Сумерки быстро наступали, уже нельзя было ясно разглядеть лиц присутствующих, лишь изредка вспыхивал в камине огонь и на мгновение освещал лицо герцога. Он казался усталым и равномерно гладил рукой свою белокурую бороду.

— Здесь довольно пустынно в такую погоду, — заговорил он наконец. — Мы никого не встретили на большой дороге, кроме вашей сестры, милый барон. Решительная женщина шла в ватерпуфе с открытым зонтиком по пустынному мокрому шоссе с таким удовольствием, как будто было прекрасное майское утро. Вероятно, она направлялась к Совиному дому, потому что повернула направо.

— Наверное так, ваше высочество, никакая непогода не может помешать ей навестить свою кузину.

Герцог только что взял украшенную гербом чашку.

— Завидно! — сказал он вполголоса и положил огромный кусок сахара в душистый напиток.

— Здоровью, ваше высочество? Действительно, все Герольды не знают, что такое недомогание, у них, как говорят, нервы из стали и кости крепкие, как у слона.

— Совершенно верно, это я и хотел сказать, — подтвердил герцог.

Он поспешно выпил свой чай и спросил:

— У тебя разве теперь модно сидеть в темноте, Лизель? Прежде ты непременно требовала света.

— Фрейлейн Клодина фон Герольд, — внезапно доложила старая фрейлина.

В то же время зашелестело шелковое платье, сквозь густые сумерки прошла женская фигура и слегка дрожавший голос спросил:

— Ваше высочество, вы приказали?..

— Ах, моя милая Клодина, — воскликнула обрадованная герцогиня и указала на кресло. — Моя нетерпеливая просьба ведь не помешала вам?

Зажгли люстры, и огонь, смягченный матовыми колпаками, залил мягким светом темно-красную комнату и сидевших у камина.

Герцог и барон Нейгауз встали, и оба с удивлением смотрели на девушку. Глаза его высочества сверкнули на мгновение, потом лицо его снова стало апатичным, как раньше. На лбу барона показалась мрачная складка, но быстро исчезла. Клодина стояла около герцогини, простое черное шелковое платье красиво обрисовывало ее прелестную фигуру, но в лице не было ни кровинки. Она глубоко поклонилась герцогине и смотрела на нее.

Герцогиня указала на придвинутое кресло, заговорила о приятной вечерней беседе и спросила, не озябла ли Клодина, потому что та была очень бледна. Она сама протянула девушке хрустальный флакон:

— Лишь несколько капель, дорогая Клодина, немного арака согреет вас после сырого воздуха.

Герцог больше не садился. Он стоял у камина и, по-видимому, с интересом следил за движениями старой фрейлины, которая приблизилась к своей повелительнице с корзинкой, наполненной пестрыми шерстями, и снова отошла, потому что та отклонила ее рукой.

Он ни слова не вставил в разговор, в который герцогиня втянула и Лотаря. Барон стоял за креслом Клодины против герцога и отвечал странным тоном, как будто что-то, происходившее в его душе, мешало ему произносить слова.

— Нас ждет ломбер, — сказал герцог, поцеловав жену в лоб, и с легким поклоном прошел мимо Клодины в сопровождении Лотаря.

— Милейшая Катценштейн, — сказала герцогиня, — я знаю, вы хотели писать письма, так, пожалуйста, идите. Вы видите — я в приятнейшем обществе. Прикажите опустить шторы, убрать чай и пододвинуть сюда мою кушетку; мне так хорошо у камина, несмотря на то, что по календарю сегодня шестое июня. И, милая Катценштейн, лампу к роялю… Ведь вы споете? — обратилась она к Клодине.

— Если ваше высочество прикажет.

— Я прошу вас. Но сперва поболтаем.

Молодая женщина, лежа на кушетке, с очаровательной любезностью старалась заставить разговориться свою тихую гостью, но что-то стесняло молодую девушку.

