Сергей Вандышев приехал ко мне в Москву с женой Кирой, о которой он столько рассказывал мне в плену. Из Кляйнкенигсбергского лагеря гитлеровцы отправили его в лагерь Луккенвальде, неподалеку от Берлина. В этом застенке томились тысячи советских, французских и английских военнопленных. В ночь с 21 на 22 апреля 1945 года советские военнопленные этого лагеря совершили массовый побег. Вандышев вернулся в свой авиаполк, стал командиром эскадрильи и участвовал в штурме Берлина.

В Киеве состоялась моя встреча с Алексеем Ворончуком. Туда же приехал на нашу встречу его замечательный друг и боевой товарищ Алексей Федирко, проживающий в г. Умани.

Но самая волнующая встреча, о которой я и думать не мог, неожиданно произошла в октябре 1957 года.

Советский комитет ветеранов войны пригласил меня в Москву на встречу бывших узников концлагеря «Заксенхаузен». Встречались люди, вместе переживавшие нечеловеческие муки и лишения, не щадя жизни боровшиеся против ненавистного врага, не раз спасавшие друг другу жизнь. После освобождения, с 1945 года они ничего не знали друг о друге. И вот теперь, встречаясь здесь, в Москве, пожилые мужчины бросались друг другу в объятия, целовались и плакали…

Я прибыл, когда в актовом зале Советского Комитета ветеранов войны уже шел доклад о лагере смерти и борьбе советских патриотов в содружестве с иностранными антифашистами против поработителей. Меня избрали в президиум. Я внимательно всматривался в лица сидевших в зале бывших узников «Заксенхаузена». Вдруг мой взгляд остановился на одном человеке, сидевшем во втором ряду с левой стороны, и сердце у меня заколотилось от волнения… Он тоже смотрел на меня, тяжело дышал и нервно вертелся на стуле, то и дело протирая платком глаза. «Он тоже волнуется», — подумал я. Еще пристальнее всматриваюсь в его лицо… «Неужели он? — стучит мысль. — Возможно ли с того света ему явиться сюда?» Нет, зрение и память не обманывают меня, я на всю жизнь запомнил черты этого лица! Да, это он — смертник, политрук Андрей Дмитриевич Рыбальченко!.. Он приподнялся улыбаясь, готовый броситься ко мне, но сдержался.

И вот мы уже стиснули друг друга в объятиях, целуемся, у обоих льются слезы… Радость переполняет наши сердца, не умещаясь в груди, и мы не можем произнести ни слова. Но и без слов мы понимали друг друга и думали об одном и том же…

— Значит, жив! — повторял я.

— Улетел!.. А говорил: «не сумею»… — в волнении произнес он, и знакомая улыбка озарила его лицо.

Мне не терпелось поскорее узнать от Андрея Дмитриевича всё, что произошло с ним и Николаем Степановичем Бушмановым после нашей разлуки. Ведь я давно похоронил их… С болью в сердце переживал их печальную, трагическую участь, с благодарностью вспоминал всё, что сделали они для меня и многих других товарищей. Ведь вскоре после того, как я прибыл на аэродром, туда привезли другую партию заключенных из «Заксенхаузена». Некоторые из них уверяли меня, что своими глазами видели, как политрука и полковника в день их отправки увели в крематорий в числе семи человек…

Когда мы приехали в гостиницу, от Андрея Дмитриевича я узнал, что он живет в г. Майкопе, а Николай Степанович Бушманов в Свердловской области. Как же им удалось спастись? Оказалось, что гитлеровцы, прежде чем казнить их, попытались с помощью провокаторов из белоэмигрантов, которых подсаживали к ним под видом таких же обреченных на смерть, выпытать, кто еще из участников подполья продолжает вести борьбу. Но добиться им ничего не удалось. Бушманов и Рыбальченко выиграли время и дождались освобождения.

— А насчет крематория товарищи тебе правильно сказали… В скором времени после твоего отъезда нас, семь человек, действительно вызвали и увели. Кроме нас было еще три еврея и два поляка. Их повесили на наших глазах, а нас вернули назад. Это была обычная пытка, которой они хотели сломить наше упорство и заставить развязать языки. Но мы предпочитали смерть предательству, держались и вели себя до конца так же, как при тебе…

А как они держались при мне, я знал. Я был счастлив тогда, что встретился с такими друзьями, а теперь счастлив втройне, что они живы.

Пять дней мы жили с Андреем Дмитриевичем в одном номере гостиницы и всё время вспоминали то одно, то другое из пережитого, общих друзей и знакомых.

— А помнишь?..

— А помнишь?.. — перебирали мы в памяти события тех тяжелых дней.

— А ты помнишь того белокурого голубоглазого датчанина, Оскара Вернера, коммуниста, что приносил коробки с продуктами? — спрашивает он.

— Фамилии не помню, — отвечаю я, — но его самого, как живого, вижу перед собой. Ведь эти его коробки стольким людям жизнь спасли, в том числе и мне!

В 1958 году я был в гостях у Андрея Дмитриевича в Майкопе, а в 1961 году приехал снова к нему. Побывал и у Николая Степановича Бушманова в Свердловской области. Дружба наша, скрепленная кровью и муками в гитлеровских застенках, никогда не остынет и не забудется, пока мы живы. Вместе мы вспоминаем, как эта святая дружба и взаимная товарищеская выручка помогали нам переносить тяготы и лишения, одерживать победу над самой смертью. Этому научила нас Коммунистическая партия, которая и там была с нами, вдохновляла нас на борьбу с врагом, указывала пути к победе. Только благодаря этому стал возможным и наш перелет из фашистского плена на Родину.

От издательства.Статьи, очерки и заметки о беспримерном подвиге автора этой книги, опубликованные в советской и зарубежной прессе, вызвали у нас в стране и за границей массу живейших откликов читателей. М. П. Девятаев любезно передал нам часть писем и телеграмм. Эти материалы и публикуются ниже.

Нужно ли предисловие к книге Девятаева?

Огонь Данко не нуждается в хвале. Перед таким величием лучше всего снять шапку и преклониться.