При этом она положила книгу и белье в рабочую корзинку, постелила на стол скатерть, потом принесла старинную сахарницу из лакированной стали с крепким замком, отперла ее и сделала сердитое лицо.

— Ну вот, извольте видеть! Конечно, это не удивительно при таком переполохе. Сахар для хозяйства попал сюда! Такого со мной еще не случалось. Но Лотарь преподнес мне сюрприз. В ответ на мое письмо о покупке серебра он написал, что возвращается. Я думала — не раньше июля, и потому не торопилась с приготовлениями к его приезду, и вдруг третьего дня он является с багажом, как раз во время нашей большой стирки. Это было ужасно! Мне понадобилось все мое присутствие духа, потому что мадемуазель совершенно потеряла голову и делала глупость за глупостью.

Беата зажгла спирт под только что принесенным кофейником и нарезала пирог. Клодина подумала о том, как шла роль хозяйки к ее высокой фигуре в темном платье с белым фартуком, белым воротничком и манжетами. Здесь ее движения были сильны и уверены, в отличие от неловких, связанных движений и поведения, из-за которого ее недавно в Герольдгофе Альтенштейнов назвали варварской женщиной.

— Лотарь один не смутил бы нас, хотя он очень избалован, — продолжала Беата, вынимая из буфета корзинку с ранней земляникой и ставя ее на стол, — но вся эта орава, которую он таскает за собой… Тут фрау фон Берг, ее горничная, нянька, различная мужская прислуга, и всех надо было разместить. А ребенок-то, ребенок! Такой несчастный червячок никогда не пищал в стенах Нейгауза!.. Нет, никогда! Посмотрел бы на него мой покойный дед, добрый Ульрих Герольд, — какие бы глаза он сделал! Он называл пискунами такую мелюзгу без крови и костей. Девочка не может стать на свои тоненькие ножки, а ей почти два года. Ванны из дикого тмина и молока были бы ей полезны, но мы не смеем коснуться сложной программы питания фрау фон Берг, она ведь непогрешима, как папа! Теща Лотаря, старая принцесса Текла, пригласила ее для своей внучки и совершенно влюблена в эту толстую полоумную особу, которая как нельзя более антипатична мне.

Она пожала плечами, налила кофе в чашки и села к столу. Теперь Клодина могла начать свое сообщение.

Беата молча выслушала ее, мешая свой кофе, но когда дело дошло до самой находки, со смехом подняла голову.

— Что, воск? А я уж вообразила, что старый Гейнеман выгребает целую массу церковной утвари и других драгоценностей. Воск! Вот так новость! А монахини! Поэты-лирики представляют их белыми розами, вздыхающими за железными решетками о прекрасном запрещенном мире, — она засмеялась. — Но здесь монахини не имели на это времени: они были настоящими духами хозяйства и бережливости. В нашей родословной упоминаются две девицы Герольд, которые находились в числе изгнанных сестер. Может быть, именно они сошли вниз с лопатами, чтобы спрятать свой воск от бунтовщиков! Кто знает! Я поступила бы так же. — Она с улыбкой покачала головой. — Чудесная история! И совершенно удивительно также, что это глубоко честное создание, сидящее передо мной, вполне серьезно желает, сосчитав все круги, разделить с нами находку.

Луч светлого юмора скользнул по ее правильным строгим чертам.

— Конечно, воск всегда нужен, хотя бы для того, чтобы вощить нитку. Но в этом вопросе я не высшая инстанция, дорогая моя. Надо посоветоваться с Лотарем.

Она встала и вышла; Клодина не старалась ее удержать. Хотя лишняя встреча с бароном Нейгаузом и была ей неприятна, тем не менее она понимала, что этим все дело сразу будет окончено, и потому спокойно встала, когда через некоторое время в вестибюле послышались его шаги.

Он вошел со своей сестрой. Клодина при дворе видела его только в офицерском мундире, блестящим, победоносным «как Бог войны», как шептали многие дамы… Сегодня он был в штатском, в простом сером костюме. Клодина должна была сознаться, что не мундир придавал ему тот блеск, который делал его, даже рядом с рыцарственным герцогом, самым видным мужчиной при дворе. Она отошла от окна и хотела заговорить, но он со смехом поднял руку.

