Вандышев, Кравцов, Пацула и я попали в один вагон, который был разделен проволочной решеткой. По одну сторону — гитлеровцы, по другую — мы, пленные. Вандышев специально сел ближе к двери, чтобы дать нам сигнал к побегу. К сожалению, благоприятного момента для этого не представилось, и нас привезли в Кляйнкенигсберг. Мы и не подозревали, что наши сведения о фашистских лагерях и зверствах гитлеровцев еще далеко не полны и что здесь нам предстоит пополнить их…

Бараки в Кляйнкенигсбергском лагере стояли далеко друг от друга, и каждый в отдельности был, как паутиной, опутан колючей проволокой. Кругом — сторожевые вышки, на них — эсэсовцы с пулеметами, внизу — часовые с собаками.

Нашу группу, человек двести, поместили в одном из щитовых бараков, обнесенном шестью рядами «колючки» под током. Сразу же нас погнали на работу — осушать болота в окрестностях лагеря. Заставляли копать длинные канавы, стоя по пояс в воде и грязи. Голодные, измученные люди бултыхались в трясине, падали обессилевшие, захлебываясь вонючей зеленой киселеобразной жижей. Никто не имел права разогнуть спину, чтобы хоть немного передохнуть, отдышаться.

— Саботаже! — в исступлении орали конвоиры, опуская палки на головы и спины тех, кто окончательно уже выбился из сил и был не в состоянии двигаться.

Других военнопленных гоняли на строительство нового лагеря. И там было не лучше, чем в болоте, только что не в воде. Целый день надо было копать землю, носить камень, кирпич, тяжелые бревна. По пятам ходили эсэсовцы и подгоняли кнутами.

— Арбайт! Шнель! (Работать! Быстрей!) — слышалось отовсюду, и то тут, то там раздавалось хлопанье бичей.

Вот теперь-то уж, думали мы, гитлеровцы показали нам в полной мере свою «гуманность», большего издевательства над человеком и сам черт не придумает. Но дальнейшее пребывание в концлагере показало, что это были лишь цветики…

Положение военнопленных ухудшалось день ото дня. Озлобленные поражением своих войск на фронтах эсэсовцы изощрялись над нами в самых зверских истязаниях. Чем отчаяннее мы сопротивлялись, тем сильнее становилась наша ненависть к ним, росли наше упорство и стойкость в борьбе. Каждый из нас думал над тем, как избежать каторжного, изнурительного труда, сохранить силы, чтобы в благоприятный момент вырваться из этого ада, вернуться в строй защитников Родины и жестоко отомстить подлому врагу за все беды, причиненные им советскому народу.

Нам с Вандышевым, Пацулой и Кравцовым опять посчастливилось попасть в одну комнату, где на двухъярусных нарах размещалось двадцать восемь летчиков, в большинстве тяжелораненых. Чтобы избежать тяжелых работ, я продолжал ходить на самодельных клюшках, хотя нога у меня почти не болела. Мне стали подражать и другие товарищи, прикидываясь тяжелобольными. Некоторые вскрывали свои старые, уже зарубцевавшиеся раны и не давали им заживать. А Иван Пацула ухитрился к здоровой правой руке прибинтовать доску и подвязать ее на уровень плеча. Так и ходил, как семафор, с поднятой рукой. Это было очень рискованно с его стороны, т. к. нас, «инвалидов», на каждом построении осматривал сам комендант лагеря, проклинал нас, что мы даром едим его хлеб и, размахивая перед нами кнутом, грозился выбить им нашу хворь. Пацула понял, что его могут разоблачить, поэтому у него вдруг появилась опухоль на руке под мышкой, явно искусственного происхождения.

В одну из ночей от тяжелых дум я не мог уснуть. Пацула тоже ворочался с боку на бок на голых досках и тяжело вздыхал. Видно, и ему, бедняге, не спалось от грустных мыслей и тоски по Родине. Перед подъемом он сел на краю нар, свесив ноги, насыпал на ладонь какого-то белого порошка и, скрипя зубами от боли, стал натирать им себе под мышкой… Всё понятно.

— Ваня, не делай этого, — говорю ему, — занесешь заразу какую-нибудь, без руки останешься…

— Все равно, — безразличным тоном ответил он, — я согласен и без головы остаться, только бы избавиться от этих кошмаров. Сил больше нет терпеть.

