– Ах, милая, да отпустите же меня!

– „Милая“! – передразнила ее женщина. – Неужели ты, девушка, не умеешь обращаться с людьми?… Сказала бы: „госпожа арендаторша“ или „госпожа Грибель“, а то „милая“… Ты ни на волос не лучше своих господ и до чего тщеславна и высокомерна! Ну, для чего ты, скажи на милость, носишь этот лошадиный наглазник? – указала она на белый головной платок. – Если живешь в услужении, нечего заботиться о том, чтобы не загорело лицо и не появились веснушки! Все вокруг смеются и говорят, что ты слишком благородна, чтобы носить на себе корзину с травой!… Постой, а это что? – прибавили она, указывая на сетку. – Никак, форель?

– Да, это рыба для больной!

Женщина презрительно фыркнула.

– Да, для больной, а господин судья – старый лакомка – съест ее! Если бы не так, я давно прислала бы больной куропатку или чего-нибудь вкусного! Я же не варвар и имею сострадание к людям, но…

– Мы вам благодарны за это! – послышался ответ из-под белого платка.

– „Мы благодарны!“ – снова насмешливо передразнила ее маленькая женщина. – Чего ради ты ставишь себя на одну доску со своими господами? Они плохо распорядились своим большим состоянием, и у них теперь нет ни гроша, но они все-таки благородные люди, не чета тебе!

Маркус в это время стоял вблизи разговаривающих женщин, не замеченный ими, и с трудом удерживался от смеха.

Толстая женщина, передразнивая девушку, при словах „мы благодарны“, низко присела, и ее иронический книксен был чрезвычайно комичен. Она продолжала держать девушку за складки фартука, и свидетелю этой сцены казалось, что он должен помочь ей освободиться.

– Зачем так горячиться, голубушка? – произнес он, выходя из-за кустов.

Толстушка вздрогнула от неожиданности, но не потеряла присутствия духа: повернув голову, она окинула незнакомца с ног до головы маленькими голубыми глазками.

– Что вам угодно? – сухо спросила она. – Я почтенная женщина и не всякий, кто подкрадывается как крыса к голубятне, имеет право называть меня „голубушка“.

Маркус подавил улыбку и с возмутительным хладнокровием проговорил:

– Протестуйте, сколько угодно, это ни к чему не поведет! – заявил он. – Уверен, что вы не только поспешите приготовить мне чашку ароматного кофе и хорошую яичницу, но и позаботитесь об удобном ночлеге! И будете стоять за тишину в усадьбе, чтобы я чувствовал себя в „Оленьей роще“, как у себя дома!

– Ах, вы – господин Маркус! – всплеснула руками толстушка. – Наконец-то, вы пожаловали в этот благодатный уголок взглянуть на владения, ниспосланные вам Богом!… Да, давно пора вам было приехать, господин Маркус, давно пора! – продолжала толстушка, которую хотя и поразило неожиданное прибытие нового владельца, но не нарушило ее спокойствия. – Крысы стаями бегают наверху над нами, – прибавила она, – и в вещах покойной жены главного лесничего, вероятно, тучи моли завелись!

Освобожденная девушка поспешила удалиться, и Маркус смотрел ей вслед через голову маленькой госпожи Грибель.

Дорога, по которой она шла, была залита солнцем: по правую сторону находилась зеленеющая нива, по левую – лесная чаща. Огромные буки образовали здесь аллею и бросали на дорогу прохладную тень.

– „Оленья роща“ лежит в том направлении? – спросил Маркус, указывая на группу деревьев, за которой только что скрылась девушка. При повороте дороги ее фигура еще раз обрисовалась в отдалении, более напоминая своими очертаниями стройный образ египтянки с берегов Нила, чем дитя Тюрингенских лесов.

– О, что вы, господин Маркус! – засмеялась госпожа Грибель. – Вы уже находитесь в „Оленьей роще“, и полчаса, как идете по собственной земле! Между деревьями уже видны постройки усадьбы, но вы сказали, что желаете выпить кофе, так что пожалуйте! Я вас угощу таким кофе, какого вы нигде не найдете! Идите прямо по дороге, господин Маркус, здесь нельзя сбиться, а я поплетусь задами на кухню!

Однако, маленькая толстушка вовсе не „поплелась“! Проскользнув через кустарник, она быстро исчезла из глаз молодого человека…

Барский дом в усадьбе был старый, с огромной крышей и без всяких украшений. Главный фасад бы оббит для прочности железом с наветренной стороны. Дом был выкрашен в белую краску, казарменность фасада нарушал мезонин, так густо заросший плющом, что окна выглядывали из-за него как бойницы.

