Молодая девушка, как прикованная, остановилась в дверях. Как призрачная картина, виделся белый дом сквозь отверстие в стене, его башня возвышалась, как поднятый вверх с угрозой, палец великана. Фонтаны журчали без умолку... В доме, казалось, все умерли — ни одного освещенного окна, ни одной открытой двери. Может быть владелец со всей прислугой уехал и свое имение Либенберг и там спрятал свое столь строго охраняемое сокровище, чтобы предохранить его от нового испуга; но в эту минуту отворилась та самая дверь на террасу, из которой вчера вышел негр; поток света хлынул из ярко освещенной залы и осветил апельсиновые деревья, стоявшие на каменной лестнице, и часть дерновой площадки. Лили увидела на пороге чужестранку, и сердце ее сильно забилось.

На светлом фоне залы благородная фигура чужеземки обозначалась, как силуэт. Великолепные полосы короной лежали на затылке, и черное покрывало, окутывавшее ее и сегодня, было прикреплено к волосам бриллиантовыми булавками. Судя по движениям, которые отличались девственной мягкостью и нежностью, дама была еще очень молода, но сегодня, еще больше вчерашнею, выражалось утомление в ее движениях, когда она медленно спускалась с лестницы. Тщетно Лили старалась разглядеть черты ее лица — темное покрывало падало густыми складкам на ее профиль и бюст.

Вдруг Лили невольно отступила назад, страх овладел всем ее существом, и кровь ударила в виски... Как это глупо! Чего ей было бояться мужчины, показавшегося там в дверях? Он шел теперь не как мстительный разрушитель! Все его внимание, казалось, было обращено на молодую даму. Со свойственными ему решительностью и уверенностью, особенно поразившими ее сегодня утром, сошел он с террасы и, догнав чужеземку на нижней ступени лестницы, заговорил с ней. Это были те же симпатичные звуки, которые так пленили слух Лили, что заставили ее вступить в спор с теткой насчет его характера. Она не могла понять, что он говорил, и слышала только, как он с невыразимой нежностью называл ее Беатриче. Он предложил даме руку, но она поспешно отдернула свою и, покачав головой, произнесла несколько слов нежным певучим голосом, в котором слышались слезы. Как хорошо знала Лили оттенки его голоса! — она не понимая того, что он сказал, тотчас узнала, что он был недоволен, хоть и не выразил этого никаким жестом. Потом он подошел ближе к даме и поднял руку; уж не хотел ли он ее обнять! Как электрическая искра ударила в сердце Лили, так оно больно забилось. Щеки ее горели, ей стало вдруг стыдно подсматривать, и она хотела удалиться, но то, что она увидела в эту минуту, приковало ее к порогу. При приближении Синей бороды чужеземка бросилась бежать неверными шагами, очевидно, боясь его прикосновения. Разве из этого не ясно, что он преступник, и она знает об этом? Или он ей противен и, несмотря на это, требует от нее взаимной любви? Лили сама не понимала, почему она так охотно останавливалась на последнем предположении; но ей некогда было размышлять, об этом, так как в это время в саду тети Вари поднялся страшный шум. Пока молодая девушка следила за происходившим в соседнем саду, курица покинула свое место и теперь, верно, попалась на глаза советнице, так как обе старые дамы, Зауэр и Дора, ломавшая в отчаянии руки, старались ее выгнать, и когда Лили присоединилась к ним, испуганная курица выскочила, наконец, во двор через калитку, которую тотчас захлопнули за ней. Дора не избегла своей участи. Она кончила день, начавшийся спором [14]тем, что получила строгий выговор. Это приключение нарушило течение мыслей старых приятельниц; они не вернулись больше в беседку, и гостья отправилась домой.

Через полчаса дом надворной советницы погрузился в глубокое молчание. Хотя крепко запертые ставни и двери служили надежной защитой от всякого постороннего вторжении, они все-таки не могли помешать звукам виолончели проникнуть в комнату Лили. Но эти звуки было совсем не те, какие она слышала вчера вечером. Они звучали то диким торжеством, увлекая [15] [16]слушателя в бушующий водово [17]жалобно, причем в каждом звуке дрожала страсть. Лили открыла окно и прижалась горячим лбом к ставням. Она как будто чувствовала на себе пылающий взгляд Синей бороды и слышала его голос, говоривший о потерянном спокойствии.

