— Странный? Неужели так странно желание ее высочества видеть, что счастье двух людей обеспечено, что они достигли пристани и избежали всех мелей и утесов, которые грозили им до свадьбы? Признаюсь, что не нахожу это странным и с благодарностью принимаю такой каприз.

— Вы раньше не нуждались в защите, Герольд, с каких пор чувствуете вы себя таким слабым? Ведь вы сумели добиться моего согласия, когда я отказала вам в руке своей дочери? Давно ли вы стали бояться сильнейшего, скажем лучше, могущественнейшего, или…

— Я не боюсь честных врагов, — медленно проговорил Лотарь, и каждое его слово звучало уничтожающе. — Ваша светлость, вероятно, уже знает из басни, что лев всегда великодушен. Его я не боюсь как противника, а боюсь змей, которые ползут, крадучись, и отравляют своим ядом невинных. Я не могу оградить свою будущую жену от злых наговоров, пока не обвенчаюсь с ней, потому что мне приходится бороться здесь неравным оружием. Несмотря на мою продолжительную жизнь при дворе, интриги чужды мне, я так же не в силах разобраться в них, как в ассирийской клинописи, и боюсь, ваша светлость, что никогда не научусь этому, несмотря на самые блестящие примеры.

Принцесса сделала вид, что не поняла его, и продолжала прерванную речь.

— Или, — повторила она, — вы не будете уверены в верности своей невесты, пока она не будет связана клятвой?

— Ваша светлость отчасти права, — вежливо ответил он. — Я не боюсь за верность и постоянство моей невесты, но меня волнует то, простит ли она мне, что я так дерзко стал на ее пути и почти насильственно вынудил ее согласие.

Старая принцесса сухо рассмеялась.

— Можно подумать, милый барон, что если ваша невеста не простит вас, вы лишите себя жизни или сделаете еще что-либо ужасное?

— Лишить себя жизни? Нет! Потому что у меня есть дочь, которой она принадлежит; но я буду несчастным, одиноким человеком, ваша светлость, потому что я бесконечно люблю свою невесту.

Клодина вышла из-за шкафа. Она увидела принцессу в черной мантилье, увидела, как пальма качалась над ее головой и как лицо ее покрылось краской от неприятного изумления. Ей пришлось ухватиться за выточенную львиную голову, потому что голос старой светлости сказал с неописуемым презрением:

— Ваша любовь, барон, не гарантирует мне достоинств будущей мачехи моей внучки.

— Вероятно, — резко возразил он, — ваша светлость еще раз желает услышать от меня, что я требую права руководить воспитанием Леони для себя одного. За то, как оно будет идти, — я с радостью беру ответственность на себя. Та, которая станет матерью ребенка, в моих глазах благороднейшее существо в мире! Никогда ее мысли не сходили с пути, указанного честью и высокой нравственностью. Моя невеста из любви к больной подруге могла забыть, что тысячи завистливых и злобных языков осуждают и ложно объясняют ее поведение; это еще более возвышает ее в моих глазах. Оставаться достойной уважения в свете, желающем уничтожить тебя, твердо держаться того, что считаешь своим долгом, зная, что все иначе объясняют твое поведение, исполнять добровольные обязанности дружбы, в которой все сомневаются, — для этого требуются необычайная душевная чистота и твердость духа — качества, которые я до сих пор напрасно…

— Лотарь! — воскликнула Клодина.

Стеклянный купол шатался перед ее глазами, ей казалось, что пол уходит из-под ног, потом она почувствовала себя в его объятиях.

— Клодина! — прозвучало в ее ушах.

— Не будь так резок, — прошептала она, — не будь так резок. Тяжело знать, что другие сердятся, когда сам так счастлив…

Они были одни теперь. Она взглянула на него своими чудными, блестящими от слез глазами.

— Молчи, — сказала она, закрыв ему рот своей маленькой рукой, — молчи, Лотарь, теперь не время предаваться счастью. Наверху царит смерть…

— Но ты не будешь противиться желанию умирающей? — неуверенно спросил он.

— Не буду противиться.

— И мы поедем домой, в наш тихий Нейгауз, Клодина?

