинейное направление, но корпус его по инерции устремился вперед, хвостовое оперение отделилось от земли, и вся машина стремилась перевернуться (скапотировать) через моторы. «Всё кончено», — подумал я, резко ослабив давление на тормоза. Хвостовое оперение с грохотом ударилось о грунт. По инерции самолёт с бешеной скоростью продолжает бежать на трех точках. Как его остановить? Опять нажал на тормоза — машину повело на капотирование, снова отпускаю тормоза, как и первый раз, но ничего из этого не выходит. Машина продолжает свой стремительный бег. Еще миг — и мы будем в море.

Не знаю, что быстрее сработало, мысль или инстинкт, но я с неимоверной силой нажал ногой на левую педаль тормоза и увеличил обороты правому мотору. Словно в смерче, самолет приобрел бешеное вращательное движение левого разворота с правым креном, у самого обрывистого берега моря сделал такой разворот, что консольная часть правой плоскости вспахала землю, а левое колесо шасси поднялось вверх. Тело самолета подвинулось на правом колесе в сторону моря, оставив глубокий след на грунте. В кабине самолета стало темно от поднявшейся тучи пыли. Машина покачалась на двух точках — правого колеса и костыля — и… медленно опустилась на левое колесо. С сильным треском самолет принял нормальное положение.

— «Поломалось шасси?» — в груди у меня похолодело. Осмотрелся: корпус самолета стоял на своих ногах, в двух метрах от обрыва. Меня охватила радость — самолет цел! Но почему он не поднимается? Что давило на ручку управления? Чтобы установить причину, посылаю Володю Соколова проверить хвостовое оперение, нет ли там красных струбцинок. Он выскочил из самолета и побежал к хвосту. Возвращается и кричит:

— Нет там никаких красных струбцинок!

Это подтверждало и свободное движение штурвала, о чем я в горячке и не подумал. Лес худых рук потянулся ко мне:

— Михаил, взлетай же скорее! Немцы бегут!

Я и раньше заметил, как гитлеровцы стали отделяться от зенитных батарей и самолетов, и уже принял решение. Пусть бегут, пусть удаляются от зениток и истребителей, я вырвусь из кольца окружения и произведу повторный взлет с того же места. Они бежали, обгоняя друг друга, к нашему самолету, поняв, что с ним что-то случилось. Но бежали без оружия.

— Михаил, взлетай, а то погибнем! — взволновались мои товарищи.

Но как взлететь? Самолет не поднялся против ветра, а по ветру и думать нечего, да еще впереди препятствия: радиомачты, ангары, лес… Какой тут взлет!

Толпа гитлеровцев все ближе и ближе, уже в десятках метров от нас. Нервы друзей не выдерживают. Отчаявшись, они уже не умоляют, а приказывают:

— Михаил, взлетай, или!..

Я почувствовал холодное лезвие штыка между лопатками. Это меня взорвало, и я с такой яростью крикнул на них, как не кричал еще никогда в жизни. Друзья шарахнулись в сторону.

Через плексиглас кабины продолжаю наблюдать, как фашисты полукругом окружают самолет, не подозревая, что в нем не их летчики, а заключенные, что-то кричат. Меня бросило в дрожь, волосы зашевелились на голове. Нет, не от страха, а от ненависти к проклятым мучителям. Отвращение к презренному врагу переполняло сердце гневом и жаждой мести. Живым они меня не возьмут теперь, но если придется умереть, то дорого заплатят за наши жизни!

— За Родину! — крикнул я товарищам, всем своим корпусом подавшись вперед, с силой сжимая штурвал и сектора газов, слившись воедино с работающими моторами… Дал полный газ моторам и отпустил тормоза. Самолет, словно конь, ринулся вперед на максимальной скорости, врезался в толпу гитлеровцев, давя их колесами шасси.

Иван Кривоногов, как будто желая помочь самолету, кричал во весь голос:

— Руби их, гадов!.. Топчи сволочей!..