Лили не понимала, что с ней происходит, и очень обрадовалась наступившим развлечениям. Визиты к многочисленным знакомым тетушки и прием гостей наполняли почти все дни; предпринимались даже поездки в окрестности. Частые отлучки из дому, свидания с приятельницами, посещение любимых отдаленных мест, прогулки, постепенно ослабили впечатления первого дня и возвратили ей прежнюю непринужденность. Это произошло тем легче, что о соседе больше совсем не упоминалось. Надворная советница, неуклонно державшая обещания не трогать ни одной черепицы в павильоне, никогда не ходила даже в ту часть сада, где он стоял, и не упоминала о нем ни одним звуком. Она намеревалась предоставить врагу докончить разрушение и потом загородить остаток домика стеной. Но старый Зауэр рассказал Лили по секрету, что отверстие в стене совсем не увеличивается; притом ему казалось, что кто-то часто пролезает через него, потому что щебень там на полу совершенно растоптан, и на дорожке он постоянно видит свежие следы известки, которая туда может попасть только с ног. Башня по-прежнему смотрела в сад, но на окнах, из которых можно было ее разглядывать, появились тяжелые шелковые занавески. Иногда, когда окна были открыты, Лили могла видеть из беседки, как складки занавесок тихо шевелились и между ними, клалось, появлялась темная узкая щель, и девушка вспоминала тогда о занавешенных окнах Востока, из-за которых сверкают глазки одалисок, и мысленно представляла себе, как две нежные ручки осторожно раздвигают шумящий шелк; она предполагала, что чужеземка живет теперь в башне. Звуков виолончели она не слыхала более. Странно! — казалось, что звуки прячутся от шума и людей! С тех пор, как Лили сделала визиты, целая толпа молодых девушек собиралась каждый день вечером пить чай к тете Варе; когда становилось темно, в беседке зажигали лампу и редко расходились раньше одиннадцати часов. В этом кружке никогда не упоминалось имя соседа: из уважения к строгому приказанию тети Вари; только иногда некоторые из молодых девушек шепотом спрашивали Лили, не видала ли она отшельника, заслужившего такую дурную славу, но она избегала ответа на этот вопрос. При этом всякий раз его образ вставал перед ней, как живой, и, несмотря на желание считать его порочным, ей всегда делалось тяжело и досадно, когда кто-нибудь произносил его имя с презрением. Но она не задумывалась над своими новыми ощущениями, и никому не могло прийти в голову, что она таит что-то в глубине души, когда она, как ребенок, бегала по лугу или мчалась с горы.

Значительная часть букового леса, находившегося за домом и покрывавшего довольно крутой склон горы, принадлежала тете Варе.

Зауэр невероятными долголетними усилиями проложил сквозь дико растущий кустарник узенькую дорожку, которая со временем сделалась его слабостью. Надворная советница утверждала, что все множество булыжника, укреплявшего дорожку, он принес постепенно в карманах своею сюртука. Дорожка вела к прекрасному высокому буку на вершине горы, под которым была устроена дерновая скамейка. Это произведение своих рук он с невыразимым пафосом называл «аллеей». Его морщинистое лицо озарялось улыбкой, когда молодые девушки после чая отправлялись по его дорожке на гору подышать свежим горным воздухом.

Однажды утром, в воскресенье, Лили вошла в лес. Она еще ни разу не была одна на горе и была очень недовольна всякий раз, когда бессмысленная болтовня и громкий смех приятельниц нарушали торжественную тишину и таинственную прелесть леса. Сегодня ей хотелось быть там наверху в то время, когда в городе будут звонить к обедне, почему она и постаралась отговориться от посещения церкви с тетей Варей. Затворяя калитку, она невольно взглянула на окна соседней башни, занавески которых были в движении. Очевидно, кто-то быстро отошел от окна, когда она на него взглянула, — вероятно, бедная пленница, которая, может быть, с завистью следила за молодой девушкой, быстро поднимавшейся в гору.