— Нет, о, нет, — категорически возразила она. — Я не уйду от нее, так сильно страдавшей из-за меня, пока она жива. Я теперь ничего не боюсь, потому что знаю, что ты мне веришь и не сомневаешься во мне. Поезжай пока путешествовать — еще раз даю тебе отпуск, и когда ты вернешься, когда мое сердце будет в состоянии снова радоваться, когда я буду считать себя вправе быть счастливой, — тогда я приду к тебе…

Вечером в комнатах герцогини состоялась свадьба. Об этом знали все в замке — от фрейлины до судомойки.

Все знали, что молодой муж уехал тотчас же после венчания, и фрау Клодина Герольд фон Нейгауз заняла место у постели больной.

Герцогиня была сегодня очень слаба. Она присутствовала при обряде венчания и сама дрожащими руками приколола вуаль к прекрасным белокурым волосам невесты. Его высочество, герцогиня-мать и фрау фон Катценштейн были свидетелями. Молодые простились в их присутствии. Радом с Клодиной в ногах постели сидела маленькая принцесса, и у обеих глаза были заплаканы.

После венчания герцогине стало плохо, и доктор отправился к герцогу, чтобы подготовить его к неизбежному…

Наступила ночь. Облака разорвались, и звезды глядели на покрытую снегом землю.

В комнате принцев свет ночника падал на головки спящих: они ничего не подозревали. Кроме них, никто не спал в эту ночь. Окна замка светились в темноте…

В передней ходил взад и вперед герцог, иногда заглядывая в комнату своей супруги… Потом он услышал тихий голос:

— Адальберт, Клодина уехала?

Молодая женщина бесшумно пододвинулась к постели.

— Ты еще тут? — спросила больная.

— Оставь меня у себя, Элиза, — попросила Клодина. — Лотарь должен закончить разные дела, прежде чем я приеду в Нейгауз.

Герцогиня слабо улыбнулась.

— Ты ведь не умеешь лгать, я знаю, почему ты осталась. Бедное дитя! Какая грустная свадьба! Адальберт, — проговорила она с трудом, — здесь ли Елена?

Принцесса подошла и остановилась рядом с Клодиной.

— Дайте друг другу руки, — попросила герцогиня.

Принцесса Елена схватила руку Клодины.

— Простите меня, — сказала она с тихим плачем.

— А теперь позовите Адальберта, — потребовала больная.

Он подошел, сел на край ее постели, и она отвечала на его страстную мольбу о прощении горячим и безмолвным пожатием руки.

— Если бы я могла жить, чтобы утешить тебя, мой бедный друг, — прошептала она. — Я знаю, как тяжело отречься от чего-нибудь. Но они любили друг друга, а ты останешься таким одиноким. Ах, если бы это было в моей власти, как бы ты был счастлив!

— Не говори так, — сказал он, — я буду несчастлив только тогда, если ты оставишь меня, моя Лизель.

— Скажи еще раз «моя Лизель», — попросила больная, взглянув на него, и в угасающих глазах ее снова вспыхнул огонь задушевной любви.

— Моя Лизель! — прошептал он дрожащим голосом.

— Ну иди, Адальберт, я хочу спать, я так устала, поцелуй детей, иди, — повторила она и задремала.

Клодина некоторое время наблюдала за ее спокойным сном. Лишь на минуту усталость смежила ей веки, не более минуты… Она проснулась — герцогиня лежала со странным выражением покоя на лице. Клодина схватила ее руку и ужаснулась: рука была холодна.

— Элиза, Элиза! Открой глаза, проснись!

Герцогиня никого не слышала более.

Принцесса с рыданием опустилась на колени возле изголовья. Все пришли — герцог, доктор, фрейлина.

Было тихо, страшно тихо в роскошном покое.

Потом все вышли, остались только герцог и Клодина.

Они сидели у постели умершей, а в окна доносился колокольный звон, возвещавший о том, что герцогиня заснула вечным сном. Оба самых дорогих для покойницы человека сидели у ее смертного ложа.

В саду Совиного дома цвел кустарник, и из черной весенней земли вылезали голубые, желтые и белые головки первых цветов.