Я хорошо понимал друга. Но не согласен был терять голову зря. Если умирать, так с музыкой, в борьбе! Прежде всего надо попробовать вырваться на свободу. Но как?

В тот же день мы обсудили этот вопрос в кругу близких друзей. Мнение у всех было одно: чем скорее удастся бежать, тем лучше. Не хватало только хорошо продуманного плана. Перебирали многие варианты, но ни один из них не подходил.

Кто-то предложил сделать подкоп: прорыть подземный ход из барака за колючую проволоку, а там — мы на воле. Идея всем понравилась. Просто и с гарантией на успех. Встал вопрос: чем рыть? Ведь голыми руками обессилевшие люди не смогут сделать подземный ход. Тяжелый каторжный труд, голод, побои и болезни основательно подорвали наше здоровье. Всё же решили попытать счастья. Другого надежного пути для побега у нас не было. Этот единственный и наиболее верный. Главное — начать, а там найдем все необходимое. Ведь недаром говорится в нашем народе, что «голь на выдумки хитра».

Поговорили с другими надежными товарищами. Все согласились с нами. Исхудалые лица пленников засветились надеждой. Подготовка к осуществлению задуманного плана началась и шла в строжайшей тайне, в которую были посвящены только те, кто будет непосредственно участвовать в подкопе.

В поисках места, откуда бы начать подкоп, мы с Вандышевым, Кравцовым и Пацулой осмотрели все помещения барака, и, когда зашли в последнюю, угловую комнату, Кравцов воскликнул:

— Вот эта самая подходящая! Покараульте-ка, а я обследую ее…

Я встал у двери, остальные заняли посты у окон, чтобы следить за движением охранников, а Кравцов на четвереньках пополз под нижние нары. Вылез оттуда мокрый от пота.

— Лучшего места не найти, — сообщил он нам. — Только плохо поддаются доски, сухие. Ножик потребуется.

На следующий день мы сорвали две половицы под нарами и забрались в подполье. Оказалось, что пол в бараке до метра возвышается над землей, есть где рассыпать грунт. Решили копать. Нашли кусок кровельного железа, сделали из него небольшой противень. Мисками, ложками, ногтями вгрызались в грунт. Землю укладывали на противень, волоком вытаскивали наверх и разбрасывали под полом. Вскоре кому-то из товарищей удалось раздобыть саперную лопату, и дело пошло веселее. Работали ночью, а под утро все старательно убирали, не оставляя никаких следов, чтобы не заметили фашистские ищейки. Всё шло как нельзя лучше. Прошли уже несколько метров за барак, в сторону проволочной изгороди. Уже предвкушали свободу. И вдруг — горькое разочарование… Мы наткнулись на деревянную канализационную трубу. Прогнившие доски не выдержали напора, и нечистоты хлынули в наш туннель. В бараке стало невозможно дышать, вонь распространялась по всему лагерю. Эсэсовцы, закрывая носы, ругались на чем свет стоит, называя нас свиньями. Но мы сохраняли спокойствие, боясь выдать самих себя. К нашему счастью, охранники не заподозрили нас в подкопе и ограничились тем, что реже стали заходить в барак. А нам это было на руку.

Некоторые наши товарищи после того, как туннель заплыл нечистотами, решили, что продолжать подкоп бесполезно, что из этой затеи ничего не выйдет. Однако мы не отступили. Особенно упорно работали Пацула и мой земляк из с. Торбеева Василий Грачев.

С Грачевым мы вместе учились в школе, еще в детстве мечтали стать летчиками. Мечты наши сбылись. Василий на фронте был штурманом, летал на бомбардировщике. Во время одного из вылетов в глубокий тыл врага его самолет подбили зенитки. И вот после девятилетней разлуки мы встретились с ним здесь. Узнав от меня о подкопе, Василий Грачев весь отдался заманчивой идее. Он вместе с Пацулой вызвался спуститься в затопленное подземелье и ликвидировать аварию. Вдвоем они, чуть не задохнувшись в нечистотах, заделали отверстие в трубе. Вырыли огромную яму под полом и вычерпали в нее все нечистоты из подземного хода, использовав для этой цели тазик, который мы похитили в санчасти. И работа под землей закипела снова.