Ей казалось, что в этом искусственно нагретом воздухе она задохнется от воспоминаний о прошлом, говорившем из каждого угла, из каждого лепного украшения. Здесь, в этой большой прекрасной комнате, в детстве делали ей и Иоахиму подарки на Рождество; здесь проходила маленькая танцевальная вечеринка, когда ей исполнилось восемнадцать лет; здесь она со слезами, в глубоком трауре, встретила брата с молодой женой в то время, как тело умершего отца лежало внизу. Один из этих углов превратили в сад; под гранатовыми деревьями была расставлена мебель, чтобы жене Иоахима не было так грустно в северной стране; цветы граната, по мнению Клодины, должны были послужить приветом из ее далекого отечества, но они только вызвали слезы на глазах испанки… «Ох, как малы эти цветы и какой у них болезненный вид», жалобно воскликнула она. Тяжелым было то время…

Клодина вернулась к действительности, будто из глубокого сна; голос герцогини пробудил ее, она подняла глаза, и они были полны такой печали, что герцогиня на мгновение онемела. Потом робко взяла руку молодой девушки и пожала ее.

— Ах, я совсем забыла, что вам должно быть горько войти как чужой в свой родной дом!

Эти слова прозвучали так задушевно, так мягко, и маленькая рука держала ее руку так ласково, что Клодина отвернула голову, чтобы скрыть слезы, наполнившие ее глаза.

— Плачьте, от этого становится легче, — просто сказала герцогиня.

Клодина покачала головой и сделала усилие, чтобы успокоиться, но это ей плохо удалось. Волнение ее никак не могло улечься, и ко всему еще доброта этой женщины.

— Простите, ваше высочество. Простите, — проговорила она наконец. — Позвольте мне поскорее удалиться, я чувствую, что сегодня не смогу составить вам общество.

— О нет, милая Клодина! Я не пущу вас! Разве вы думаете, что я не могу понять вас? Дорогое мое дитя, я тоже плакала сегодня. — И слеза за слезой покатилась по лихорадочно взволнованному лицу герцогини. — Мне очень грустно, — продолжала она, — я чувствую себя так плохо, что постоянно думаю о смерти, не выходит из головы ужасный склеп в нашей резиденции, и притом мысли о герцоге и о детях. Зачем, зачем они мучают меня, когда я так молода и счастлива? О посмотрите, я счастлива даже в своей болезни. У меня муж, которому я дороже всего, и милые дети, и все-таки не уходят мрачные предчувствия. Мне так тяжело дышать сегодня.

— Ваше высочество, — промолвила растроганная девушка, — это следствие духоты.

— Конечно, я взволнована. Знаю, это пройдет… Мне лучше с тех пор, как вы здесь. Приезжайте только как можно чаще. Я признаюсь вам, дорогая Клодина, в своей тайне, мама знает ее: с тех пор, как я вас увидела, у меня появилось желание иметь вас близ себя. Но мама сама была так очарована вами, что не хотела и слышать о том, чтобы расстаться. Я не могу упрекать ее за это. Сам герцог просил за меня, но она ему решительно отказала.

Клодина не двигалась, она только опустила глаза и на мгновение сильно покраснела…

— Удивительно, мама никогда не отказывает мне ни в чем. Да, а теперь, Клодина, я обращаюсь к вам с просьбой: останьтесь у меня, по крайней мере, на время нашего пребывания здесь.

— Ваше высочество, это невозможно! — почти резко вскрикнула Клодина и с мольбой прибавила: — Мой брат, ваше высочество, его маленькая дочь…

— О, я понимаю важность всего этого. Но прошу вас, по крайней мере на несколько часов ежедневно. Обещайте мне. Клодина. Спойте для меня иногда несколько песен. Вы не знаете, как хорошо действует на меня ваше пение.

Худенькое личико с лихорадочным румянцем склонилось к Клодине и неестественно блестящие глаза с мольбой смотрели на нее. В лице этом так трогательно выражалась угасающая жизнь… Зачем эта женщина так просила ее и кого она просила… Если бы она только подозревала… Но нет, она не должна ничего подозревать.

— Ваше высочество… — прошептала Клодина.

— Нет, нет, от меня не так легко отделаться, я хочу иметь друга — и лучшего, более доброго и верного, я не найду. Клодина, зачем вы заставляете меня так вас просить?

— Ваше высочество, — повторила побежденная девушка и наклонилась к руке, все еще державшей ее руку.

Но герцогиня подняла ее голову и поцеловала в лоб.

— Ваше высочество, ради Бога! — дрожащим голосом прошептала Клодина.

Герцогиня не слышала ее: она повернулась к старой горничной, которая тихим голосом доложила, что герцог с господами будет ужинать в салоне рядом со столовой, и спросила, куда ее высочество прикажет подать ей ужин.