У окон нижнего этажа были зеленые ставни; в окнах верхнего этажа висели простые белые занавески.

В каменной стене, окружавшей обширный двор и примыкавшей с обеих сторон к дому, справа находились массивные ворота с блестящей медной ручкой, а слева уютно возвышалась в уголке деревянная беседка. Яблоневые и вишневые деревья протягивали свои ветви через стену, а выше виднелись кроны лип и каштанов.

Перед окнами расстилалась лужайка, покрытая зеленым дерном, таким ровным и гладким, точно его подстригали ножницами. Дальше шли обширные нивы с волнующимся морем колосьев, огороды и льняное поле, имеющее вид волнующегося голубого одеяла.

Бывшее жилище жены главного лесничего производило чрезвычайно приятное впечатление, и Маркус тихо побрел дальше, пока не очутился „в благодатном уголке, ниспосланным самим Богом“, как выразилась госпожа Грибель, и с чем согласен был Маркус. Торжественное спокойствие природы подействовало на него, и он был рад, что оглушающий стук и грохот фабрики, шум и гам берлинских улиц – находились неизмеримо далеко от него!

– Приятный мир с убаюкивающей тишиной! – произнес он с улыбкой. – Вот где легко дышится всей грудью! – прибавил он.

Из одной трубы густой столб дыма поднялся вдруг к голубому небу, – должно быть, госпожа Грибель растапливала печь, чтобы приготовить ужин для нового владельца, и варила кофе, как обещала.

В это время из окон нижнего этажа раздались звуки фортепиано, и Маркус с усмешкой покачал головой.

– О, мой тиран, ужасная бренчалка, ты и здесь преследуешь меня! – воскликнул он с комическим пафосом и вошел через открытые ворота во двор.

Яростный лай собак встретил его.

– Султан, негодный пес, замолчи! – крикнула госпожа Грибель, стоя на крыльце. – На место или я возьму палку.

Почтенная собака спряталась в конуру, остальные, завиляв хвостами, разбрелись в разные стороны.

Госпожа Грибель призвала Божье благословение на прибывшего нового владельца усадьбы и низко поклонилась.

– Позвольте познакомить вас с моим мужем, – прибавила она, жестом указывая на мужчину, стоящего рядом с нею. – А моя дочь Луиза, слышите, господин Маркус, приветствует вас маршем из „Пророка“! Нравится вам ее игра? Луиза лучшая ученица в пансионе и намерена стать гувернанткой! Ну, теперь я познакомила вас со всем домом! Прошу вас, входите!

Новый владелец отказался пить кофе в уютной комнате, где „Луизочка“ продолжала бренчать на фортепиано.

Несмотря на уверения госпожи Грибель, что наверху пыльно, много мышей и паутины, он настоял на том, чтобы тотчас расположиться там, и быстро взбежал по лестнице. Он распорядился, чтобы до его приезда не снимали печатей с жилища умершей, и теперь сам сорвал печать с главных дверей, и Петр Грибель отпер их.

Внутреннее убранство комнат в верхнем этаже производило такое же приятное впечатление, как и наружный вид усадьбы. Госпожа Грибель осторожно подняла занавеси и торжествующе указала на стекла, покрытые пылью. А на маленьком столике лежал такой слой ее, что толстушка иронически начертила несколько букв.

В комнате приятно пахло донником и другими травами, и Маркус сказал:

– Здесь надо только вымыть стекла и открыть окна, вот и все!

– А о мышах и замочных скважинах, затянутых паутиной, нет и помина, душечка! – лукаво усмехнулся Грибель, глядя на жену. – Ты всю зиму ворчала по этому поводу, а ведь старая госпожа была очень чистоплотна и не потерпела бы никаких насекомых, откуда же им было взяться потом?

– Загляни прежде в библиотеку, Петр, а потом и умничай! – наставительно отозвалась его жена. – Посмотри, что делается на верхних полках, за книгами! Вы знаете, господин Маркус, книг такое множество, что диву даешься, как все они помещались в голове старой госпожи! – наивно заметила она. – Впрочем, она была и доктором, и аптекарем, да таким, что гораздо искуснее готовила лекарства, чем этот несчастный цирюльник, которого лишь в насмешку можно называть доктором!