— Это та самая девочка, я не ошибся?

В тот день я смеялась так, как не смеялась с самого побега из дому. Дело в том, что дядя Волдеаб не только внешне очень похож на маму, но и чувство юмора у него такое же своеобразное. Должно быть, брат и сестра росли в паре, своими шуточками доводя всех до слез, — жаль, что я этого не видела!

Но в то утро, когда я ушла от Аман, я направилась в дом тети Лул. Аман водила меня туда в гости вскоре после моего появления в Могадишо. И в тот день, когда я покинула сестру, я решила пойти к тете Лул и попросить, чтобы она позволила мне жить у нее. Она была мне не родной теткой, а вот ее муж Саид — мамин родной брат. Но он жил тогда в Саудовской Аравии, тете же приходилось в одиночку воспитывать троих детей. Сомали — очень бедная страна; дядя Саид работал в Саудовской Аравии и присылал домой деньги, на которые и жила семья. К сожалению, он находился там все то время, что я провела в Могадишо, так что нам с ним не пришлось встретиться.

Тетушку мой приход заметно удивил, но, как мне кажется, и обрадовал совершенно искренне.

— Тетушка, что-то у нас с Аман не все ладится. Можно, я поживу немного у тебя?

— Ну что ж, ты ведь знаешь, что я здесь совсем одна с детьми. Саид бывает дома так редко, а помощница мне не помешает. Даже наоборот!

Я сразу почувствовала, как с души свалился камень: Аман-то нехотя позволила мне жить у нее, и я знаю, что ей это не особенно нравилось. В доме у нее и без того тесно, а ведь они с мужем были еще, считай, молодоженами. Кроме того, Аман мечтала, чтобы я вернулась домой, — тогда ее не так мучила бы совесть за то, что она сама удрала от мамы.

Я жила сперва у Аман, а потом у тети Лул, и понемногу привыкла находиться в помещении. Поначалу мне было очень непривычно в тесном пространстве дома: небо закрыто потолком, стены ограничивают свободу передвижения, а вместо запаха растений и животных — вонь канализации и угарного газа, обычные в перенаселенном городе. У тети дом был немного больше, чем у Аман, но и его никак нельзя было назвать просторным. И хотя городские удобства облегчали мне жизнь — ночью я не мерзла, а в дождь мне было сухо, — все равно по меркам современного Запада эти удобства были примитивными. Почтения к воде я не утратила — она и здесь оставалась роскошью. Мы покупали воду у торговца, который развозил свои товары на ослике, а потом держали ее в бочке во дворе. Семья очень экономно расходовала воду на то, чтобы помыться, сделать уборку в доме, заварить чай, приготовить пищу. Тетушка у себя в кухоньке готовила еду на походной плитке, которая работала на газе из баллонов. По вечерам мы усаживались у дверей дома и беседовали при свете керосиновых ламп — электричества не было. Уборная — типичная для нашей части мира: простая дыра в полу, куда падали отходы, издавая в жару невозможную вонь. Купание состояло в том, чтобы принести из бочки ведро воды и окатить себя, а использованная вода стекала по желобу в уборную.

Вскоре после того как я поселилась у тети Лул, я почувствовала, что на мою долю пришлось больше, чем мы договаривались: я получила в придачу еще и постоянную работу в качестве няньки трех ее вредных детишек. Наверное, не следует называть грудного младенца «вредным», но его поведение мне трудно было переносить спокойно.

По утрам тетушка вставала часов в девять и сразу же после завтрака, веселая и довольная, уходила в гости к приятельницам. У них она проводила весь день, без конца сплетничая о подругах, врагах, просто знакомых и соседях. В конце концов поздно вечером она возвращалась домой. Пока ее не было, трехмесячный младенец не переставая орал, требуя, чтобы его покормили. Когда я брала его на руки, он начинал посасывать меня. Не проходило дня, чтобы я не говорила:

— Послушай, тетушка, во имя Аллаха, надо с этим что-то делать! Дитя пытается меня сосать, как только я беру его на руки, а молока-то у меня нет. У меня еще и груди нет!

— Да ты не переживай, дай ему обычного молока, — ласково отвечала тетя.