— Больше не требуется ни слова, — поспешил он сказать. — Беата сообщила мне, что ваш романтичный Совиный дом открыл свои сокровища — старинное монастырское имущество. Как интересно! Конечно, души монахинь разрушили стену, потому что, наконец, к ним явилась настоящая хозяйка.

Клодина невольно взглянула на губы, произносящие столь любезные слова. Это был уже не тот человек, который близ принцессы никогда не обращался к ней с родственным приветом и мрачный взор которого при виде новой фрейлины всегда выражал плохо скрытую досаду.

Беата снова подвела ее к столу.

— Иди же, не держись так торжественно, мы не при дворе, — сказала она. — Садись. Знаешь ли, твои ножки настоящей Золушки, нашей институтской диковинки, должны были удивляться, совершая сегодня такой длинный путь.

Клодина покраснела и поспешно опустилась на стул. Беата села рядом с ней, а барон остановился перед ними, опираясь на спинку стула.

— Конечно, дорога через лес длинна, — поддержал он сестру, — и не следовало женщине отваживаться идти одной. Разве вы не боитесь натолкнуться на грубость?

— Нет, не боюсь. Раньше я чувствовала себя в лесу, как в детской. Мне скорее думается, что он охраняет меня, как старый друг…

— Да, я тоже готова бродить в лесной чаще, даже среди тумана и ночи, — засмеялась Беата. — Мы дети тюрингских лесов. Но для твоих ножек, Клодина, дорога эта все-таки слишком дика…

— Совершенно ненужная жертва, которую заставила вас принести чересчур щепетильная честность, — добавил ее брат, — потому что и без соломоновой мудрости ясно, что мы не имеем и тени права на находку. Совиный дом давно принадлежит линии Альтенштейнов. Как могли бы мы так далеко простирать наши притязания, которые всего менее идут нам, потому что мы сами должны были постараться исправить некогда сделанную несправедливость. Я всегда не понимал, как мой дед мог согласиться обменять ничего не стоящие развалины на плодородный участок земли.

— Я того же мнения, — подтвердила Беата, энергично кивнув головой. — Пусть теперь старый Гейнеман докажет, что его оценка находки верна… Ежегодное подкрепление для твоих хозяйственных нужд не будет для тебя лишним.

— Ты практична, как всегда, дорогая Беата, — сказал барон Лотарь. — Но я почти готов протестовать против такой судьбы наследства монахинь. Разве не было бы более поэтично, если бы старая цветочная пыль обратилась не в воск, а в драгоценные камни, например, в брильянтовый убор, который наследница надела бы при возвращении ко двору? — спросил он, пристально глядя через плечо на молодую девушку.

Клодина подняла свои омраченные глаза и встретила его взор.

— Камни вместо хлеба? — проговорила она. — Мне дороже спокойное чувство, что нужда изгнана из моего дома. Поэтому я рассуждаю так же практично, как Беата… А что мне делать при дворе? Вы, кажется, не знаете, что я вышла в отставку?

— Как же, об этом щебечут даже воробьи на крышах резиденции. Но разве ваше имя и столь завидное для многих положение любимицы герцогини-матери не дают вам права когда угодно вернуться ко двору?

— Из бедного Совиного дома? — спросила она дрогнувшими губами, и глаза ее сверкнули.

— Конечно, расстояние далеко, — произнес барон, и голос его звучал безжалостно, как будто ему попалась давно желанная жертва. — Ровно восемь часов езды!.. Но двор может найти средство и подвинуться к вам поближе.

— Как это возможно? — воскликнула она со сдержанным испугом. — Кроме старой Лесной отрады, у герцогского дома нет владений в окрестностях.

— И в трех узких комнатах знаменитой Лесной отрады вода течет со стен, — заметила с улыбкой Беата.

— Буря скоро обратит негодную постройку в груду мусора… — Барон замолчал и зашагал по комнате. — Третьего дня я провел несколько часов в резиденции, чтобы показать принцессе Текле ее внучку, — продолжал он, остановившись, — и слышал мельком о подобном намерении герцога.

При этом он пристально, почти враждебно, посмотрел в прекрасное лицо бывшей фрейлины, которая густо покраснела.