Кроме того, что я убирала в доме и ухаживала за младенцем, надо было еще присматривать за другими двумя детьми, девяти и шести лет от роду. А уж эти напоминали диких зверушек. Они и понятия не имели, как надо себя вести, — мать явно никогда их этому не учила. Я пыталась поправить дело и шлепала их при каждом удобном случае. Но они за столько лет привыкали бегать повсюду, как гиены, и не могли за один день превратиться в ангелочков.

Шли дни, и настроение у меня все падало. У меня из головы не шел вопрос: сколько же таких безрадостных испытаний выпадет на мою долю, прежде чем случится что-нибудь по-настоящему хорошее? Я всегда стремилась к лучшему, старалась двигаться вперед и выяснить наконец, где же меня ждет что-то необычное, — а в том, что оно меня ждет, я не сомневалась. Не было дня, чтобы я не подумала: «Когда же это случится? Может быть, сегодня? Или завтра? Куда мне отправиться? И что делать?» Не могу сказать, отчего мне в голову приходили эти мысли. Мне тогда казалось, что каждый, наверное, слышит такой внутренний голос. Сколько себя помню, я всегда думала, что моя жизнь должна быть не такой, как у тех, кто рядом со мной. Просто я еще не знала, до какой степени не такой.

Я прожила у тети Лул с месяц, и в наших отношениях наступил перелом. Однажды ближе к вечеру, когда тетя еще трепала языком в гостях и не спешила домой, пропала ее старшенькая — девочка девяти лет. Сперва я просто вышла на улицу и позвала ее. Она не откликалась, и я начала прочесывать квартал. В конце концов я обнаружила ее в узком простенке между домами вместе с каким-то мальчишкой. Она была неглупым ребенком, очень любознательным, и когда я отыскала ее, она вовсю удовлетворяла свой интерес к тому, как устроен этот мальчик. Я схватила девчонку за руку и рывком подняла ее на ноги. Мальчишка тут же задал стрекача, как напуганный зверек. Всю дорогу домой я порола двоюродную сестру прутиком, поскольку таких негодных детей еще в жизни не встречала.

В тот же вечер, когда вернулась мать, девчонка подняла рев, что я ее выпорола. Тетя Лул пришла в негодование.

— Как ты можешь бить ребенка? — возмущалась она. — Не смей трогать мое дитя, иначе я сама тебя побью, — посмотрим, как тебе это понравится! — закричала она и с угрожающим видом направилась ко мне.

— Уж поверь, тетя, не нужно тебе знать, за что я ее выпорола. Не стоит тебе знать то, что знаю я! Если бы видела, чем она сегодня занималась, ты бы вообще отказалась от нее! Этот ребенок никого не слушает, совсем как звереныш.

Но от этого объяснения наши отношения не стали лучше, Она оставила трех малолеток на полное мое попечение — а мне самой-то было всего тринадцать! — и теперь вдруг так близко к сердцу приняла жалобы дочки. Тетушка подскочила ко мне, потрясая кулаками и угрожая побить меня за то, что я сделала с ее ангелочком. С меня было довольно. Я по горло сыта не только тетей, но и всем миром!

— Нет, тетя, ты меня не тронешь! — закричала я. — Только попробуй, и останешься лысой до конца своих дней!

Таким образом, вопрос бить меня или не бить оказался закрыт, но теперь стало ясно, что я должна уйти. И куда же мне бежать на этот раз?

Когда я уже собиралась постучать в дверь тети Сахру, у меня мелькнула мысль: «Ну вот, Уорис, снова то же самое». Тетя отворила дверь, и я робко поздоровалась с ней. Тетя Сахру — мамина сестра. И у нее пятеро детей. Я чувствовала, что это не предвещает легкой жизни в ее доме. Но куда мне было податься? Пойти воровать или просить милостыню на улице? Я не стала вдаваться в детали того, почему ушла от тети Лул, а просто спросила, можно ли мне немного пожить здесь.

— Здесь ты желанная гостья, — ответила тетя. — Если хочешь пожить у нас, пожалуйста. Если тебе надо с кем-нибудь поговорить — я всегда рядом.

Такое начало приободрило меня больше, чем я могла надеяться. Как и предполагалось, я стала помогать по дому. Но старшей дочери тети Сахру, Фатиме, было уже девятнадцать лет, поэтому основная работа лежала на ней.